Вечер в дружеском кругу

ЧАСТЬ 3.

Кельтари… Для него просто Тари, конечно.

Вечером он появляется в моем кабинете бесшумно и незаметно, возникая из теней и сумерек. Присаживается на подлокотник, легонько проводит ладонью по моей макушке. Молча ждет, пока я поставлю точку и откинусь назад, прижавшись к нему, запускает пальцы мне в волосы, перебирая пряди, лениво и равнодушно заглядывает в документы на столе. Я никогда не знаю, насколько притворно это равнодушие: он похож на кота, который ничем не интересуется, но всегда знает все, что происходит вокруг. От него тонко и нежно пахнет горьким миндалем, сейчас он любит именно этот запах. Пару недель назад был мускус, до этого вербена…

— Хватит работать, солнышко, — шепчет в самое ухо, обжигая дыханием. И, не дожидаясь ответа, обхватывает сзади руками, кладет голову мне на плечо. — Постель ждет.

— Минуту, ладно?

Я дописываю документ, пытаясь не обращать внимания на горячие ладони, гладящие грудь и плечи. Почти получается. Строки все такие же ровные и четкие. Но мир вокруг пахнет миндалем, и я сдаюсь. Бросаю последнюю фразу, поворачиваюсь и забрасываю руки ему на шею, встречаю прохладные губы. А пальцы — просто раскаленные. Вот что он со мной делает? Если спросить, фыркнет и отзовется: «Что хочу — то и делаю, солнышко мое». С некоторых пор я солнышко, лапушка, малышка… Спасибо, не на людях. Меня лет двести уже никто так не называл. Вообще-то, меня так действительно никто и никогда не называл, но хочется думать, что я этого просто не помню.

— Я тебе ванну налью пока.

— В ванну не пойду, — вздыхаю я. — А то там и усну.

Голова болит, а в глаза словно песка насыпали. В следующий раз прихвачу из метрополии современную технику, и плевать на традиции. Вручную писать сотню страниц — маразм.

— Разбужу, — обещает он с улыбкой и снова целует, бережно и неторопливо, будто пробуя на вкус. — Бросай бумажки, а то завалю прямо на них.

Соскакивает с подлокотника и исчезает, словно привиделся мне, только горечь миндаля держится в воздухе еще несколько мгновений. Через несколько минут, отложив бумаги, я плетусь в ванную, залезаю в теплую воду с хвойной пеной, в голове проясняется настолько, что раздел, над которым я сидела последний час, оказывается легким и понятным. Вернуться, что ли? Дописать… Но ведь выполнит, что обещал, а заниматься любовью на годовом финансовом отчете протектората — почти кощунство. Даже странно, что мы до сих пор это не устроили, кстати.

В спальне тихо, темно и замечательно спокойно. А еще там нет никого, кроме Мэла. Ни лорда-канцлера, ни главы счетной палаты, ни клерков, архивариусов, правоведов. Хорошо-то как. Только мой личный монстр. Ждет, развалившись на разобранной постели, потягивая что-то из бокала, глаза мягко мерцают серебром. Хищник. Сокровище мое.

Остановившись в дверях, молча любуюсь, и он подыгрывает, чуть сильнее вытянувшись, едва заметно шевельнувшись. Красуется, зная, что невыносимо хорош. Потом садится на постели, отставляет бокал:

— Опять волосы не высушила.

— Тебе же нравится, — улыбаюсь я.

— Нравится, — соглашается он и дотягивается до лежащего в ногах полотенца таким движением, что у меня дыхание перехватывает. — Иди сюда, сушить буду.

Сушить, ага. Сначала мне вытирают волосы, попутно сдергивая халат, потом вытирают всю от ушей до пяток, потом, уже не прикрываясь благими намерениями, просто заваливают на постель. Узкие горячие ладони гуляют по всему телу, заставляют лечь на живот и принимаются за спину.

— Усну, — честно предупреждаю я.

— Ну, попробуй, — слышится смешок над головой.

То, что он делает, это не массаж, а чистое издевательство. Через несколько минут, задыхаясь и поскуливая, я раздвигаю ноги, но чудовище, снова хмыкнув, небрежно переворачивает меня на спину, немедленно укладываясь сверху. Когда он раздеться успел? Колено раздвигает мне бедра, руки ложатся на плечи, и я сдавленно охаю от прикосновения, когда горячий член прижимается к моему животу.

— Изверг. Давай уже, — выдыхаю в склонившееся надо мной лицо.

— Думай об отчете, — фыркает он. — Годовом. Финансовом…

О да, самое время. Отчет, ага. Вытянувшись под горячей нежной тяжестью, я утыкаюсь в ложбинку между шеей и плечом, вдыхаю изменившийся запах, прихватываю губами кожу на ключице. Провожу языком от шеи к плечу и обратно.

— Отчет, — хрипло требует он. — Немедленно. Сколько в нем разделов?

— М-м-м-м… Семь. Или восемь. Мэл, зараза… Хватит издеваться.

— Двенадцать, — поправляет он. — Я видел. Будем вспоминать по пунктам?

С него станется. Новую игру придумал? Вместо ответа я выгибаюсь, прижимаясь к нему еще сильнее, обхватываю его колено бедрами и трусь всем телом.

— Хорошая девочка, — улыбается Мэл. — Убедительно. Что, к демонам отчет?

— К демонам, — то ли соглашаюсь, то ли прошу я.

И он начинает меня целовать так, как умеет только он, как будто ждал этого всю жизнь, а теперь собирается делать это вечность. Его рот пахнет вином, в перерывах между поцелуями я облизываю губы, слизывая с них его вкус, бездумно и расслабленно глажу его спину и плечи. Резкое возбуждение стихает, но не уходит, а тягучими длинными волнами накатывает и снова отпускает, давая передышку. Сладко. Горячо. Нежно. Чувствую себя хрупкой драгоценностью, так он бережен и мягок, так осторожны и уверенны ласкающие меня губы. Почти невыносимо… Но мне и самой хочется именно так.

Ненадолго оторвавшись, он приподнимается на локте, улыбается, всматриваясь мне в глаза, снова опускается сверху, прижимая меня бедрами. Наконец-то чувствую и его возбуждение. Я-то уже пьяна, как будто сама пила густое вино цвета венозной крови, рдеющее в бокале. Мэл от вина не пьянеет, только от чужого удовольствия или смерти. Сейчас я сделаю все, чтобы он опьянел от меня. Но у нас выбор ограничен удовольствием. В мерцающем серебре его глаз не прочтешь ничего, только губы улыбаются, и он тоже их облизывает, медленно проводя узким кончиком языка — напоказ.

— Хочу тебя, — выдыхаю, пользуясь передышкой. — Пожалуйста.

Он любит, когда я прошу. А мне нравится просить. Мы идеальная пара, не так ли? Тонкие пальцы ерошат мне все еще чуть влажные волосы. Я видела, как эти пальцы быстро и небрежно ломают шею жертвы, а губы не перестают улыбаться — прямо как сейчас. Но это неважно. Я и сама умею не хуже. Он веками убивал таких, как я. А я не раз охотилась на таких, как он. Идеальная пара, я же говорила.

Пальцы в моих волосах, вкус его губ, запах тела и жар кожи… Я снова раздвигаю бедра, широко развожу колени, опираясь ступнями на кровать. Давай же. Бери. Его плоть немного больше, чем мне нравится и подходит, но это неважно: Мэл делает мне больно только тогда, когда сам хочет этого. Или когда хочу я. Если разница между нашими желаниями и есть, я ее не замечаю. И если будет больно — готова терпеть, лишь бы ему понравилось.

Но боли нет. Жар его тела врывается внутрь меня, обжигая, клеймя изнутри. Задыхаясь, я плавлюсь от его ласк, небрежных, необязательных, почти нечаянных. Все равно главное — там, внутри меня. Вязкие долгие удары, медленные, такие медленные, что я успеваю простонать, задохнуться, выгнуться навстречу и снова вдохнуть, прежде чем удар достигает цели. Как можно так невыносимо медлить? Каждый раз, когда он движется назад, я всхлипываю и прикусываю губу, а потом снова тянусь к нему, навстречу, насаживаясь, приподнимаясь…

— Тари…

Больше он не говорит ничего — но и этого хватает. Очередная волна захлестывает меня целиком и не отпускает. Вцепившись пальцами в его спину, привычно утыкаюсь лицом в горячее мокрое плечо, чтобы не орать. Изнутри меня скручивает в мучительно-сладкой судороге, сжимает в тисках его объятий, которые я скорее угадываю, чем чувствую — и выбрасывает в звонкую пустоту. Задыхающуюся, мокрую, обессиленную. Сил нет даже на то, чтобы разжимать пальцы — их, похоже, свело судорогой. Я просто молча смотрю ему в глаза, ловя в них тень беспокойства. Потом все-таки с трудом отвожу ладони, растекаюсь на скомканных простынях. Он опускается сверху, прижимая меня всем телом, приникает губами к моим губам. Мы не целуемся — просто лежим, прижавшись друг к другу, дыша вместе, в унисон. Время качается вокруг нас, скользит мимо, не задевая, не трогая.

Потом он все-таки сползает с меня набок. Протягивает руку к столику, не глядя, нащупывает бокал с остатками вина и протягивает в тот самый момент, как я облизываю губы, чтобы попросить. И это тоже, да. Всегда, всю жизнь меня дико бесило, когда кто-то пытался угадывать мои желания. Угадывать, исполнять, а потом еще и в глаза заглядывать, ожидая благодарности. С Мэлом это просто перестало иметь значение. Он делает то, что хочет — и когда хочет. Чужие желания для него прозрачны по определению, будь это жажда, голод или похоть — и не замечать их ему куда труднее, чем замечать. Забавно. Единственное существо, что знает меня лучше, чем я сама — чудовище, нечисть. Монстр. Единственный, кому приходит в голову звать меня малышкой и вытирать мне мокрые волосы. И, кстати, полотенце уже лежало в спальне, когда я пришла — просто потому, что я всегда плохо вытираю волосы.

Повернувшись, я прижимаюсь к нему всем телом, прилипаю, обвиваю руками и ногами. Кладу голову ему на плечо и слушаю ровное, уже успокоившееся дыхание. Дышит он куда реже, чем люди, и очень тихо, если не лечь вот так, в обнимку, то и не поймешь, что грудь все же поднимается. Сначала меня это пугало, потом раздражало. Теперь просто ловлю момент — и слушаю. Заметила, что когда я слушаю — он дышит немного чаще и глубже — это ведь что-то значит? Хочется думать, что да. Наверное, просто рефлекс на чужое присутствие — хищнику положено реагировать на жертву.

— Мэл, — окликаю его тихонько.

— Что, солнышко?

— Хочешь, завтра проведем весь день вместе? Покажу тебе что-нибудь, здесь есть красивые места.

— Вдвоем? — спрашивает он, по голосу слышу, что улыбается.

— Угу. Даже от охраны смоемся.

— Хочу. Если обещаешь весь день не думать об отчете. Кстати, что там за письмо?

Я могла бы спросить, какое письмо: у меня на столе их навалом, хоть и не с сегодняшней датой. Могла бы отговориться, сказать, что это обычная весточка или служебная записка. Но ему и правда не все равно. Он смотрел на мой стол всего пару секунд, а потом пошел наливать мне ванну, хотя с этим вполне справилась бы горничная. И приготовил полотенце.

— Это из дома, — отвечаю я. — От отца. Благодарит за инспекцию Дильи.

Мэл молчит. Он замечательно умеет молчать — и слов не надо.

— Да, и про карнелен тоже. Ерунда. Все, как и ожидалось.

— Ты третью неделю занимаешься работой с утра до поздней ночи, — тихо роняет Мэл. — Кстати, у тебя под глазами круги, видела?

Я ухитряюсь пожать плечами, хотя сделать это, прижавшись к нему, нелегко.

— Меня не было в метрополии несколько лет, накопилась прорва срочных дел. Никто ведь не виноват, что я решила устроить такие долгие каникулы.

— И на этих каникулах немножко умерла, — иронично дополняет Мэл. — Но это, конечно, не слишком уважительная причина, чтоб забросить дела.

— Это совершенно не уважительная причина, — подтверждаю я. — И я все-таки не умерла. Технически. Хотя это твоя заслуга.