Кто такой Ницэ Пеницэ?

Чей одуванчик?

По ботанике дела у Опрана идут совсем плохо… Только у него во всём нашем звене за первую четверть была четвёрка. И в следующей четверти дела пошли не лучше, опять заработал четвёрку. А тетради с рисунками у него, можно сказать, совсем нет — так мало там рисунков. Словом, Опран просто позорит всё наше звено. И мы, правда, иногда получаем пятёрки, но четвёрки[6] — никогда.

В один прекрасный день я сказал себе, что дальше так продолжаться не может. Разве Опран не друг мне? Друг! А что на деле получается: у меня по ботанике девятка, а у него четвёрки да четвёрки, у меня тетрадка в полном порядке, а у него её вообще нет…

Но вы, может быть, думаете, что стоит только зайти к Опрану, открыть книгу, всё объяснить, потом проверить, как он сделает рисунок, задать несколько вопросов или повторить ещё раз — и всё! Ну нет… Опран — это Опран. Не думайте, пожалуйста, что он не понимает урок, дело не в этом. Просто голова его всегда занята чем-нибудь другим. Ну, например, катком или кинотеатром. Когда, скажем, надо ему нарисовать лист и все его жилки, Опран вдруг вспоминает, что он собирался пойти к Теодореску играть в пуговицы. А в другой раз, когда у него нет денег на кино или Теодореску нет дома, Опрану обязательно нужно решать кроссворды. Ты решаешь задачу по арифметике, а Опрану приспичило срочно узнать какое-то слово из шести букв, начинающееся на «м».

Но ничего не поделаешь — трудно ли, легко ли, а отступать было нельзя.

Впрочем, всё получилось по-другому… Неожиданно я заболел и долго не ходил в школу. Я лежал в постели, дрожал от озноба, без конца глотал пилюли и пил чай.

До чего же обидно болеть!.. А тут еще этот Опран. Я как раз хотел с ним позаниматься…

Но, должно быть, есть на свете гном, передающий добрые мысли. Как-то после обеда ко мне вдруг заявился Опран.

— Знаешь, — сказал он, — я всерьёз берусь за ботанику. Мой папа ходил в школу, узнал про мои отметки, и мне здорово от него влетело. Сказал, что теперь не даст ни копейки на кино, пока не исправлюсь.

«Слава богу, что на этом свете есть отцы», — думал я, когда Опран рассказывал мне, как именно собирается он учить ботанику и какую тетрадку хочет завести.

— Ты теперь болен, — заявил он на прощание, — и я тебя попрошу об одной вещи: одолжи денька на два твою тетрадку. Как только выздоровеешь, — верну.

Я никак не мог нарадоваться на прилежание Опрана и охотно одолжил ему тетрадь, хотя, по правде сказать, боялся, что он её испачкает.

В первый же день, когда я вновь пришёл в школу, у нас была ботаника. Поэтому на перемене я спросил у Опрана тетрадь. Он стал лихорадочно рыться в портфеле, потом вдруг хлопнул себя по лбу и сказал:

— Вот балда! Я забыл её дома.

— А свою тетрадь ты не забыл? — рассердился я.

— Мою на прошлом уроке взяла учительница. Хочет поставить мне отметку.

— Так… А вдруг она сегодня спросит у меня тетрадь?

— Скажи, что забыл дома, — посоветовал Опран.

— Тебе легко говорить! А я вот думаю, почему бы мне не рассказать правду: что ты забыл принести мою тетрадку.

— Она опять будет меня ругать… — жалобно заныл Опран, — и это как раз теперь, когда я исправляю отметку!..

В начале урока учительница, как всегда, попросила у нас тетради.

— У меня нет тетради, — сказал я, когда очередь дошла до меня.

— Как это так? — удивилась учительница.

— Я забыл её дома, — виновато прошептал я, не смея даже посмотреть ей в глаза.

— Обязательно принеси в следующий раз!

После обеда я пошёл к Опрану, чтобы повторить с ним урок по ботанике и заодно взять у него свою тетрадь. Но, когда я уже собрался уходить, он, вместо того чтобы отдать тетрадь, принялся показывать мне свою коллекцию пуговиц, потом какие-то иностранные марки, которые он получил, от своего дяди, потом перочинный ножик, потом… И только о моей тетради не сказал ни словечка, словно совсем про неё забыл.

— Пока ты не отдашь мне тетрадь, не уйду! — рассердился наконец я.

— Видишь ли… тетрадь… я сам не знаю как… — запинаясь, начал Опран, — ты только не сердись, пожалуйста. Я даже не знаю, как это вышло… только я очень прошу тебя не сердиться на меня.

— Да говори наконец! — воскликнул я. — Что ты всё виляешь вокруг да около?

— Как бы тебе лучше сказать, знаешь, твоя тетрадь…

Меня просто пробрала дрожь.

— Ну, что с ней случилось?

— Я её потерял! — неуверенно проговорил он и снова начал умолять меня не сердиться, простить его и тому подобное.

Я молча слушал его жалобы, но почему-то мне всё время казалось, что он притворяется, — просто хочет, чтобы я оставил его й покое.

— Я не верю тебе. Отдавай мне мою тетрадь!

— Но откуда я её возьму? Я же её потерял…

— Не выдумывай, отдавай тетрадь! — настаивал я на своём. — Что это значит — потерял? Если ты не скажешь мне, то завтра скажешь учительнице!

Опран, как видно, испугался этой угрозы и решился наконец рассказать, как было дело. Сначала я подумал, что просто ослышался. Как можно решиться на такое?.. Оказывается, пока я болел, Опран и в самом деле дал учительнице тетрадь со всеми рисунками. Но только эта тетрадь, старательно завёрнутая в синюю бумагу, с надписью «Опран Михай, пятый класс»… была моей!

Рассказывая всё это, он сидел не поднимая глаз и то и дело просил у меня прощения, умолял никому ничего не рассказывать… Он говорил, что у него не было другого выхода, в его тетради было очень мало рисунков, а времени оставалось в обрез… Ему, конечно, очень жаль, что так получилось, но теперь ничего уже не изменишь. Что сделано, то сделано.

Я словно оцепенел. Мне казалось, что это говорит не Опран, мой товарищ, а другой мальчик, из другого класса, о тетради какого-то неизвестного мне ученика. Я просто не знал, как быть, что делать: устроить ему скандал (как мне хотелось его отколотить!) или уйти, хлопнув дверью, и сказать, что он низкий, подлый человек?

Я выслушал всё и, когда немного пришёл в себя, спросил:

— Ну и что же ты думаешь делать?

Опран молчал.

— Завтра обо всём этом узнает весь класс, — предупредил я его. — Не надейся, что я буду молчать. Я уже раз соврал ради тебя… Но теперь хватит!

Опран даже покраснел.

— Хорош друг, нечего сказать! Вместо того чтобы помочь, он сам роет мне яму…

— Ну, знаешь… — перебил я его, — это самое настоящее нахальство. Ты сам себе помог моей тетрадью, и тебе ещё этого мало?

— Пеницэ, не выдавай меня!

— Нет, я расскажу всё!

— Пеницэ, я дам тебе всё, что ты захочешь. Отдам свою коллекцию пуговиц…

— За то, что украл у меня тетрадь?

— Пеницэ, я отдам тебе мои марки.

— Отстань!

— Значит, не хочешь? Нет? Ладно… — тихо промолвил Опран.

В глазах его вспыхнула искорка. Он подошёл к полочке, на которой лежали его книги и тетради, и вдруг начал с яростью швырять их на пол. Он сбрасывал их с полки и вопил не своим голосом:

— Не пойду я больше в школу! Всё! Ничего мне больше не нужно! И ты мне не нужен, никто не нужен! Убирайся, иди ябедничай!

— Опран… — тихо сказал я.

— Ябедничай, доноси! Тебя даже похвалят… А меня… меня оставят на второй год… — Он разрыдался, повалился ничком на диван и, всхлипывая, продолжал своё: Не пойду больше в школу! Не нужна мне школа!

Я подошёл к нему и присел на краешек дивана. Сердце у меня отчаянно колотилось.

— Перестань, Опран… перестань… Успокойся… утешал я его, кусая губы от жалости.

Я готов был сделать всё, лишь бы он больше не плакал. И вся моя злость прошла без следа. Я схватил Опрана за плечи, повернул к себе его красное, заплаканное лицо и спросил:

— Если я забуду всё, что случилось, обещаешь ли ты мне…

Опран не сразу даже поверил тому, что услышал, он разинул рот и уставился на меня, как на сумасшедшего.

— Как, Пеницэ, неужели ты никому не скажешь?

— Нет, не скажу. Но ты должен обещать, что будешь хорошо учиться…

— Клянусь тебе!

— Дай пионерское слово!

— Честное пионерское!

Он схватил мою руку, сжал её так, что хрустнули косточки, и весело соскочил с дивана.

— Ты настоящий друг! Я буду теперь хорошо заниматься!

Мы расстались в этот вечер довольные и счастливые.

Однако на второй день в школе произошло нечто совсем непредвиденное. Товарищ Дрэгич, наша учительница, стала проверять тетради. Она прошла мимо Теодореску и Милукэ и остановилась перед Опраном.

— У тебя очень хорошая тетрадь, — сказала она. — Оказывается, ты сделал все рисунки и выполнил их очень аккуратно и старательно. Тебя можно поставить в пример всем ребятам.

В классе стало так тихо, что можно было бы услышать, как муха летит. Все уставились на Опрана, словно видели его впервые.

Опран же до того растерялся, что забыл даже встать, хотя с ним разговаривала учительница.

— Тетрадь я верну тебе на следующем уроке, — продолжала она. — А пока я хочу тебя попросить сделать одну работу для школьного музея естествознания. Нарисуй для музея одуванчик.

Тут меня сзади толкнул Петрикэ:

— Слышь, Пеницэ? Опран должен сделать рисунок для музея. Смех просто…

Опран встал из-за парты, не смея, однако, посмотреть учительнице в глаза.

— Товарищ преподавательница… вы знаете… дело в том, что одуванчика я… не умею рисовать…

Учительница улыбнулась:

— Ладно же, не скромничай… Я просмотрела твою тетрадь, и мне ясно, что ты сможешь это сделать. Только постарайся как следует!

Опран «скромничает»! Да он просто не может сделать рисунок для музея!

Ох, до чего же мне хотелось встать и рассказать всю правду! Но какая-то сила удерживала меня от этого, словно пригвоздив к парте. Ведь я обещал ему молчать, а он дал мне пионерское слово хорошо заниматься. Как это я, его друг, могу не сдержать своего обещания? Я не знаю, чем бы кончилось дело, если бы учительница вдруг попросила и мою тетрадь. Но она не сказала мне ни слова.

Наконец-то раздался звонок на перемену; я облегчённо вздохнул…

Ребята сразу налетели на Опрана с расспросами. Пионеры нашего звена были очень рады тому, что Опран избавился наконец от своей проклятой четвёрки. Они и меня похвалили за помощь, которую я оказал Опрану. Я нехотя отвечал им что-то и чувствовал себя неловко, словно надел чужую рубашку. А Опран — Опран сиял от радости и трещал как сорока, поучая всех, как нужно работать, чтобы тетрадь по ботанике была образцовой. Но, увидев, что я остался один, он подошёл ко мне и таинственно зашептал:

— Пеницэ, ты друг мне?.. — Не знаю, что прочёл он на моем лице, но тут же добавил: — Вижу, что друг. В таком случае я могу на тебя рассчитывать: у меня к тебе ещё одна просьба… но только на этот раз самая-самая последняя, честное слово! Нарисуй ты этот одуванчик для музея.

— Чего ты ещё выдумываешь? Ведь это тебе поручили рисовать. Как это я вдруг вылезу со своим рисунком?

— Да нет, не то, ты не понял. Знаешь, я прошу… Сделай рисунок… для меня.

— Как так? — удивился я.

— Ты нарисуй, а я…

— Ах, вон что! Значит, я должен нарисовать за тебя? Ну, это когда рак свистнет.

— Пеницэ, не губи меня. Прошу тебя в последний раз. Только один рисунок…

Я отвернулся, но Опран вцепился мне в руку, стал умолять, жаловаться, уговаривать и объяснять, что этот одуванчик решит всю его судьбу, что от него зависит отметка, что как раз теперь, когда он решил исправиться… В общем, совсем заморочил мне голову. К счастью, перемена наконец закончилась.