Только в смерти

IV

Удушающий захват был последней вещью, которую он ожидал.

Уставший от застоявшегося воздуха в закрытом обзорном пункте, Ларкин оставил Бэнду на часах и вышел в коридор. Здесь было не лучше. Воздух был холодным, но спокойным, недвижимым, несмотря на то, что снаружи гудел ветер. Тени прицепились к стенам, а злобные белые фонари разгорались и тускнели в медленном ритме.

Ларкин ходил туда-сюда, потирая руки. Он сделал глоток воды из фляги, и уже собирался убрать ее, когда его горло обхватила рука.

— Ты мертв, Танитец, — произнес голос ему на ухо.

Ларкин боролся, но хватка не слабела. Он пытался заговорить. Кто…?

— Ты знаешь, кто я, Танитец, — прошептал голос. — Как пить дать. — Что-то холодное и острое прижалось к горлу Ларкина.

— Мы убили Гаунта, именно так. Теперь я собираюсь разобраться с тобой. — Ларкин зарычал и врезался спиной в стену коридора, ударив фигуру за спиной о коричневые глянцевые панели.

Ларкин упал на пол.

— Какого гака ты делаешь, Танитец? — потребовала Бэнда, появляясь у двери обзорного пункта.

Ларкин огляделся. Он был один. На полу рядом с ним из его открытой фляги медленно вытекало ее содержимое.

— Наверное поскользнулся, — сказал он.

Как пить дать.

Бэнда покачала головой и ушла на свой пост. Ларкин с трудом поднимался на ноги.

Сильная рука помогла ему.

— Я не могу присматривать за тобой все время, — сказал Брагг.

Ларкин повернулся. Брагг был прямо здесь, большой, как в жизни. В его добрых глазах была великая печаль.

Он потянулся и стряхнул пыль с плеч и рукавов Ларкина своими огромными, мягкими руками.

— Я не могу присматривать за тобой все время, — повторил он. — Тебе нужно быть осторожным, понимаешь? Будь осторожен, Ларкс, или фес убьет тебя.

— Брагг, — пошептал Ларкин. Он протянул руки, но не к чему было прикоснуться. Брагг исчез, как лопнувший пузырь, как пыль, улетающая в никуда, когда поднимался шторм.

Ларкин согнулся, прижимая кулаки ко лбу.

— Нет, нет, нет, НЕТ!

Он еще не чувствовал головной боли или тошноты, но понимал, что они приближаются.

Это было единственное объяснение, единственное объяснение, которое мог вынести Ларкин, во всяком случае.