Сэр, простите, ещё кое-что...

~ 16 ~ Ночь перед дальней дорогой

Весь август Гарри шерстил учебники, старательно зазубривая правила, названия и заклинания, добиваясь полного автоматизма, так, чтоб от зубов отскакивало. Он ведь не просто так книги читал, он ИСКАЛ. Искал в каждой букве и между строк малейший намек на магическую помощь простому человеку.

Но не находил. Увы и нет. Больше того, создавалось впечатление, что маги задались целью сгинуть с лица Земли… Вместо того, чтобы оказать хоть какую-то помощь обычному человеку, маги изощрялись в том, чтоб навредить-напакостничать простому люду. Как? А очень просто — бессовестным ничегонеделаньем: спустился с гор каменный великан, прогулялся, дубина стоеросовая, по городку, распинал дома и деревья, оборвал провода да и ушел себе восвояси, оставив за собой хаос и разруху. И что маги делают? НИЧЕГО. Пока спасатели ковыряются в развалинах, вытаскивают погибших и выживших людей из-под завалов, пока пожарные гасят очаги возгораний, пока электрики выискивают засыпанные щитки, чтобы обесточить автономные генераторы, толпы магов-обливиэйторов вместо того, чтобы помочь левиосой сдвинуть блоки и выкопать из-под упавшей кровли чудом уцелевшего ребёнка, скопом стирают память свидетелям, увидевших великана, с веселым гиканьем отфутболившего дом и провожавшего улетающую крышу прищуренным взглядом из-под ладони, вставляя поддельные воспоминания об урагане, прошедшем по северу графства N.

Или вот дракон: напал на деревню, пожег всё, что горит, закусил коровой из элитного стада и улетел. Так волшебники даже не чешутся, чтобы остановить своего огнемета, отловить, завязать ему пасть и по-тихому увезти прочь, пока он бед не натворил. Нет. Нет, нет и нет, магам пофиг, что в драконьем пламени погибли какие-то никчемные магглы, нет, что вы? Волшебники дождутся, когда улетит дракон с коровой под мышкой, и только потом, скучающе зевая, пройдутся по пепелищу среди погорельцев, рассылая направо-налево Обливиэйт… И мелькают потом по местному телевидению пепельно-печальные кадры, а дикторы горестным тоном читают сводки о стихийных пожарах, о том, что загорелись очередные торфяники и погибло сколько-то людей.

И никаких Репаро, никаких щитов Протего, вообще никаких действий. Волшебники вообще ни во что не вмешиваются, ничем и никак не помогают людям, попавшим в беду.

Всё это Гарри прочитал в «Истории магии» Батильды Бэгшот. Прочитал и расстроился — как же так? Волшебники и люди настолько охладели друг к другу за годы инквизиции? Читая про Венделину Странную, Гарри ощутил, как в груди сворачивается противный скользкий комок ненависти — эта так называемая ведьма очень любила сгорать на костре. Венделина, писала Батильда, была не иначе, как наркоманкой, иными словами — пироманкой. Сгорев в одной деревне, Венди, изменив внешность, перемещалась в другую деревушку, где начинала пакостничать, как ведьма: сушила парней, портила коров, насылала мор и после вспышки какой-либо эпидемии сдавалась в руки инквизиторам, причем попадалась так, что несчастный народ с горя разводил такие костры — Адское пламя меркло по сравнению с ними… А она, тварь такая, только нежится, охает и кайфует изо всех сил, испытывая прямо-таки экстаз от щекочущих укусов. И вопила в голосину, истекая в оргазме, «умирая и возносясь на небеси в очищающем огне».

Гарри сглотнул и с отвращением перечитал заново о том, как Венделина сорок семь раз специально попадалась инквизиторам под разными обличиями. Конечно, она не погибала из-за сожжения, а лишь замораживала пламя и ощущала приятное покалывание по всему телу и теплое дуновение воздуха. Эта мразь просто обожала «гореть» на костре, за что, собственно, и получила своё прозвище. Была запечатлена на карточках из шоколадных лягушек. Сорок семь сжитых со свету деревень, сорок семь насланных эпидемий и моров, сотни, если не тысячи, погубленных жизней. Но и на такую старуху нашлась проруха: в сорок седьмой деревне ей просто-напросто срубили голову: один очень пронырливый монах дотумкал до кое-чего и подсказал церковникам не палить ведьму на бесполезном костре, а укоротить её сверху на тридцать сантиметров. Сначала, как обычно, приготовили костерок, потом привели связанную упыриху и уложили на хворост и дрова. Так она от счастья чуть не уписалась — вау, её будут сжигать в таком интересном положении, лежа?! Это что-то новенькое! Лежит, зажмурившись, ждет, когда факел поднесут к пересушенному хворосту и когда огонь взорвется, чтобы снова испытать ни с чем несравнимые ощущения, мнет затылком жесткую соломенную подушку… Свист топора палача она не услышала, равно как и не поняла, что под подушкой пряталась плаха. Её тело пропустили через мясорубку и только потом сожгли получившийся фарш, когда стало совершенно точно ясно, что она сдохла.

Распереживался Гарри, начитался на ночь глядя чего не надо, ну и приснился ему кошмар, липкий и жуткий: воссоединилась из фарша эта дохлая Венделина, ка-а-ак ожила да ка-а-ак прянет ему в лицо зубастой ощеренной харей с диким злодейским хохотом. Испугался Гарри, закричал и… проснулся. Сел с криком и уткнулся лицом в папину грудь — это Коломбо пришел на его вопли, разбудил и прижал к себе, встревоженно бормоча:

— Тише-тише, Гарри… Что случилось? Что тебе такое страшное приснилось? А?

А Гарри весь на эмоциях, дрожит и тяжело дышит, никак не может успокоиться. И выдохнул на почве разочарования:

— Я не хочу туда ехать! Там всё равно тебе никто не поможет! Папочка, там тебе никто не поможет…

— Кто не поможет? В чем? — попытался понять Коломбо, слушая сбивчивую речь сына.

— Маги, папа, волшебники. Они не станут этого делать для простецов, никто не сделает тебе волшебный глаз… — убито прошептал Гарри.

— Какой глаз, зачем? — не понял отец. Гарри спрятался у него на груди и тоскливо рассказал, как искал для него волшебный артефакт, благодаря которому он мог бы видеть двумя глазами. Что этого очень хочет Мира, что это её самое заветное желание. Сама Мира тем временем вошла в спальню, разбуженная и привлеченная шумом, встала возле кровати, хмуро прижимая к груди Дейзи, тряпичную свою куклу-подружку.

— Ох, Гарри, Гарри, Гарри… — покачал головой Коломбо. — Какие вы с Мирой ещё маленькие…

— Почему? — растерялся Гарри, заглядывая папе в лицо. Тот вздохнул и принялся объяснять детям:

— Потому что вы не понимаете, что значит быть одноглазым с детства. Глаз мне удалили в трехлетнем возрасте. Как мне рассказывали, я стал часто тереть правый глаз, прищуривал его на свет и жаловался, что в него песок насыпали. А когда он заслезился и распух, родители забили тревогу и наконец-то повели меня к врачу. Терапевт диагностировал рак. Спасать глаз было уже поздно, и его удалили, чтобы злокачественная опухоль не распространилась на другой, здоровый глаз. Я не знаю, сколько это стоило и что именно мне делали, я был очень маленький, просто ехал куда-то в метро с мамой. Я помню, как мне надо было ставить уколы под глаз. Перед кабинетом у взрослых был мандраж, и я всегда шел первый. Мама не могла на это смотреть, а я был спокоен. Если уж надо сделать что-то неприятное, надо просто сделать это. Всего было три операции, с глазницей всё время что-то делали: смазывали какими-то мазями, заливали чем-то, слепки для протезирования проводили.

После третьей, последней, операции я снял повязку и уставился на свое странное одноглазое отражение в зеркале. Мы были в палате, мама спала. Вдруг она просыпается и видит, что я стою возле зеркала и разглядываю себя. Она испугалась, а я ей говорю: «Мама, я теперь новый! Смотри, как забавно!» Я думаю, когда такое происходит в детстве, ты относишься к этому проще, чем когда тебе двадцать-тридцать лет. Вокруг тебя вся семья, ты маленький, тебе не надо идти на работу, тебя все поддерживают, кормят, всё хорошо. Ты с этим вырастаешь, формируешься и понимаешь, что это нормально. Никаких болей у меня не было ни тогда, ни сейчас. Дискомфорт я испытывал, когда только привыкал. Например, у меня нет бокового зрения справа. Постоянно втыкался в людей в метро. Слева я вижу человека, а справа нет. Но водить машину при этом можно, потому что есть зеркала. Одним глазом я вижу всё вокруг на сто процентов.

Я прекрасно понимал, что со мной случилось, и в то же время случившееся меня не пугало, просто по малолетству. Понимаете, Гарри, Мира? Это значит, так оно и должно было быть. Я реалист и не верю в судьбу, во всякие эти роковые стечения обстоятельства, кармы и прочее, но, несмотря ни на что, ты все-таки многое можешь изменить в своей жизни. Она — самая лучшая учительница. Это сформировало во мне привычку всё время что-то делать, через что-то проходить. Люди часто меня спрашивают, как я выдержал, мне ведь так тяжело было. А я не воспринимаю одноглазие как трагедию. Я воспринимаю его как ситуацию, которую надо было пройти. И которое с годами просто стало частью меня, вот и всё. У меня нет комплексов по поводу своей внешности, потому что знаю — внешность не самое важное в жизни, я счастливый человек, как видите. У меня есть дом, работа, любимая жена и чудесные дети, и, самое главное, я знаю, что меня любят.

Гарри с изумлением выслушал удивительный папин рассказ, начиная понимать, что на самом деле его отец не так уж и страдает от своей ущербности, что напротив, ему будет очень-очень сложно привыкнуть к волшебному протезу, даже если тот и удастся приспособить. Но на практике это невозможно, ведь глазные нервы на месте отсутствующего глаза уже не станут действовать, они попросту не включатся, так как участок мозга, отвечающий за функциональность правого глаза, слишком долго бездействовал.

Мира совсем скисла, Коломбо кивнул, увидев по лицам детей, что те всё поняли и осознали. Прижал к себе погрустневшую дочку и сказал сыну:

— Ну вот и ладно, ложись, мой дорогой, и спи. Завтра тебе надо ехать в Хогвартс, и ты должен хорошенько выспаться. И забудь о моем глазе, сынок, — Коломбо наставительно поднял палец. — Помни: у меня нет никаких проблем, я ни на что не жалуюсь, не испытываю никакого дискомфорта. Запомнил?

Гарри вздохнул, закивал и послушно опустился на подушку. Мира печально шмыгнула носом, заглянула в глаза папе и Гарри. Жалобно попросила:

— Гарри, можно я с тобой посплю, пока ты не уехал?

Гарри молча приподнял уголок одеяла, и Мира тут же юркнула к нему под бок. Отец накрыл их одеялом и тщательно подоткнул со всех сторон. Дети крепко заснули, тесненько и уютно прижавшись друг к дружке, а их отец ещё долго сидел в изножье кровати, откинувшись на спинку и задумчиво массируя нижнюю губу. Его единственный, но зоркий карий глаз рассеянно обегал спаленку, скользил по постерам-плакатам на стенах, по коллекции игрушечных лошадок на полках, стоявших перед книжками… С них взгляд Коломбо перетек на школьный деревянный сундук с рюкзачком сверху — дорожный скарб готов и ждет хозяина.

Вот и настало время знакомства с Англией и Хогвартсом. Десять лет прошло с того дня, как он привез из-за океана осиротевшего племянника, пожалуй, они с женой правильно поступили тогда, решив усыновить мальчика и вырастить его как родного сына, а не кого-то там двоюродного. Просто так было решено, и, видит Бог, это было правильное решение — маленький Гарри сам стал родным для них, родней родного… Родной, славный, добрый и домашний мальчик, ласковый, чудесный ребёнок, стремящийся творить добро, тянущийся к свету и теплу. Что-то ждет его там, в далекой стороне?