Яд

Яд

— Пойми, я не могу здесь остаться. Внутри меня живёт страшный зверь. И сейчас, когда я с тобой, он словно бы разрывает мои рёбра, пытаясь выбраться наружу, — драматично прижав ладонь к сердцу, произносит какой-то до отвращения слащавый тип, даже с экрана ослепляя блеском неправдоподобно белых зубов.

Симпатичная блондиночка, к которой, видимо, он и обращается, старательно всхлипывает и протирает влажные от слёз глаза.

Спайк отрывает взгляд от телевизора, протяжно вздыхает и косится на входную дверь, чувствуя себя вот таким же пафосным придурком из сопливого девчачьего фильма, что в каждой сцене страдает от невозможности быть рядом с возлюбленной. Баффи приходит по ночам в одно и то же время. И Спайк не может перестать ждать их коротких встреч, предвкушая, как она с яростной страстью опять на него набросится и сорвёт с них обоих одежду. От этих фантазий встаёт член, хочется прямо сейчас стащить джинсы и дрочить, пока не устанут руки. Дрянное кино про вампиров не помогает отвлечься. Спайк не помнит даже его название, о сюжете и персонажах и говорить нечего. Все мысли занимает чёртова истребительница! И он злится и проклинает сперва себя, а потом и её, выключает телевизор, с трудом подавив желание швырнуть пульт в экран.

Сегодня Баффи задерживается уже на тридцать минут, и они кажутся Спайку вечностью. Чем можно себя пока занять и успокоить? Музыка, точно! Она всегда поднимала настроение и помогала расслабиться. Спайк тянется к изрядно поцарапанной прикроватной тумбочке и включает старенький cd-плэйер. Колонки хрипят и шипят, а потом разражаются громким гитарным соло, к которому через несколько секунд присоединяются бодрые барабанные удары. Хрипловатый голос с чувством поёт:

Your cruel device

Your blood, like ice

One look, could kill

My pain, your thrill(1)

Дерьмо, теперь ему кажется, что даже Элис Купер(2) посвятил свою песню Баффи. Наверное, в жизни каждого мужчины рано или поздно появляется вот такая сука — холодная и жестокая, умеющая притворяться добренькой с окружающими и постоянно требующая новых жертв во имя любви. И от чувств к ней почему-то никак нельзя избавиться, даже если знаешь — с тобой она никогда не будет милосердной, ты для неё лишь мусор под ногами, мальчик на побегушках, к которому можно обратиться за помощью в случае крайней нужды или быстренько забежать потрахаться после работы, когда на горизонте не маячит подходящего парня.

I hear you calling and it`s needles and pins

I want to hurt you just to hear you screaming my name

Don`t want to touch you but you`re under my skin

I want to kiss you but your lips are venomous poison

You`re poison running through my veins

You`re poison, I don`t wanna break these chains(3)

Действительно, яд, раз уж Спайк, как и герой песни, глупо радуется даже тогда, когда она просто зовёт с собой патрулировать улицы Саннидейла или в сотый раз просит помочь спасти свою непутёвую младшую сестру. Лишь бы помнила и звала. Лишь бы не переставала хоть изредка в нём нуждаться.

Настроение портится с каждой минутой. Хочется плюнуть на всё, пойти в бар, выпить бутылку виски, а потом отправиться на кладбище и выпустить пар на каком-нибудь недавно обращённом в вампира неудачнике. Только это Спайк уже пробовал. Ни драка, даже хорошая, ни убийства себе подобных не помогают забыть истребительницу, которая засела у него в голове прочнее, чем заноза в заднице. А по-настоящему напиться он не сможет. Да и желание увидеть Баффи перевешивает все остальные. В конечном итоге ему удалось позабыть только о своей гордости.

Когда Спайк начинает всерьёз опасаться, что Баффи сегодня вообще не придёт, его чуткий слух выхватывает из череды мелодичных аккордов и голоса Элиса Купера звук её торопливых шагов. Пока она не успела повернуть дверную ручку, Спайк небрежно разваливается на кровати. Будто и не думал о ней. И не скучал. И не ждал. Истребительнице не обязательно знать, насколько у него нет самоуважения и силы сопротивляться этой ненормальной зависимости.

Баффи, как обычно, ничего не говорит, даже не здоровается, просто широкими шагами пересекает невеликое пространство склепа, с недавних пор служащего Спайку спальней, гостиной и кухней, попутно снимает свой свитер и небрежно кидает его в единственное кресло. Через минуту там же оказываются и её брюки. Спайк закладывает одну руку за голову и тоже молча наблюдает за гостьей. Она же резко запрыгивает на него, будто всерьёз надеется придавить весом своего худого тела или объездить, как норовистого жеребца, потом склоняется над Спайком, словно собираясь поцеловать, но не целует. «Мы враги и навсегда ими останемся», — говорят её глаза. А Спайк чувствует исходящий от неё запах фруктов, крови и пота. Должно быть, по дороге сюда успела расправиться с очередным вампиром, демоном или другим монстром, потому и задержалась. Длинная мягкая прядь ласково щекочет его по щеке. Ему хочется сказать Баффи какую-нибудь романтичную чушь, признаться, например, как ему нравятся её глаза, как его возбуждает этот суровый воинственный взгляд. Но последний раз, когда Спайк сделал Баффи комплимент, назвав своей Златовлаской, она подстриглась, потому он продолжает молчать. Баффи нетерпеливо дёргает ремень его джинсов. Спайк радуется, что заранее расстегнул все пуговицы на рубашке. Это его самая любимая, и он не хочет, чтобы сильные пальца истребительницы её разорвали, как предыдущие. Но футболке, кажется, не удаётся избежать этой печальной участи. Баффи нетерпеливо ёрзает и почти рычит, пока стаскивает с него и себя трусы. «Ну и кто из нас вампир?» — невольно проносится в голове.

Баффи не позволяет коснутся себя, пока не вводит член Спайка во влагалище. И Спайк думает, что это не он трахает её, а она его. Баффи скачет на нём, аккуратные небольшие груди колышутся в такт её движениям, и он наконец-то может обхватить их ладонями и погладить аккуратные тёмно-розовые соски. Баффи громко стонет и откидывает голову. Спайк смотрит на обнажённую шею, ключицы, приоткрытый рот и в который раз убеждается — трахать истребительницу приятнее, чем убивать.

Хотя иногда ему кажется, что Баффи хочет его именно заездить до смерти. Даже Друзилла никогда так не буйствовала в постели, а уж она любила боль, любила кусать и царапать, позволяла связывать себя и возбуждалась от грубых ласк. Но Друзилла никогда и не ненавидела Спайка, а Баффи словно бы ненавидит его за то, что каждый раз возвращается к нему, и он всегда искренне отвечает ей тем же. В какой-то момент Спайк ловко выворачивается и подминает истребительницу под себя. Теперь уже он с силой вдалбливает её в матрас. «За то, что скучал, за то, что ты заставила меня снова чувствовать», — бешено стучит в мозгу. Это не любовь. И даже не зависимость. Это ненависть. Ненависть, которую они изливают друг на друга.

Спайка не волнует, хорошо ли сейчас Баффи, он не сравнивает себя с её бывшими, но не может не замечать, что ей тоже нравится его грубость. Он готов спорить на свою жизнь — с Ангелом она всегда корчила из себя пай-девочку, нервничала и слишком боялась разочаровать этого недоделанного праведника, чтобы получить хоть какое-то удовольствие от секса с ним. Она вообще ни с кем себя себя так не вела. Для друзей и сестры она должна была оставаться типичной крутой героиней, побеждающей плохих парней, для Джайлза — прилежной ученицей, совершенным орудием в борьбе со злом, для Ангела — примером для подражания, идеальной доброй возлюбленной, так сильно отличающейся от подобных ему монстров, лучом света в тёмном царстве, как любят говорить романтики. И только со Спайком она могла позволить себе сбросить все маски и быть такой, какой ей давно и хотелось: дикой, необузданной, жёсткой, почти пугающей, и не чувствовать при этом ни вины, ни сожаления, ни страха. А Баффи действительно постоянно боялась. Несмотря на всю свою храбрость и готовность пожертвовать жизнью ради спасения близких, она по-детски наивно страшилась разочаровать их, напугать и оттолкнуть от себя.

Спайку хочется смеяться, громко, обидно и до слёз, совсем как в почти позабытом детстве, а потом едко сказать истребительнице: «Не правда ли, чудесной награды удостаиваются доблестные герои, выбравшие до конца своих дней служить так называемому добру? Что тебе больше нравится, милая: каждую ночь кромсать собственное «я» на части ради благополучия каких-то незнакомых людишек или постоянно чувствовать себя загнанным в нору кроликом рядом с друзьями и сестрой? Выбирай, не стесняйся. Теперь по-настоящему откровенной ты позволяешь себе быть только со мной, своим бывшим злейшим врагом, который несчётное количество раз пытался тебя убить. Вот что на самом деле даёт твой свет. Вот какую жертву он требует кинуть на свой алтарь. Дорога добра сама привела тебя во тьму, ко мне».

Спайк чувствует себя отомщённым. Хоть истребительница и побеждала его в каждом сражении, войну она выиграть не сумела. Теперь она нуждается в нём, сама не понимая, в какую бездну затягивает её эта нужда. Спайку уже давно известно — не он один мучается, пытаясь стать кем-то другим.

После секса Баффи сразу отодвигается и, тяжело дыша, откидывается на подушку. Кровать издаёт жалобный скрип. Кажется, ещё одной бурной ночи она не переживёт.

— Не желаешь завтра вместе прогуляться до мебельного? Думаю, на полу ты быстро замёрзнешь, — Спайк приподнимается на локтях, чтобы видеть лицо собеседницы.

— А я-то тебе зачем? — спрашивает она, уставившись в потолок.

Ну да, они же не занимаются ничем таким, чем в представлении Баффи занимаются парочки. Не может истребительница взять и просто пойти в магазин с вампиром выбирать мебель. Так легче оправдывать себя после каждого секса — их связывает только одно общее желание, только похоть и ещё, наверное, бесконечное одиночество… и ничего кроме этого.

— Ну, мою кровать мы ломаем вдвоём, будет справедливо, если мы же вдвоём отправимся за новой.

Баффи усмехается. Видимо, слово «справедливо», сорвавшееся с губ кровососущего монстра, её забавляет, но потом она резко хмурится.

— Завтра вряд ли получится. У меня работа, дома много дел скопилось, да и мало ли, что ещё успеет произойти…

Он не ослышался? Это ведь не категоричное «нет»? Маленькая, но победа.

Сегодня Баффи задерживается… неизвестно, на сколько, о самой вероятности своего прихода она говорила со всей бессердечной неопределённостью, на которую только способна. Какой-либо шум вокруг сейчас, кажется, ранит физически, потому Спайк отвлекается книгой. Всё чаще ловит себя на том, что тупо зависает на одной странице, что это ноющее внутри — чтоб Баффи уже пришла — оно о том, чтоб Баффи отвлекла от книги, потому что книга от Баффи не отвлекает, совсем не отвлекает. Спайк встаёт, проходится по комнате, хмурясь и кусая губы. Надо найти другую книжку, эту неприемлемо читать, когда вот так кого-то ждёшь. Но что у него тут есть из того, что он ещё не читал? Впрочем, можно ведь и отринуть это ограничение… нет, не стоит. По уже известному сюжету мысль будет скользить плавно, нигде не спотыкаясь, и скользя по рядам чёрных буковок на светлом фоне, как поезд по рельсам-шпалам, неизбежно сворачивая всё к тому же. К тёмному лесу, пропитанному мраком и скверной, где ждут не волки, пострашнее существа. Нужна книга, которая отвлечёт, заставит думать о чём-то кроме Баффи (ведь не могут все мысли, все сюжеты, все картины и все фразы сходиться к ней, достоверно, вся остальная вселенная всё ещё существует!), но не настолько… не настолько думать. Эта требует более свободной и ясной головы, чем есть у него сейчас. В таком взвинченном состоянии можно читать только освежители воздуха. Ещё, возможно, инструкции по сборке корпусной мебели. Точно не про вампиризм через призму психологии, с ума сойти, что-то новенькое. То есть, что считать за новенькое, конечно. Как-то давным-давно, в удивительной, почти нереальной жизни до Баффи, он имел продолжительную и увлекательную беседу с немолодым, лысоватым и поддатым профессором этнологии… фольклористики… культурологии… чего из этого? В его самопредставлении звучали все три слова. Он был в экспедициях в Восточной Европе, на Балканах и ещё в каких-то краях, названий которых большинство нормальных людей не помнит. И вот он много рассказал об истории и эволюции образа вампира в культуре. Он по этой теме несколько статей издал, и ещё парочка в планах. С чего этот разговор вообще зашёл? Вот этого уже не вспомнить. Кажется, по ТВ как раз шла реклама вот того самого фильма про вампиров. Или не его, какого-то другого похожего. И какая-то перебравшая компания за столиком где-то слева громко обосрала кино, которое даже не видела. И толстоватый и лысоватый профессор, надиравшийся за стойкой по поводу каких-то глубоких личных проблем (да, у субъектов столь не голливудской фактуры они тоже бывают) отвлёкся на негодование на поверхностную, культурно необеспеченную молодёжь, не понимающую очевидных для автора двух докторских вещей.