Фиаско «Победителя»

Явка с повинной

Капитан Паритов, начальник отряда в исправительно-трудовой колонии, нервно шагал, словно маятник, по своему маленькому служебному кабинету. Противный скрип старого дощатого пола с истертой и облупленной местами краской выводил из равновесия. И тогда, останавливаясь у приставного столика, он то машинально ворошил бумаги и старые подшивки газет, то, близоруко щурясь, пытался вновь вглядеться в строгий профиль Феликса Эдмундовича.

Портрет этот, изготовленный в подарок Паритову одним из столяров-художников из числа осужденных, вот уже пятый год висел на стене полутемного кабинета в жилой зоне колонии.

И столяр-художник, да и десятки других осужденных уже навсегда расстались и с кабинетом Паритова, и с ним самим, выйдя на свободу — к семьям, друзьям, трудовым коллективам. По-разному складывалась их дальнейшая жизнь: учились, женились, работали... Кто медали получал за хорошую работу, кто снова скатывался на кривую дорожку и, получив новый срок, уходил этапом в другие места. В эту «зону» таких не возвращали.

Лишь Паритов со своими сослуживцами да мастерами-производственниками каждое утро спешил сюда. Разве что отпускные дни давали такую необходимую отдушину от постоянных забот. А потом снова — жилая зона, бумаги, беседы, текучка. Разные дела, разные характеры и судьбы переплелись в его отряде из сотни с лишним человек.

Разные вопросы приходилось решать Паритову.

Вот и сейчас начальник отряда вновь и вновь возвращался в мыслях к предстоящему судебному заседанию. Очень уж важным было оно для него.

Обвиняемым по этому делу был его подопечный Виктор Карасёв, явившийся с повинной и добровольно рассказавший о краже, совершенной им два года назад. Его осудили к трем годам лишения свободы, но за другую кражу, а об этой Карасёв на суде умолчал. И во время расследования, и на судебном процессе, да и здесь, в колонии.

Никто его не обвинял, даже не подозревал долгое время в совершении именно этой кражи. Но она сама постоянно напоминала Карасёву о себе изматывающим временами страхом, ожиданием разоблачения. Только теперь, пообвыкнув в колонии, прочитав гору юридической литературы и столкнувшись с другими искалеченными по своей вине судьбами, Карасёв решил использовать свой шанс и «исповедоваться» перед начальником отряда. Своим товарищам по несчастью он пока не доверял, боясь насмешек, а то и явно враждебного отчуждения. Что им до его судьбы?

Рос Виктор в нормальной, обычной семье и особой нужды ни в чем, пожалуй, не испытывал. Отец — фронтовик, заслуженный и уважаемый на своем заводе человек. Сестра Вера, хоть и молода еще, народным депутатом в райсовет избрана, получила недавно медаль «За трудовую доблесть». И сейчас мог Карасёв повторить на память выученное одно из ее писем непутевому брату:

«...Ты, Витя, не трави себя постоянно, — твердила она. — Сделанного не воротишь, хоть и очень плохое ты сделал. Но жизнь ведь на этом не кончилась? То, как ты переживаешь, нам дома всем хорошо понятно. Ты уж лучше подумай хорошенько, где и как работать будешь после освобождения. И учебу в политехническом продолжишь обязательно. Без этого тебе в жизни интереса не будет никакого. У вас там вечера свободные, я узнавала. Вот и сиди за книгами. Тебе там и помочь, и подсказать есть кому. Да к тому же Паритову и зайди, в случае чего. Всегда поможет...»

И еще писал ему отец:

«...Начальство твое хорошо о тебе отзывается, так ты уж не подводи ни их, ни себя в первую очередь. Нужно, чтобы ты освободился подчистую и насовсем, без всяких там «хвостов». Запомни, если кто и надумал в колониях век коротать, так это их личное дело. А ты — рабочий человек, у тебя мысли есть к новому, к хорошему. Вот и старайся. Я верю в тебя, сынок...»

Но время шло, а он все держал в себе свою тайну и боялся ее. Форсил, храбрился в зоне, а все равно боялся. Страх не отпускал его, хоть и казалось, что со временем все забудется, пройдет бесследно, растает. Но время шло, и все оставалось по-прежнему. Только теперь легко стало на душе, когда Виктор обо всем рассказал начальнику отряда.

Об этом и думал сейчас Паритов, стараясь предугадать решение будущего над Карасёвым суда.

«Больше года уже, как он поступил в мой отряд, — рассуждал про себя Паритов, машинально перелистывая подвернувшуюся под руку старую пожелтевшую брошюру. — Лучший станочник в бригаде, в отряде ведет культмассовую секцию. Да-а, с душой ведет. Сам загорается, организуя что-нибудь интересное, да и других заражает. В письмах и на свиданиях уже строит планы на будущее, к хорошим тянется, не боится прийти за советом в трудные минуты. Такой вряд ли захочет снова оказаться здесь, пойти на совершение нового преступления...»

Тихо вошедший инспектор оперчасти Мансуров застал капитана все еще задумчиво расхаживающим от стола к окну и обратно.

— Привет тебе, Алексей Сергеевич! Что, одолевают седую голову тяжкие думы? И какие же, если не секрет? Вроде бы все у тебя нормально. Отряд один из благополучных, нарушений режима почти нет, прогулов мало, план перевыполняется... Я бы на твоем месте ходил, задрав нос, журнальчики почитывал.

— Не скажи-и, — все еще под впечатлением своих дум прервал его Паритов. — Каждый день новые задачи решать приходится. Да и старые забывать не годится, повторяются они. Потому и беспокоит разное... Все время беспокоит. Вот сейчас о Карасёве думал, о его явке с повинной. Знаешь же ты его? Ну, насчет кражи нераскрытой я его к тебе посылал, посоветоваться. Вспомнил?

— А как же?! Знаю, а сейчас — тем более. По-моему, толковый парень, быстро уразумел, что мы от него ожидаем и что это ему самому нужно. Я, Алексей Сергеевич, только в первые месяцы работы здесь одних лишь штрафников да сачков запоминал. Теперь-то к каждому присматриваюсь, пока не уясню для себя: кто передо мной, что его привело в колонию, чего от него можно ожидать?

— Ну, а в отношении этого парня что ты уяснил?

— «Карася»-то?

— Ну и ну-у, Хасан, — укоризненно покачал головой Паритов.

— Тьфу, черт, извини. Привык я к их прозвищам да кличкам, на языке вертятся. Так вот, Карасёв твой и кражи-то свои совершил скорее всего потому, что попал под влияние другого, более хитрого или сильного. Сам ведь никогда, наверное, не решился на такое дело и не подумал бы даже. Не тот у него характер, не та база заложена, что ли.

— Тут-то мы одинаково думаем. Только что же он молчал год с лишним? Неужто и здесь на него кто-то давил, а он скрывает? Что скажешь?

— Да ну, Алексей Сергеевич, будто сам не знаешь, с каким настроением приходят сюда. Свободы лишен, от родных и друзей оторван, кругом черт их знает кто, сплошные запреты, сон и еда по команде... Тут пока пообвыкнет, обтешется, сколько времени пройдет. В такой период никто нам свое затаенное не откроет. Так что Карасёв и не готов был раньше к этому разговору о краже, будь она неладна.

— С чего это ты так? — удивился Паритов. — Эта же явка и Карасёву нужна, чтобы потом еще не сидеть, и нам — чисто в воспитательных целях, чтобы других склонить к тому же. А ты с таким неудовольствием говоришь об этом. Знаешь, не пойму я твое настроение!

— Да ведь палка эта о двух концах. Вот о чем я думаю. Впаяет судья нашему Карасёву годика четыре еще, и всей нашей агитации — пшик! Кому такой пример понравится?

— Я думаю, н-не будет так, — неуверенно произнес Паритов. — Пойми, Карасёв уже внутренне готов рассказать на суде все. Как говорится, покаяться и очиститься. Может, и боится, что добавят срок. И все же он во сне, пожалуй, видит теперь скорое освобождение. В хороший конец верит. Так что, думаю, стоит за такого, как Карасёв, и копья ломать. А?

— Стоит, конечно. Только судить-то не мы будем.

— Ну и что? От нашей характеристики Карасёва тоже ведь немало зависит. Да, в конце концов, я и на суде выступлю как представитель администрации.

Одной заботой жили эти люди, заботой о тех, кто на своем сложном пути совершил преступления перед законом и обществом. Кто слабость духа проявил, кто подлость, кого засосала жадность к деньгам и пьянка... Неодинаковы они, конечно. Разными были пути-дороги, приводившие их к одному финалу. И назывался он исправительно-трудовым учреждением. Так и собирались они здесь, осужденные законом и осудившие себя.

А все же двух одинаковых среди них не было.

Вновь и вновь появлялись новые осужденные и освобождались отбывшие положенный срок, направляемые на стройки, а то и помилованные. День за днем продолжали работать в жилой и промышленной зонах Паритов, Мансуров и их коллеги: офицеры, воспитатели, мастера. Узнавали характеры, склонности, настроения. Затаенные желания и планы на будущее. Помогали осужденным понять себя и нормы закона, вину и обязанности. Постепенно становились для прибывших не только строгими администраторами, но и добрыми советчиками, помогавшими не пасть духом, не опуститься, обрести веру.

Оттого и пришел Карасёв на беседу к начальнику отряда Паритову. Долго он сидел у Паритова в этот раз, все больше отмалчивался, задумавшись и с грустью глядя за забранное толстой решеткой окно. А потом чуть слышно выдавил из себя: «Какой же я был дурак».

— Ты о чем? — участливо спросил его тогда начальник отряда.

— Да я думал, что с чужого барахла разбогатею. И с тем приятелем на равных буду. А вышло, что сам себя обворовал, и не по мелочи...

— А что за приятель? — поинтересовался Паритов.

— Был один, да кончился. Такого больше и близко не подпущу, — уклонился Карасёв от ответа.

Вот в ту беседу и убедил начальник отряда Карасёва сделать явку с повинной и рассказать добровольно о совершении им не раскрытой до сих пор квартирной кражи. Случилось это месяц назад.

А сегодня, вернувшись из цеха после работы, Виктор будто замкнулся в себе, снова и снова переживая явку с повинной и ее возможные последствия.

«Добавят срок, и весь сказ? — задал он вопрос сам себе. — Или учтут добровольное признание и хорошее поведение здесь? Все как в тумане, ей-богу. Неясно, расплывчато, хоть отрядный и успокаивал. Интересно, как оценят судья и прокурор с таким трудом заработанную характеристику? А вдруг главное увидят в том, про кого она написана? Про вора, значит? Во-о-ра! Который и так обязан себя хорошо вести, тем более в колонии. Н-да. Если так, то и срок подкинуть могут запросто. А то как же! Совершал? Угу. Ну и получай добавку за то, что вовремя не сказал...»

От этих дум Виктор аж поежился. Ему стало не по себе, и он зашагал туда, где собралась его бригада.

До ужина оставался еще долгий час. Стояла пасмурная погода. Целый день накрапывал нудный мелкий дождь, и в жилых секциях, не проветренных дневальными, явственно ощущался спертый запах, отдающий плесенью. Бригада, в которой работал Виктор, неторопливо расселась на скамейках у волейбольной площадки. Играть не хотелось. Устали, да к тому же то тут, то там поблескивали на асфальте лужицы.

Скамейки стоят рядом, и бригада будто вместе, только разные думы вертятся в головах, каждого что-то свое заботит. Один носок сапога разглядывает, да так уж внимательно, словно диковину какую. Другой вытащил из ватника коробок и стал спичинки сортировать. Кто-то из пожилых устало положил голову на соседский ватник и смотрит куда-то далеко-далеко, намного дальше зоны, где колючая проволока небо режет.