Бандиты эпохи СССР. Хроники советского криминального мира

Арест Ю. Чурбанова

Тем временем 1987 год стал одним из самых либеральных по количеству смертных приговоров за последние несколько лет. Если в 1983 году (андроповском) было расстреляно по приговорам судов 606 человек, в 1984-м – 512, то в 1987 году было вынесено всего 140 смертных приговоров. В прессе тогда все настойчивее стали звучать призывы отменить смертную казнь в СССР вообще. Поэтому с 1987 года Верховный суд России стал применять повышенные требования к судам по рассмотрению уголовных дел, по которым была предусмотрена высшая мера наказания. Малейшие сомнения трактовались в пользу потерпевшего. Горбачевская либерализация привела к тому, что в июне 1987 года Президиум Верховного Совета СССР выпустил Указ, объявлявший беспрецедентную за последние 40 лет амнистию. Количество осужденных после нее в стране сократилось в 2 раза, было разом закрыто около 100 колоний.

Однако не всем тогда везло с либерализацией. 14 января 1987 года в кабинете начальника следственной части Прокуратуры СССР Германа Каракозова был арестован Юрий Чурбанов. Позднее он вспоминал об этом аресте так: «Только я переступаю порог, как мне навстречу поднялись два молодых человека с хорошей, полувоенной выправкой… и заявили: «Вы арестованы!» Тут же, в приемной, с меня сняли подтяжки, галстук, часы, из ботинок выдернули шнурки. Понятыми были две женщины, сотрудницы Прокуратуры, как я узнал потом от следователя Миртова, да и понятно, что сотрудницы, с улицы кого попало ведь не позовешь, все-таки генерал-полковника арестовывают, как-никак. Хорошо, что в этот момент я был в штатском, а не в военной форме, а то могли бы, пожалуй, и погоны сорвать, хотя я еще и звания в то время не был лишен, это произошло гораздо позже…

В кабинете Каракозова я увидел Гдляна и Иванова. Кто-то, по-моему, Гдлян, положил передо мной белый лист бумаги, дал мне свою ручку, заправленную чернилами, потому что моя, шариковая, была отобрана, и тут же, пока я не опомнился от самого факта ареста, предложил написать заявление о моей явке с повинной. Теперь я думаю: какое счастье, что я все-таки сообразил тогда и категорически от этой «повинной» отказался. Тогда была бы верная смерть. Начался перекрестный допрос, и в ту же минуту под издевательски-размеренную диктовку Гдляна я написал заявление на имя Генерального прокурора СССР Рекункова о том, что, занимая ответственные посты в МВД СССР, я получил взятки на сумму в общей сложности полтора миллиона рублей. Расхаживая по кабинету Каракозова, Гдлян диктовал мне имена и фамилии 132 человек, от которых я якобы получал деньги, и сам называл суммы взяток: 10, 20, 50, 200 тысяч – сколько хотел! Все это были люди, в той или иной степени интересовавшие следствие, – Гдлян диктовал, а я писал…».

Напомню, что с августа 1983 года следственная группа Гдляна – Иванова проводила массовые «чистки» в Узбекистане. Как это выглядело, читаем в воспоминаниях следователя Абдуджабора Абдуджалилова, командированного в эту группу из Таджикистана:

«В декабре 1983 года я был откомандирован в группу к Гдляну. Я приехал в Ташкент вечером, и нашел Гдляна в здании КГБ Узбекской ССР, где и располагалась следственная группа. Тогда она состояла всего из 12 человек, но в тот вечер я встретился только с Гдляном и Ивановым – «моим боевым заместителем», как его охарактеризовал Гдлян. Помню, я удивился – по принятой субординации, следователь по особо важным делам при прокуроре республики не мог подчиняться по работе никому, кроме «важняка» Прокуратуры Союза. А тут рядовой прокурор отдела провинциальной прокуратуры имел право, как «боевой заместитель» давать мне указания.

Иванов тут же вынул из сейфа бутылку водки, которую мы втроем выпили. По ходу дела Гдлян (кличка – «Хренович») объяснил мне мои функции и закрепил за мной фигурантов. Я тогда же понял, что Николай Вениаминович Иванов (кличка – «Борода», «Веник», «Шестёрка») в группе ничего делать не будет. Он тоже будет «давать руководящие указания». В практике работы следственных групп это было довольно обычным явлением, поэтому я так особо не удивился.

Со следующего дня я начал работать по своему сегменту. В моей группе было пятеро следователей. Вкратце могу сказать, что свой сегмент по двум фигурантам мы закончили с обвинительными заключениями, хотя вначале было трудно со спецификой расследования именно этого дела.

Я не буду характеризовать все нюансы следствия по «узбекскому делу», это неинтересно. Скажу только, что по моему прибытию из группы уходил следователь по особо важным делам при прокуроре Грузии Мошиашвили, с которым я обучался на курсах повышения квалификации в Ленинграде. Единственное, он, уже в аэропорту, когда мы остались одни, тихо мне сказал: «Абдуджалилов, это не для нас. Постарайся отчалить от Хреновича. До добра это не доведет».

Позже, вникнув в суть дела, я понял: дело не имело основы, крепкой и надежной основы. Любой контакт любого лица с фигурантом воспринимался как сообщничество, совместный обед – за преступление. Оплаченный счет объявлялся дачей взятки. Принцип презумпции невиновности был предан забвению. Фраза Гдляна «У них у всех ж. па грязная. Любого можно сажать – не ошибешься» стала крылатой. Любое уголовное дело имеет определенные правила расследования. Здесь никаких правил не было. Прокурор Узбекистана Буриходжаев подписывал санкции на арест, когда в постановлении не было имени аресто-ванного. Член группы, земляк Гдляна Альберт Карташян славился тем, что мог выбить из арестованного любые показания. Понятыми выступали завербованные агенты КГБ. Только за время моего полугодового пребывания в группе трое фигурантов покончили жизнь самоубийством, и это осталось незамеченным. Вещественные доказательства по делу – ценности, деньги, золото – своевременно в банк не сдавались, что само по себе было грубейшим нарушением процессуального закона. Они накапливались в сейфах, без описи и систематизации; однажды Гдлян повез деньги и золото в Москву, и в фойе зала заседаний Прокуратуры СССР устроил «выставку». Тогда никто не задался вопросом: а с чего это деньги и ценности, вместо того, чтобы храниться в банках, лежат здесь? У всех была эйфория «успеха в расследовании узбекского дела».

При обыске изымались десятки ящиков водки и коньяка, тогда, когда продукты питания изымать было нельзя – их не принимали в магазин. Изъятые спиртные напитки бесконтрольно «уничтожались» следователями следственной группы каждый вечер.

Характерный пример: по одному из эпизодов у фигуранта по протоколу обыска было изъято 812 золотых монет царской чеканки в двух банках. Обыск и изъятие проводили Гдлян и Иванов. Но когда я стал беседовать с этим фигурантом, он мне сказал: «Абдуджабор, я знаю, ты не такой, как они. Монет было ТЫСЯЧА! По пятьсот в каждой банке! Зачем мне зарывать неизвестно сколько? Я зарыл ровно тысячу! А записали меньше. Мне всё равно уже. Но ты знай – они гребут под себя. И гребут лопатами».

После этого я написал рапорт сначала начальнику Главного следственного управления прокуратуры СССР Илюхину, потом заместителю Генерального прокурора СССР Сороке о моем освобождении из группы. Гдлян всеми силами старался не отпускать меня – мои показатели были лучшими. Кому нравится, когда такая рабсила хочет уйти?

Мои рапорта оставались без ответа, и я в Бухаре свалился в сердечном приступе. Меня положили в кардиоцентр Душанбе, после лечения я снова был откомандирован в Ташкент. В первый же день приезда я снова был госпитализирован в кардиоцентр Ташкента. Пожилой профессор, осмотрев меня, помолчал, потом сказал: «Молодой человек, сердце у вас отличное. Ваша болезнь начинается с головы. Работы всё время много, а жизнь одна».

С невероятными усилиями мне удалось вырваться из группы. Позже я слышал об аресте Карташяна, о возбуждении дела против Гдляна и Иванова, и прочих перипетиях «узбекского дела». В 1989 году ко мне из Москвы приехал представитель КГБ СССР – они откопали мои рапорта об уходе из группы. Он мне задал риторический вопрос – почему я вовремя не поставил в известность руководство Прокуратуры СССР о безобразиях, творимых Гдляном и Ивановым в Ташкенте. Вопрос его остался без ответа.

Страдающий «комплексом Наполеона» Тельман Гдлян (его рост – 157 см), в отличие от других руководителей следственных групп понял: «узбекское дело» – его «звездный час», и что немаловажно – возможность сказочного обогащения. Поэтому он не принял предложение стать прокурором Армянской ССР, вернее, согласился стать им, только с условием продолжить расследование «узбекского дела». Он вцепился в дело как клещ. И когда он официально был отстранен от расследования, снял с дела копии, что для этики следователя – неслыханный поступок. Гдлян объявлял, что никто в СССР, кроме него, не может «правильно и честно» расследовать и завершить дело. На деле же он не хотел устраняться от такой возможности сказочного обогащения, и кроме того, «пройти во власть». И всё это время рядом с ним был его «боевой заместитель» – «Шестерка» Николай Иванов.

Болезненно самолюбивые, ни Гдлян, ни Иванов не терпели возражений. Однажды проиграв мне партию в бильярд, Тельман Хоренович уже больше никогда со мной в бильярд не играл. А «Борода» на мое замечание не заниматься при допросе словоблудием и не писать протоколы по 45–50 страниц машинописного текста, где ничего конкретного нет, тут же пожаловался Гдляну. Потом Тельман Хоренович мне сказал: «Ты должен понять, Коля – не следователь. Он про тактику допроса только недавно узнал. Но он хороший парень. Не придирайся к нему…»

Но вернёмся в год 1987-й.

К тому времени следственная группа Гдляна – Иванова, основательно «перепахав» Узбекистан, устремила свои взоры на «кремлевскую мафию». До этого арестовывались только высшие партийные и государственные чиновники среднеазиатской республики, а до москвичей дело не доходило. Арест Юрия Чурбанова нарушил эту традицию. Причем «добро» на этот арест выбивалось на самом верху, в Политбюро. Вполне возможно, что многие голосовавшие за этот арест надеялись на то, что зять Брежнева станет своего рода «громоотводом» для чрезвычайно активных следователей и уведет их в сторону от нынешних кремлевских мафиози. Поэтому прессе была дана установка спустить на Ю. Чурбанова всех собак и сделать его чуть ли не врагом нации номер один.

Обратим внимание, что за пять дней до ареста Чурбанова (19 января) прошёл Пленум ЦК КПСС, на котором была провозглашена «гласность». А провозгласили её не просто так, а с прицелом на то, чтобы все официальные СМИ теперь были повёрнуты на бичевание недостатков и пороков советской системы с упором на прошлое – на сталинские и брежневские годы. Под это дело и был арестован Чурбанов – бывший зять Л. Брежнева.

Между тем Ю. Чурбанов был не единственным высокопоставленным генералом МВД, кто в том году попал в опалу. В начале года, после того как в прессе поднялся шум вокруг ситуации в городе Мичуринске, где с помощью сотрудников местного УВД с завода похищались поршневые кольца, был снят со своего поста и уволен из органов заместитель начальника управления кадров МВД СССР Борис Алексеев. Весной того же года, после того как в одном из февральских номеров «Огонька» была опубликована статья «Бронированные мундиры», в которой разоблачались жестокие нравы, царящие в МВД Карелии, был снят со своего поста министр внутренних дел этой республики генерал Мяукин. В Башкирии за злоупотребления властью сняли министра внутренних дел В. Рыленко.