Общая теория капитала. Самовоспроизводство людей посредством возрастающих смыслов. Часть вторая

Коммерческая революция и рост населения

В природе человека заложено стремление оставить после себя потомство. «У жизни нет иной цели, кроме самой жизни. Жизнь существует до тех лишь пор, пока она обеспечивает свое собственное продолжение» (Хайек 1992, с. 229). Однако это инстинктивное стремление по-разному реализуется в различных обстоятельствах самовоспроизводства. Простое самовоспроизводство было основано на удовлетворении минимальных потребностей работников и их детей за счет приложения наименьших усилий, это вело к периодическому попаданию в мальтузианскую ловушку, а в длительном периоде — к стагнации или очень медленному росту численности населения:

«За исключением культурных различий, все крестьяне традиционной эпохи вели себя как азартные игроки. Они пытались удержаться на скользком краю излишка пищи слишком долго, ставя на то, что погода даст возможность получить хороший урожай и через год. Но учитывая низкую продуктивность полей и сравнительно высокое соотношение семена/ жатва, они время от времени проигрывали, и часто катастрофически. Подобный шаблон поведения — достижение минимального уровня продовольственной безопасности и материального благополучия с наименьшими затратами физического труда — назвали “компромиссом существования”» (Смил 2020, с. 125–126).

Со становлением развитого товарного производства связывается начало устойчивого роста населения, то есть прекращение мальтузианских циклов увеличения и уменьшения человеческой популяции. Как говорит Джоэль Мокир, «хотя трудно поверить в то, что совпадение краха мальтузианского мира с началом промышленной революции было чистой случайностью, убедительный механизм, который связывал бы оба эти события, остается неизвестным» (Мокир 2017, с. 475).

Для роста населения недостаточно производить необходимый продукт, позволяющий удовлетворять минимальные потребности существующего населения, для роста населения необходим постоянно возрастающий продукт. Но и производство излишков в сельском хозяйстве само по себе не ведет к росту населения. При простом самовоспроизводстве тоже имелись прибавочный продукт и прибавочный труд, но использовались они главным образом для потребления правящего класса и строительства непроизводительных сооружений: храмов, замков и т. п.

«Одного лишь продовольственного излишка недостаточно, чтобы сдвинуть общество от аграрного равновесия к коммерческой неугомонности. Мы видели, что римские землевладельцы-рабовладельцы, распоряжавшиеся большей частью сельскохозяйственных излишков, не принимали активного участия в бизнесе; торговля и промышленность росли до определенного предела, а затем приходили в состояние золотой посредственности. Средневековые сеньоры в целом еще более пренебрежительно относились к торговле; лучшее, чего можно было ожидать от них, это того, чтобы они покровительствовали слегка улучшенной версии коммерческой и промышленной посредственности. Подобную закономерность можно наблюдать и в долгой истории Китая, несмотря на очевидные различия в деталях. Древняя экономика и общество Китая имели много общего с древним Римом: сельское хозяйство имело первостепенное значение, торговля и промышленность были адекватными, но второстепенными. Безопасность и стабильность, а не рост, были высшим идеалом правящих классов» (Lopez 1976, p. 56–57).

Коммерческая революция стала переходом от «компромисса существования» к «обогащению без компромиссов». Товаризация и монетизация превратили конгломерат разрозненных традиционных общин в систему рынков — взаимосвязанную систему капиталистических предприятий и домашних хозяйств. Условием для коммерциализации сельского хозяйства, для включения сельскохозяйственного производства в капиталистическую систему являются разрушение общины, основанной на самообеспечении, коммерциализация деятельной силы и становление развитого товарного производства:

«Экономисты, занимающиеся вопросами развития, не понимают, что существуют два принципиально разных мотива для производства продуктов питания: натуральный и коммерческий. Существует революционная разница между мотивацией к выживанию крестьян и коммерческой мотивацией йоменов и фермеров. Непонимание этого революционного различия является роковой ошибкой в анализе экономистов развития. Эта неудача усугубляется их непониманием того, что двигателем экономического развития является политическое принуждение, а не экономическая политика» (Seavoy 2000, p. 252).

Освобождение городских работников от необходимости обеспечивать самих себя продовольствием было одной из основных предпосылок для промышленной революции. Выше мы видели, что традиционное общество, чтобы прокормить себя, как правило должно было занимать в сельском хозяйстве не менее 90 процентов трудоспособного населения. Между тем, в Англии уже в 1705 году в сельском хозяйстве было занято лишь 35 процентов от общей численности работников, в 1845 году — 20 процентов (см. Деннисон и Симпсон 2013, с. 237). Благодаря чему это произошло? Механизм урбанизации включал в себя по меньшей мере следующие пять процессов:

● принудительное выдавливание работников из деревни вследствие коммерциализации сельского хозяйства;

● рост занятости в городах вследствие роста спроса на рабочую силу в промышленности и торговле;

● снижение потребления продовольствия на душу населения, сдвиг от белковой к углеводной диете;

● рост производительности в сельском хозяйстве;

● улучшение санитарных условий жизни в городах, что позволило сократить смертность в условиях скученности.

Снижение душевого потребления продовольствия могло быть вызвано факторами, не связанными с изменением численности занятых в сельском хозяйстве — например, оно могло произойти вследствие ухудшения климатических условий или политического принуждения в ходе коммерческой революции. Однако, раз начавшись, ухудшение в режиме питания стало фактором, который сделал возможным переток рабочей силы из сельского хозяйства в промышленность, хотя это и сказывалось на физическом состоянии рабочего населения:

«… После преодоления кризиса, имевшего место в позднее Средневековье, когда с сокращением численности населения режим питания улучшился, уровень снабжения продовольствием снижался вплоть до XVIII века, пока в некоторых регионах не началось улучшение; в других же регионах, не таких богатых и более удаленных от центра, он начал повышаться лишь в XIX, а то и в начале ХХ столетия» (Ливи Баччи 2010, с. 26). «Скудные данные, охватывающие очень длительный период с X по XIX век, показывают изменение в приеме пищи: от диеты, богатой белками и жирами, к диете, основанной на углеводах. Кратко эту долгую эволюцию можно описать как “от мяса к зерну, от богатой диеты к бедной”. Мясо только недавно вернулось на европейские столы в заметных количествах» (Malanima 2009, p. 296–297). «По-видимому со временем, начиная с Позднего Средневековья, наблюдалось уменьшение среднего роста. Во второй половине XVIII века и в первые два десятилетия XIX века заработная плата и условия жизни значительно ухудшились, и одновременно средний рост снизился на несколько сантиметров» (Malanima 2009, p. 309–310).

Ясно, что одно лишь снижение душевого потребления не могло привести к росту населения и его перетоку в города. Важнейшим фактором для этого стало увеличение производительности в сельском хозяйстве. Первым условием для такого увеличения стал завоз в Старый Свет новых видов растений из Америки:

«Источник углеводов был увеличен за счет новых продуктов, завезенных в Европу из Америки, которые к концу XVII века стали обычным дополнением к рациону. Эти продукты привели к радикальным изменениям в европейском потреблении в течение раннего Нового времени. Наиболее значительными из них были картофель и кукуруза» (Malanima 2009, p. 305–306).

Вторым условием для увеличения производства продовольствия стали технологические улучшения, в частности, решение задачи по внесению азота в почву через применение сложного севооборота с включением в него бобовых культур, способных задерживать азот. Эта технология была известна уже в традиционном земледелии, но необходимая для нее смена культур не позволяла крестьянскому хозяйству существовать за счет самообеспечения, так что ее широкое внедрение по времени совпадает с коммерциализацией сельского хозяйства:

«… Между 1750-м и 1880-м годами стандартный севооборот, включающий бобовые несъедобные растения (например, норфолкская четырехлетняя последовательность пшеницы, репы, ячменя и клевера) широко распространился по Европе и по меньшей мере утроил скорость симбиотической фиксации азота, что обеспечило надежный рост урожая съедобных растений. Исследователи признают этот поворот по-настоящему эпохальным и называют его сельскохозяйственной революцией: “Хотя продвижение вперед совершалось на широком фронте и стало результатом многих небольших изменений, был один невероятно значимый прорыв: всеобщее признание важности бобовых и последующее увеличение поставок азота. Ничего фантастического не будет в предположении, что эта обычно не замечаемая инновация по важности была сравнима с паровой машиной в экономическом развитии Европы в период индустриализации”» (Смил 2020, с. 87).

Еще одной важнейшей причиной роста населения стало улучшение санитарных условий жизни. На снижение смертности повлияли новые медицинские знания и практики («теория грязных рук», вакцинация, новые идеи в сфере ухода за детьми), меры в области общественного здравоохранения (вывоз мусора, развитие систем водоснабжения и канализования), эпидемический контроль (санитарные кордоны и карантин), улучшения в сфере транспорта (перемещение продовольствия к людям, а не беженцев к продовольствию):

«По замечанию некоторых наблюдателей, Мальтус опубликовал свое описание демографической системы доиндустриальной Европы как раз тогда, когда она прекратила свое существование. В 1720 г. после победы над чумой, а затем и над оспой (посредством вакцинации) показатели смертности начали снижаться. В XIX в. имели место и другие эпидемии (например, холеры или новая вспышка оспы в 1871 г.), но ни одна из них не была настолько сильной, чтобы показатели смертности вернулись к прежним уровням» (Алтер и Кларк 2013, с. 90–91).

Взятые в совокупности, указанные процессы привели к перемещению большей части европейского населения из сельской местности в города, к формированию коммерческого сельскохозяйственного сектора с высокой производительностью и к постоянному устойчивому росту населения. В XIX веке в Европе простое самовоспроизводство с его стагнирующими «по горизонтали» населением и душевыми доходами окончательно превратилось в расширенное самовоспроизводство, при котором население и доходы растут «по вертикали»:

«В XIX в. предложение продуктов питания опережало рост численности населения. Сельскохозяйственная революция помогала справляться с увеличением населения еще до переполнения рынков дешевым зерном из Северной Америки в конце века. Это отнюдь не означает, что в Европе настал конец кризисам в производстве продуктов питания, которые влекли за собой демографические последствия. Достаточно вспомнить лишь «картофельный голод» 1846 г. Но рост доходов привел к разрыву взаимосвязи между урожаями сельскохозяйственной продукции и смертностью» (Алтер и Кларк 2013, с. 91).