Остановка

Из первых же вопросов выяснилось, что свою подругу детства Каратаев не видел довольно долго, за время их разлуки Клавдия успела выйти замуж и разойтись. Красный «Москвичок» был одним из вещественных доказательств былого присутствия в этом доме Клавиного мужа — директора мебельного комбината. Машину муж собирался забрать, но все не забирал. Клава сказала, что у него есть другая машина, о «москвичонке» голова не болит. Клава выставила на стол банку лосося в томате, кильки, вязанку сушек с маком, поставила самовар и набор разных вазочек с вареньем. О мантах никто не заикнулся. Каратаеву показалось мало всего, он схватил кошелку и мгновенно испарился. Надолго.

Митин машинально окунал сушку в стакан некрепкого чая, поглядывал на Клаву. Радостно-необъяснимое чувство владело им, он думал: быть может, и не стоит ему продираться с больным желудком сквозь сырость, топкий лес, болото, коли так уж сложилось, подзадержался он?.. А еще он думал: неужто такая красота когда-нибудь увянет — и каждый день приближает этот процесс? Как много должно совпасть, чтобы было человеку счастье, чтоб он вырос полноценным, не погиб на войне, от болезней и голода, не сломался и исполнил то, для чего предназначен.

— Не можешь делать то, что тебе нравится, — приблизился Окладников к Клаве, — пусть тебе нравится то, что ты делаешь. Или, как говаривал Козьма Прутков, хочешь быть счастлив — будь.

— Ну, ну… — Клава оборачивается к Митину, протягивает вазочку с вареньем, сушки.

— Поедем со мной, — горячо краснея, шепчет Окладников, ближе подсаживаясь к ней. — Весь мир тебе покажу.

— Не поеду, — Клава качает головой. — Ты ненадежный. Я таких навидалась. На меня ведь столько вас, охотников. Напарник бы твой предложил, я бы подумала, — косит Клава глаза в сторону Митина. Но без особого интереса.

— Чем же он лучше? — обижается Окладников.

— В нем надежность, — говорит Клава.

— А я, значит, ненадежный?

Митин ощущает взгляд Клавы, легкий как прикосновение, спрашивает себя: кому она достанется, в чем смысл ее красоты? Так уронили на проезжую дорогу золотую монету, кто подберет?

— Значит, ты мне не веришь? — В глазах Окладникова вспыхивают искорки сумасшествия. — Проверь!

Клава поднимает голову, неожиданно улыбается:

— Для чего? Пока вы говорите — сами верите, так интереснее. — Она начинает наматывать прядку светлых волос на указательный палец. Медленно так, с ума сойдешь от этой картины. — Друг ваш вот не привирает, поэтому и молчит, и правильно делает. Здесь каждый проезжий что-нибудь да пообещает. Что мне с того? — Она достает из шкафчика графин с чем-то переливающимся вишневым — то ли наливка, то ли напиток, настоянный на травах, — разливает по стаканам.

— Верь мне, — кидается к ее ногам Окладников. Он как в горячечном бреду. — Конечно, тебе надоели с приставаниями, но я тебе дело предлагаю. Поедем вместе. Или, хочешь, я останусь? Не смогу я тебя забыть, понимаешь?

— Понимаю, — кивает Клавдия. — Только сами подумайте, что хорошего, коли останетесь? — Она с ангельской кротостью оглядывает Юрку.

— Вот! Это тебе подарок, — достает из кармана Юрка массивный медальон на цепочке, отлитый из слитка золота. — Я одной женщине вез, а теперь все! Не вернусь к ней никогда.

Клава оценивает слиток, отодвигает руку Окладникова.

— Лучше паспорт покажи.

— Паспорт? — теряется Юрка. — Зачем тебе?

— Ну вот, — кротко улыбается она. — Хотите поселиться, а паспорта предъявить не можете.

Окладников вскакивает, бежит за сумкой. Тут же вваливается с Каратаевым. Под мышкой у того две рыбины, серовато-розовая их чешуя поблескивает влагой, через плечо переброшен круг копченой колбасы. Вся компания восторженно таращится на Каратаева.

— Ну, Санька! — всплескивает руками Клава. — Небось до Кукушкина скакал? — Она тихонько смеется. — Разделывай, — достает она длинный нож из буфета. — А то твой дружок с голодухи невесть что плел здесь.

— Не угадала! — хохочет Каратаев, беря нож. — Тебе и в голову не влетит, куда меня носило. Как говорится, не имей сто башлей, одну хорошую знакомую в аэропорту. Ну как, хватит нам погулять на посошок? — радостно щурится он на Окладникова. — До следующего лета, дорогой, увидимся мы обязательно, а сейчас мне обратно пора. Мы с Юркой о встрече уже договорились, — гордо кидает он Клавдии.

Этот парень был ему сейчас дороже всех радостей земных, Клава и та была придумана как подарок Юрке.

Митин отдыхал, ощущая непривычный покой, блаженную уверенность в будущем. Глядя на Клаву, он вспомнил, какой привлекательной девочкой была Ламара, когда он погнался за ней в стройотряде. Один только год минул, и он перестал замечать ее прелесть. Замечал круги под глазами, сбившуюся прическу, странную неловкость в движениях после рождения Любки. Что-то исчезло. И ворвалась в его жизнь Настя. Как это так получается, что после замужества у большинства женщин что-то уходит? У них — другие глаза, нет чего-то зазывного, какого-то манка, который влечет кинуться вслед. А у Насти ушло ли, с тех пор как они с Рубакиным обженились? Господи, какое счастье, что не развела его судьба с домом своим, с Любкой, Ламарой, ничего другого ему теперь не надо. Только с ними.

Как мало было отмерено оставаться им всем вместе, если бы он знал!

— Не придется нам, братики, до утра посидеть, — вздохнул Каратаев, входя с нарезанной колбасой. — Та знакомая в аэропорту шепнула, чтобы поспешать на Москву. А то непогоду объявят.

— Еще чего! — откликнулся Окладников. — Прогноз хороший. — Что-то долго он возился у вешалки.

— При чем тут прогноз? — Каратаев усмехнулся, вытер и сложил нож. — Им-то лучше известно, какая будет погода.

— А может, и ты задержишься? — поворачивается Каратаев к Митину. — Корреспонденцию ты отослал. Когда тебе надо быть?

— Вчера, — усмехнулся Митин. — Я уже билетом на поезд запасся.

— Так ты ж поездом опоздаешь?

— Обойдется, — возражает Юрка Каратаеву. — Скажет: мол, извините, обстоятельства резко изменились. Я вот тоже от врача скрываюсь. В таком виде, боюсь, он меня не поймет.

— Какие бы ни были обстоятельства, вам обоим надо явиться по назначению. Ничего не попишешь, — усмехается Каратаев.

— Мало ли что надо! А я все равно останусь, — говорит Юрка.

— Ну, это само собой, — соглашается Каратаев. Он поднимает стакан. — Понеслись, братцы! — Что только не намечтает человек в дороге, он этого наслушался вдоволь во время стоянок, да потом-то все на прежнее место укладывалось.

Митин отпивает глоток, решительно встает.

— Мне пора.

— Да ты что? — вскакивает Юрка, будто Митин его оскорбил. — Завтра уедешь. Куда на ночь глядя?

— Нет у меня в запасе времени, дело одно.

— Дело прежде всего, — соглашается Каратаев.

— Спасибо. — Митин быстро начинает собираться.

— Сейчас до шоссе, — напяливает куртку Каратаев. — А утром проводим тебя. Завтра. Правда?

— Какой разговор… — В глазах Юрки дикая тоска, словно он родного брата теряет. — Столько всего вместе перемололи! Остался бы ты, Матвей…

Митин встает, вскидывает похудевший рюкзак. Не нравится ему эта картина.

— Помотаюсь по городу, — говорит, — сувениров наберу.

— Можно вас на минуточку, — неожиданно отзывает его Клава и манит рукой в кухню.

Митин следует за ней.

— Останься до завтра? — Она обхватывает его шею.

— Не могу. — Митина обдает жаром ее рук.

— Жаль, что спешишь. — Она смотрит с грустью. — Может, это последние твои счастливые денечки, чувствую, что-то с тобой случится. — Она смотрит поверх его головы. — Лиха хлебнешь ты, но все обойдется, все выровняется, только вот с женой… Есть ведь жена?

— Есть.

Клава приподнимается на цыпочки, глядит испытующе. Глухое, давящее состояние охватывает Митина. Словно в груди что-то застряло.

— Послушай, оставь адресок. — Клава уже не смотрит на него. — Мне хоть будет кому написать. Теперь я больше с поездами аукаюсь. Так дашь?

— Конечно, — суетился Митин, по-прежнему ощущая странную тяжесть в груди. — Он достает блокнот с записями, вырывает листочек, пишет адрес как можно разборчивее. — Будешь в Москве, заезжай к нам. — Он прячет блокнот обратно.

— Спасибо, — расправляет Клава листок. — У меня проезд бесплатный. — Она вдруг гладит его по волосам и выталкивает из кухни.

С улицы врывается душный сырой воздух, пахнет хвоей, прелой зеленью.

— Погоди, у меня фонарь, — раздается сзади голос Каратаева.

Впереди Митина бежит зайчик света от фонарика, застревающий на желтой тропинке, усыпанной листьями, на собачьей конуре, на лающей собаке, в воротах уже запертого гаража.

— До завтра, — слышит он догоняющий его в темноте голос Окладникова.

Митин вдыхает пряный воздух, внутри отзывается тупой скользящей болью, но он уже шагает к остановке автобуса, с каждым шагом предвкушая завтрашнюю дорогу, еще один виток своей судьбы, который сегодня начинается за поворотом. А потом, быть может, ждет его тайна крошечного озера и вулкана, и что-то ведь зовет его окунуться в нее, постичь сокровенный смысл. Может, для него в каждом новом изгибе дороги, в неизменном ожидании радости за поворотом и есть счастье существования? С уже отлетающей, не трогающей его печалью он думает о Клаве, ее магической красоте и детской беспомощности и о тех незримых корнях, которые держат ее на земле вблизи большого города.

Утром, когда рассвет только-только занимается и Митин сползает со скамейки зала ожидания, где коротал оставшуюся часть ночи, он видит в окно на стоянке знакомый «ЗИЛ». Из него деловито и хмуро выбирается Каратаев. Один.

— Эй, Митин! — завибрировал в тишине его басок. — Подъем!

Митин пошел навстречу, ощущая волну нежности, поднявшуюся в груди, почти родственную близость. За несколько дней пути он узнал этого человека лучше, чем мог бы за десять лет работы в одном учреждении.

— Юрка не выбрался? — Митин улыбнулся.

— Посидим на дорогу? — не поддержал его настроения Каратаев. — В зал зайдем и посидим. У меня все с собой, — он хмуро подмигнул. — Полчаса-то у нас есть?

Они вернулись в пустой зал ожидания, присели к столу. Рядом устроились маленький юркий мужичок в кепаре и дородная, с круглым ртом, круглыми глазами и плечами его жена. Она обхватила огромную банку, в которой просвечивали огурцы и помидоры. При виде их парочка деликатно замолчала.

— Ты случайно сумку Юркину не прихватил? — зашептал, наклонившись, Каратаев. — Исчезла. Подумали, может, к тебе в рюкзак попала? Как в прорубь провалилась.

— Это кожаная, на молнии?

— Ага, ты же помнишь, он туда фото жены с надписью заложил, с самого Ярильска не расставался. В гостинице вроде была у него?

— Была. — Митину неловко за Каратаева, гасящего в глазах искру подозрительности.

— Дикая история! — отворачивается Каратаев. — Ведь у Клавки, кроме нас троих, никого не было? Что ж получается?

— Нет, Саня! С л у ч а й н о ничего я не прихватывал. И не случайно — тоже. По этому вопросу ты мог не беспокоиться.

Каратаев чешет в загривке.

— Все перевернули, весь дом. Я ж говорил ему: как она к Матвею попадет? Чушь! Решили, чтоб не думать… — Он смотрит виновато.