Батюшки Амвросия наследник. Священноисповедник Георгий Коссов

IV

– К отцу Егору жаловать изволите? – спросил меня, подавая самовар, хозяин постоялого двора, пока мой спутник во дворе под навесом убирал Воина: накрывал попоной и за решетку яслей накладывал ему его порцию зеленого, душистого сена.

– К нему!

– Батюшка удивительный! Великий, можно сказать, батюшка. Много у него народу бывает. И из господ и из купцов тоже к нему ездят. Большое от него людям утешение!.. Доброе дело надумали!

– А вы хорошо батюшку знаете?

– Батюшку-то? Я-то? Да кому же и знать его так, как я его знаю! Еще как поступал в Спас-Чекряк, в село то есть ихнее, они нам очень хорошо известны; батюшка у нас постоянно останавливался, как в Орел ездил. И первый раз он у нас останавливался, как из Орла к своему месту с матушкой своей ехал… Не чаялось мне тогда ему живым быть… А что вышло-то!..

– Почему не чаялось?

– Уж больно квел[4] был – кровью кашлял. Думалось: где ему вытерпеть на таком месте, на котором и здоровые-то не уживались: село-то – уж больно плохое!

– Чем же оно так плохо?

– Э, батюшка! – вмешался в наш разговор подошедший Антоныч. – Чем плохо село? Тем оно и плохо, сударь мой, что жить там попу не при чем. Село – рвань какая-то, прости Господи! Народ беднеющий, к храму мало приверженный. Да и где ему к храму прилежать, когда от села до храма версты две не то три будет киселя месить! Какая погода, а в непогодь-то и не соберешься!

Компания наша собралась за мирно кипящим самоварчиком. Антоныч разложил из кулечка на стол немудрые снеди. Пригласили и хозяина присесть с нами.

– Вы, – обратился к Антонычу хозяин, – видно, у отца Егора бывали, – вам, стало быть, и рассказывать нечего, какая в Чекряке для священника допреж была жизнь погибельная. А вот барин не знают, так не поверят, что там можно было с голоду насидеться. Церковь – развалюшка, старая-престарая. Дом для священника – одна слава, что дом: решето, а не дом – на дрова продать – денег напросишься. Скудость во всем такая, что не приведи Бог. Для священников место, прямо надо говорить, погибельное. Оттого там до отца Егора никто и не уживался.

– Ну, а он-то как там ужился?

– Стало быть, на то дана ему была от Бога такая сила: благодать ему Господь послал! Батюшка отец Амвросий Оптинский к тому же благословил: с того пошел и жить на пользу нам, грешным. Теперь увидите сами, чего только отец Егор на своем пустыре не понастроил. Дела там у него не человеческие, а прямо Божьи творятся! В народе к нему вера крепка больно.

– Чем же он внушил к себе такую веру?

– Не он внушил – Бог внушил! Разве может на себя человек что принять, если ему не дано на то будет власти от Бога? Ведь это вы, господин, и сами понять можете! Священников у нас в епархии человек до тысячи наберется, а батюшка Егор один. Те, которые и на виду, а он в захолустье, а народ к нему льнет. Кто же, как не Господь, путь к нему указал народу? Прозорливцем слывет он у народа. Да как и не слыть, когда все по его словам сбывается?! Я и на себе, и на людях испытал, каковы слова-то батюшки. Примеров много, всего не упомнишь… Вот, скажем, недавно к нему одна болховская мещанка, мне знакомая, ходила. Осталась она после мужа бедной вдовой с малыми детишками. Пришла к отцу Егору, плачет-разливается: «Что мне, – говорит, – батюшка, делать? Есть-пить с малыми детьми мне нечего, а отойтить от детей в услужение нельзя – детей не на кого оставить». «Купи, – говорит батюшка, – корову, молоком детишек корми, а остальное продавай – вот и сыта будешь». «Рада бы, – говорит, – купить, да не на что». А батюшка ей: «На, – говорит, – тебе двадцать рублей, на них и корову себе купишь».

Пошла это она от него да думает: «Где же за двадцать рублей купить такую корову, которая и самих бы кормила, да и на сторону молока еще давала? И за полсотки такой коровы не купишь!» – Смотрит – у самого Болхова мужик ведет корову. – «Стой! продаешь корову?» – «Продаю!» – «Какая корове цена?» – «Двадцать рублей!» Отдала деньги, привела корову домой, а она, глядь, с полным молоком. По молоку корове сто рублей цена. Прознала про эту покупку соседка ее, баба с достатком, да и позавидовала. Пошла, никому слова не говоря, к отцу Егору да и стала ему жаловаться, что ей с малыми детьми есть-пить нечего. Батюшка дал ей 18 рублей на покупку коровы. А у ней у самой, у ехиды, своя корова была. Пришла она домой, ан своя-то корова – здоровенная была – кверху пузом валяется – издохла, значит. Тут баба моя свету не взвидя скорее назад к батюшке каяться: «Обманула я вас, окаянная! Господь меня покарал за мою зависть подлую». Простил ведь батюшка. «Ступай, – говорит, – да вперед людям не завидуй, а на деньги, которые тебе дал, купишь себе корову». Так и вышло – ни полушки баба не приплатила.

А то еще вот: вдовец и вдова в Болхове, из купцов, задумали между собою в законный брак вступить. Поехали к батюшке за благословением. Батюшка их благословил. «Бог, – говорит, – вас благословит, женитесь, только не этим мясоедом». Едут от него нареченные-то да между собой рассуждают: дорого нам то, что батюшка благословил венчаться. Но не все ли равно – этим ли мясоедом или другим! Повенчались на этот мясоед, вопреки батюшкиным словам. Приехали от венца ко двору, а от дома-то одни головешки дымятся; пока от церкви доехали, дом-то и сгорел как свечка.

Вот, батюшка, каково его не слушать, когда за советом к нему ездишь!

А сколько он добра делает и не перечесть, кажется!

Есть у нас в Болхове купец богатый. Народу он на своем веку обидел без конца. Своим родным и тем не давал пощады: только попадись – давил да гнул кого попадя. Нищих немало понаделал. Под старость богомолен стал: жертвователем заделался, на монастыри да на церкви кушами стал отваливать. Прослышал он, что отцу Егору из денег стало тесненько: зачал свой храм, что теперь в Чекряке, каменный, а на достройку выходит недохватка. Поехал к батюшке наш богатей да и говорит ему: наслышаны мы, мол, что деньгами вы нуждаетесь, так пожалуйте вам от меня на построение храма 20 тысяч от нашего усердия. А батюшка ему: «храмы Бог строит, а мы, люди, у Него приказчики. По-людскому, по-приказчичьему, спасибо тебе на жертве, ну а Хозяин твоих денег брать не велит». – «Как так?» – «Да очень просто; деньги ваши больно человеческими слезами подмочены, а такие Богу неугодны. Родные твои кровные от тебя по міру с протянутой рукой гуляют, а ты думаешь у Бога от их слез деньгами откупиться! Не возьму от тебя и миллиона; возьму, когда ублаготворишь тобой обиженных».

Что ж бы вы думали? Ведь привел в совесть богатея-то нашего: теперь всех своих родных, кого обидел, на ноги ставит – дворы им строит, деньгами оделяет. Сторонних, им обиженных, и тех разыскивает, чтобы обиды свои выправить.

Вот как наш батюшка людей на путь направляет! Не соберешь и не расскажешь всего, что слышишь, или сам, бывает, видишь из дел батюшкиных. Одно слово – великий пастырь Божий.

Пока шла беседа, Антоныч так и впивался в меня своими серенькими глазками. Казалось, они так и говорили, смаргивая от времени до времени набегающие слезинки умиления: ну, не прав ли я был, когда звал тебя к отцу Егору? Видишь, что про него и другие говорят? Не у меня одного такая вера в батюшку. Уверуй и ты, маловерный, в силу Божью, которая в Его слуге совершается!..

Удивительное дело – духовное богатство верующей христианской души! Всякое другое достояние люди стараются удержать для себя; это же расточается рукой неоскудевающей. Даже богатство любви и дружбы, чувств, наиболее возвышенных из всех человеческих чувств, никто делить с посторонним не станет, а будет беречь их для себя и для того человека, к которому он эти чувства питает, ревниво их укрывая от чужого глаза. О материальных благах и говорить нечего – ими делятся только праведники. Богатство же веры только тогда и может считаться богатством, когда человек им делится с ближним. Горько бывает не то, когда черпают из сокровищницы твоей веры, а то, когда твоим сердечным раздаянием пренебрегают.

Такое чувство, должно быть, испытывал и Антоныч, когда выслеживал, не подметит ли во мне зарождения той веры, которой и сам он пламенел.

Подметил ли он что во мне? Только повеселел мой Антоныч.

В Болхов мы приехали поздно ночью, вернее – под самое утро. До батюшки в Чекряк оставалось верст 15–17. Надо было покормить Воина и самим отдохнуть. Решили с Антонычем выехать в Чекряк часов в восемь утра, чтобы поспеть к отцу Егору часам к десяти, когда, по своему обычаю, батюшка в церкви начинает читать канон молебный к Пресвятой Богородице.