Золотая Грива

Воробьиная рапсодия

Баба Лина и Горка завтракают на кухне. Форточка окна открыта. Вдруг в ней появляется воробей.

– Чив-чив-чив! – приветствует он бабушку и внука. Крутит головкой, осматривается и порх на стол. Видимо, так намёрзся и изголодался, что и страх ни почём.

Клюёт творог в чашке, сливочное масло на блюдечке, крошки в хлебной вазе.

Баба Лина и Горка замирают – не спугнуть бы.

– Чив-чив-чив! – благодарит воробей и исчезает в форточке.

– Вот это да-а-а! – только может произнести Горка.

– Вежливый нам попался гость, хоть и нежданный, – смеётся бабушка.

На следующее утро Горка, проснувшись, спешит на кухню, чтобы открыть форточку Чиву. Но она уже открыта. Воробей сидит возле кота, который уплетает из чашки колбасный фарш. Когда Баюн поднимает мордочку, чтобы облизнуться, в чашку резво запрыгивает Чив и клюёт.

Кот выдворяет его лапой. Но через несколько секунд воробей снова оказывается в ней. Баюну это надоедает, он отходит в сторонку и ждёт пока насытится незваный гость.

– Вот это да! – срывается с губ Горки, – первый раз вижу, чтобы кошка не трогала птицу.

– Это не удивительно, – словно читает мысли внука бабушка, появляясь на кухне, – Баюн – кот умненький. Он уразумел, что мы с воробышком дружбу завели, вот и не обижает его.

Чив прилетает в гости каждый день до самой весны, а потом надолго исчезает. Чуть ли ни на весь апрель не появляется. Форточка не закрывается круглые сутки. Иногда Горка просыпается глубокой ночью. Подходит к ней. Нет воробья.

– Погиб, наверное, – жалуется бабе Лине, – попал в чьи-нибудь жестокие лапы.

– Не думаю, – утешает та, – Чив осторожный, храбрый. Погода уже весенняя. Потеплело. Земля освобождается от снега. Корм появляется. Чив не голодает. Будем ждать.

Утром на восходе солнца Горка просыпается от каких-то звуков за окном.

Отдёргивает занавеску. Вау-у-у! На ветке яблоньки сидит Чив. А рядом с ним – подружка. Чив чирикает во всё горло и словно заводной игрушкой прыгает вокруг подружки, а она спокойно на него поглядывает да пёрышки чистит.

– Баба Лина! – кричит Горка, захлёбываясь от радости, – Чив вернулся!

Хватает горсть овсяной крупы – и во двор. Протягивает ладошки встречь воробьям. Чив сразу же порхает на них, а подружку приходится долго уговаривать: боится. Но, в конце концов, она понимает: коли её дружок без страха уплетает зёрнышки, то и ей нечего опасаться. У Горки уж и руки на весу немеют, но он терпит. Это же какое счастье – птицы на ладонях.

Насыщаются воробьи. Порх на краешек крыши. А с неё сосулька свешивается. И талая вода капает. Сидят Чив и подружка и по очереди капельки клювиками хватают. Напились. Зачирикали. Чем бы ещё заняться? А внизу на садовой дорожке – талица. А солнышко уже высоко в небе, так славно пригревает. Почему бы не освежиться? Зимнюю грязь с перьев смыть. Ведь всё холода у печных труб отирались. Порх в лужу. Приседают, окунаются с головой, бьют по воде крылышками. Брызги вверх так и летят! И маленькая радуга вспыхивает над воробьями. Чудо! Чистенькими, свеженькими выбираются они из талицы.

Отряхиваются. Хорошо жить на свете, когда тепло, сытно и рядом такие добрые мальчишки, как Горка.

– Чив-чив-чив! – радуются Чив и Чива, как именовал подружку Горка. И видят – молодой тополь, что у самых ворот двора высится, на своих ветках почки выбросил. Словно зелёные бабочки сидят. Зёрнышки – это хорошо, но ослабевшему за долгую зиму организму и витамины нужны. Порх на тополь – и ну почки клевать.

Да не одни они такие находчивые. С весёлым шумом появляется целая воробьиная стайка. Птички уже нахватались досыта и мух, и жуков, и тоже не прочь свежими листиками полакомиться.

А как вещает народная мудрость, «Когда серёдка сыта, то и края играют». Шалеют вдруг воробьи. Один хватает клювиком другого за загривок. Третий – четвёртого. Пятый – шестого. Начинается потасовка. Пищат, треплют друг друга, дрыгают ножками, бьют крылышками, виснут с дерева пернатой гирляндой.

– Эй, забияки! – кричит Горка, – а ну прекратить! – И стукает палкой по стволу.

Разлетаются воробьи. Горке, конечно, невдомёк, что драки эти незлобивые, а так – от избытка чувств и радости: ведь столько за время холодов натерпелись, но перенесли. И вот, живы!

А на закате солнца эти же воробьи снова рассаживаются на ветках тополя – тихие, смирные, спокойные, – и дружно поют песню. Она, конечно, своя, воробьиная, шумная, нескладная. Не всем она по нутру. Но Горка с удовольствием слушает и улыбается каким-то своим мыслям. А какие они у мальчишки? Понятно – ведь впереди лето.

Но это ещё не вся воробьиная рапсодия.

Зима уступает свои права весне неохотно. Нет-нет да напоминает о себе. Выходит Горка утром во двор, а большая лужа, в которой прошлым днём весело барахтались воробьи, схвачена ледяным узилищем. Какой-то воробышек садится на её краешек, крутит головкой, не может понять, куда вода девалась. Вот ведь недавно совсем купались. Такой славный пляжик был! Прыг, прыг по ледовому панцирю. И тут набегной ветер как рванёт. Растопыривает воробышек лапки с коготками и катится как на коньках. Нравится ему. Возвращается на край лужи и снова едет. А его собратья под крышей сидят, смотрят, дивятся, чего это он там выкомаривает? Не выдерживают и шумной стайкой тоже припархивают к луже. Пошла катушка. Да такая забавная, что Горке завидно становится. Разбегается он, а лёд тресть на мелкие кусочки! Горка едва на ногах удерживается. Воробьи врассыпную – и под крышу. Ругаются на своём птичьем языке. Стыдно Горке: такой праздник пернатым испортил.