Вечер в дружеском кругу

— Все, — тихо говорит она через несколько минут. От хмеля не осталось и следа, но возбуждение никуда не делось. Оно гуляет в крови, которая — мне-то слышно — упругими толчками бьется в стенках вен и артерий. Блестит лихорадкой в глазах. Тянет мышцы. Горит под кожей — только прикоснись!

— Уверена? — уточняю я. — Тогда пойду, прогуляюсь. Веселые у вас тут вечеринки. Не скучай, солнце мое…

Быстро выхожу, «не замечая» попыток что-то сказать, прикоснуться, удержать. Да, ночь еще не кончилась. И мне это известно лучше, чем кому другому.

Ленар ар-Дайверен, наместник колонии Дилья под протекторатом Кельтари ар-Каэльгард, её императорского высочества, третьей драгоценности короны.

Тварь в человеческом обличье выскользнула из двери всего через пару минут после того, как я подошел. Постояла несколько мгновений на пороге, подняв лицо к огромной луне, спрыгнула с высоких ступенек и скрылась в темноте сада. Наглый ублюдок! Что бы я сделал, если бы он не ушел? Не убивать же. А хочется. С первого взгляда — хочется. Демоны с ним… За спиной стремительно разбегающиеся с приема гости: шепот, пересуды, осуждающие и испуганные взгляды. Что ж, их никто не заставлял оставаться в зале. Те, кто вовремя ушел, совершенно ничем не рискуют: Империя справедлива! И предусмотрительна так, что хочется выть от омерзения.

Дверь не заперта. Я закрываю ее за собой, активируя замок личным ключ-кодом, прохожу в спальню. По этикету Кельтари полагалось бы жить в моем дворце, только она всегда плевала на этикет. Вот и хорошо. Здесь нам точно не помешают. В спальне полумрак и резкий запах вина, свечи в канделябре бросают резкие тени на кровать, оставляя стены и углы в темноте.

— Мэл… Ах, это ты… — тянет она, не шевелясь, только открывая глаза. — Шли бы вы, наместник ар-Дайверен… По известному нам обоим адресу.

— Надо поговорить.

Я и сам не знаю, зачем пришел. Попросить прощения? Рассказать все, объяснить? Кого ты обманываешь, Ленар? В висках стучит так, что голова кружится, в паху горит, и все приемы самоконтроля вот-вот пойдут к демонам.

— Тебе надо, ты и разговаривай. Сегодня любой в колонии будет счастлив поболтать. А у меня настроения нет, знаешь ли, — снова тянет она, закидывая руки за голову и внимательно разглядывая барельеф на потолке. Покрывало, прикрывающее бедра, скомкано, соски торчат сквозь кружево лифа, и видно, что настроение у её высочества и впрямь не для разговоров. — Ты там Мэла не видел?

— Кельтари, — тихо повторяю я, сдерживаясь из последних сил. — Перестань. Мне действительно жаль…

— Пошел в Бездну со своими сожалениями, — ровно отзывается она, не отрывая взгляда от потолка. — Мне что, охрану вызывать? Вот смеху будет…

Наконец-то она переводит взгляд на меня. Садится на постели, сдергивая мешающее покрывало, облизывает припухшие губы. Проклятье, раньше я по одному взгляду читал её, как книгу. А сейчас ни в бездонно-черных глазах, ни на лице — ни-че-го.

— О, я поняла, — произносит Тари размеренно-безмятежно. — Ты пришел сказать, что сожалеешь, да? Что раскаялся, осознал, проникся…

Не переставая говорить, она слетает с кровати и оказывается совсем рядом — только руку протяни.

— И я тебя прощу, разумеется. Как же иначе? Мы вернемся в метрополию и будем счастливы. На радостях, что я бросил Мэла, отец простит тебе что угодно и даст должность в Малом Совете. Долги спишутся, скандалы забудутся, днем ты будешь старательно делать карьеру на работе, а ночью — в моей постели…

Пощечина обрывает её на полуслове. Вскользь, по скуле, и даже не в полную силу — но на несколько мгновений Кель плывет, больше от неожиданности. Я швыряю её на постель и оглядываюсь вокруг. Ага, платки какие-то, полотенце… И какие у этой кровати столбики удобные — будто нарочно делали!

— Ах ты сволочь!

— Раньше тебе нравилось, — улыбаюсь я непослушными от злости и желания губами.

— Раньше ты спрашивал разрешения, — огрызается она, отчаянно дергая связанными запястьями. — Отпусти. Ленар, я не шучу!

— Я тоже. Какие уж тут шутки, ваше высокородное высочество, — мурлычу я, наклоняясь над ней и расстегивая рубашку до конца. — Шутки кончились… Лучше вспоминай, как получать от этого удовольствие.

— Ты!

— Будешь кричать — заткну рот, — предупреждаю, стаскивая проклятые узкие штаны с бешено извивающегося тела вместе с трусиками. Накрываю ладонью треугольник мягкого пушка внизу живота, глажу, спускаясь пальцами вниз, к началу влажной горячей щелочки. — Помнится, тебе и это нравилось…

— Так ты вечер воспоминаний устраивать пришел? — язвит Кель. — В этом захолустье даже наместнику никто не дает?

Вместо ответа я наваливаюсь на неё всем телом, не позволяя двинуться, и впиваюсь в губы: жадно, грубо, жестоко. Каторга, изгнание — плевать. Да пусть хоть казнят. Только ты ведь никому не скажешь, правда? Разве что сама убьешь — и это будет правильно. Так же правильно, как то, что происходит сейчас.

— Защита где? — отрываюсь на мгновение от еще больше распухшего рта.

— Да пошел ты!

Где-то она должна быть. У них же медовый месяц, мать твою… Принцесса империи и жизнесосущая тварь. И ведь права! Даже насчет Малого Совета — права. Только вот стоило мне увидеть их — вместе — как все планы полетели к демонам. О, вот! Под подушкой блестящие мягкие квадратики…

— Ноги раздвинь.

— Сука! Убью!

— Не хочешь — не надо, — соглашаюсь я, стаскивая рубашку и расстегивая пояс. — Я сам. А ты можешь закрыть глаза и представить, что это твой красавчик-нечисть.

— Не получится представить, — выплевывает она мне в лицо. — Тебе до Мэла…

В блестящих расширенных зрачках я вижу свое отражение: гротескное, искаженное. Только бы не ударить. Не связанную. Не сейчас. Если сорвусь — искалечу ведь. Или ты на это и рассчитывала? Багровый туман медленно отступает, оставляя жар и сладкую боль.

— Как скажешь, — хриплю я, сгибая её ноги в коленях. — Сладкая моя… Как…скажешь…

Узко, горячо, влажно. Она ахает, пытаясь отодвинуться от моих рук, невольно всхлипывает. Да расслабься уже… Мучительно долгую минуту я глажу, ласкаю кончиками пальцев знакомую до мельчайшей складочки нежную плоть. И целую, целую губы, как последний раз в жизни. Может, и правда последний… Второй раз она ахает, когда вхожу — медленно, неторопливо, едва сдерживаясь. И все на свете пропадает, кроме бьющегося подо мной тела, раскаленных губ, текущих по лицу слез… Я едва не пропускаю момент, когда она начинает отвечать. Всхлипывая, подается навстречу, выгибается и раздвигает колени. Да, маленькая, вот так! Пра-а-авильно! Единый ритм накрывает нас, соединяет стуком крови в висках, вдавливает друг в друга… А потом мир распадается на части и собирается вновь — идеально-правильный, невыносимо-сладкий и безмятежно-спокойный. И я, наконец, понимаю, что натворил.