Чёрные травы

1. Вместо предисловия. Венерин Башмачок

И нет никого с нами, и нет ничего проще —

Наполнена снами пустынная площадь.

Иди по ней медленно (раз-два),

Дыши теперь ровно (раз-два-три),

И нет — никого не было, и нет — ничего кроме!(1)

Ветер кинул ему в лицо лист бумаги. Оторванное объявление. Оттуда на него смотрело свирепое молодое лицо. Невидимый взору поток воздуха развевал волосы изображенной на снимке. Рыжие. Несмотря на то, что колдография была чёрно-белая, он всё равно помнил их оттенок: смесь ржавчины и крови. Казалось, стоит лишь закрыть глаза — и можно будет почувствовать кисловатый вкус железа на губах. Северус ещё пару секунд посмотрел в знакомое лицо, а затем отдал объявление назад ветру. «Не жаль, не жаль, — как мантру, повторял он про себя. — Никого не жаль. У каждого — своя судьба». Правда, Северус не верил в судьбу, но это были не стоящие внимания мелочи.

Качнувшись с пятки на носок в нерешительности, он заставил себя продолжить путь по Косому переулку. Идя мимо лобного места, Снейп подслеповато прищурился. Приходилось признать, что с возрастом зрение начало садиться, и не мешало бы заказать очки. Чёрная трава росла у самого постамента. А вокруг толпился народ. Не иначе, кого-то из Сопротивления вновь поймали. Не важно. Он сделал ещё пару шагов вперёд, приглядываясь к тёмно-зелёным травинкам. Здесь, возможно, во время Чисток стекала кровь, напитывая растение силой. Поэтому оно и получилось такого насыщенного оттенка. Но нет, не чёрного. Разочарованно он скользнул взглядом от травы к постаменту и тем, кто находился на нём. Глашатай что-то верещал над самым ухом, а толпа визгливо смеялась. Первое, что бросилось ему в глаза — белые колени, а дальше — стройные, даже поджарые бёдра под изодранной в лохмотья мантией. И ещё выше — яростные глаза и непокорно перекошённое лицо.

— Не жаль, не жаль — уже вслух, но еле слышно, запричитал он, стремясь заглушить внутренний вскрик. «Уизли», — тут же узнал он. «Джиневра», — услужливо всплыло в памяти имя на розыскном плакате. Ему показалось, что арестованная заметила его в толпе, и взгляд её ещё сильнее подёрнулся ненавистью.

К деревянному постаменту приближались министерские. Этих — последних повстанцев — уже не казнили и не сажали в Азкабан, а отправляли на общественно-полезные работы или отдавали в услужение местным лавочникам, с неразрывным контрактом. Убирать Министерство, облагораживать Хогсмид или торговать карамелью. Не так уж и страшно. Северус мог спокойно выдохнуть и продолжить свой путь, но почему-то всё стоял и смотрел на абсурдную картину. Варварский произвол. В стороне от постамента с арестованными располагался обоз, запряжённый фестралами. Из-под брезента, которым он был накрыт, торчала женская рука — побелевшие пальцы, болезненно исхудалое запястье. Северус вздрогнул и попытался скорее миновать площадь, смаргивая с сетчатки отпечаток рыжеволосой пленницы и бледной руки мертвеца.

— Посмотрите это, мастер, — человек с тяжёлой челюстью и выцветшими глазами выложил на прилавок с десяток пучков трав — зелёные крупные листья и причудливые розовые цветы.

— Мне не нужен венерин башмачок(2), — Северус недовольно цокнул языком. — Речь идёт, скорее, непосредственно о цвете, а не о названии.

Травник быстро-быстро закивал и в мгновение ока смахнул стебельки под прилавок. На их место он ловко водрузил новые, перевязанные красной ниткой пучки разного оттенка — от коричневого до тёмно-пепельного, — но не такого тёмного, какой запомнился Северусу. Это могло быть только сбоем разыгравшегося воображения, да и книги, в которых, впрочем, были лишь туманные намёки, могли ошибаться. И, значит, того, что он так отчаянно искал — и вовсе нет на свете. Северусу отчаянно захотелось выйти из затхлой аптеки в глубине Лютного и глотнуть воздуха.

— Нет, это не то. Извините за беспокойство, — процедил он и покинул душное помещение. Отсюда всё ещё было слышно улюлюканье толпы, потому что ветер стих и своими порывами не мешал распространению звука. Северус подавил безумное желание закрыть уши руками.

Не жаль. Раз, два. Не жаль. Три, четыре.