Каталог оккультных услуг

Он не мог заснуть ночью, поэтому лежал и думал. Если Рона могла колдовать над ним, если ее чары и наговоры исцелили его, разве из этого не следовало, что она с такой же легкостью могла использовать свою черную магию ему во вред? Во вред его жене? Его детям?

Рона ни о чем таком не думала. Но она чувствовала, как растущая паранойя Себастьяна Фарса пускает корни в ее мозгу, как живучий сорняк. В скором времени этот мужчина – которого она пригрела в собственной постели, кормила едой, приготовленной собственными руками, и окропила собственным потом – начал представлять себе, как ее труп плавает в озере лицом вниз. Рона поражалась, как быстро его страх и вина переплавились в ненависть и презрение.

Лето шло своим чередом: дни были жаркими, а ночи – и того жарче. Потом пришла осень и окрасила все деревья на острове в золотистые тона. В конце октября, проснувшись, все увидели, что землю впервые припорошило снегом. А потом, ровно год спустя с того дня, как Рона прибыла на остров, Себастьян Фарс решил взять дело в свои руки.

– Если мы хотим очистить от нее остров, – сказал он своим братьям по оружию, – мы должны сделать это немедленно, пока она не успела отравить души наших жен и дочерей. И пока наши сыновья не пали жертвами ведьминских козней.

Они двинулись в наступление, вооруженные огнестрельным оружием и факелами, невежеством и страхом. Их страх пролился на горящий дом Роны дождем и осел как пепел. Он не дал им увидеть, что языки пламени только ласково лизали ей бока, как шершавый язык дикой кошки. Они не увидели, как она легким шагом выскользнула из задней двери вместе со своими псами, как их пули лишь протыкали ей кожу и плавились, стекая на землю ручейками жидкого свинца. Они не видели, как она стояла, укрывшись среди деревьев, темной тенью в ночи, а низкий рык ее псов звучал как отдаленные раскаты грома. Баюкая укрытый под юбками растущий живот, Рона смотрела, как первая восьмерка сжигает ее дом дотла.

Потом, пьяные от виски и азарта охоты, мужчины копались в останках дома Роны. Они не нашли ничего, кроме гипнотического лилового стеклянного глаза, взиравшего на них из пепла. Они дерзко водрузили его на стену Уиллоубаркской продуктовой лавки вместе с другими их трофеями – чучелами фазанов и диких индеек и головой чернохвостого оленя. Форсайт Стоун, протестантский пастор, сравнил его с широко раскрытым глазом бури. Он утверждал, что этот глаз – свидетельство их героизма. На самом деле он только лишний раз свидетельствовал о том, что первая восьмерка состояла из полных кретинов.

Глубокой ночью Рона вернулись и перебудила всех мужчин пронзительным воплем, от которого у них кровь застыла в жилах и еще долго дрожали барабанные перепонки. Она разогнала мрак ослепительным светом, который, как они потом клялись, исходил из кончиков ее пальцев. Она принесла с собой и кое-что куда страшнее огня: отряд деревянных левиафанов – вырезанных из дерева монстров невиданной породы, таких огромных, что их силуэты заслоняли собою Луну. Глупые мужчины могли только чувствовать, как из их ушей льется кровь, и смотреть, как чудища Роны сравнивают с землей их дома. И все же им пришлось признать, что месть была честной: как говорится, око за око.

Но Роне было мало одного только честного воздаяния по заслугам. Она знала, как сильно они хотели, чтобы она ушла с острова, чтобы все напоминания о ней исчезли бесследно, как смытые приливом с песка отпечатки ног.

Так что, когда ведьма почувствовала знакомое желание уйти, дальше кочевать с места на место, как и все ведьмы, что были до нее, она принялась искать заклинание, которое заставило бы зов крови замолчать. Рона хотела, чтобы животные Анафемы росли и процветали, дыша кислородом, побывавшим в ее легких. Она хотела своими руками высечь ландшафт острова и наводнить реки по́том, стекающим с ее лба.

В поисках подходящего заклинания она исследовала ветви семейного древа Блэкбернов. Она следила, как они устремляются к небесам, изгибаются и вновь стелются по земле. Она смотрела на корни, тянущиеся сквозь все части света и покрытые надписями на языках, вымерших столетия назад. И там, глубоко под искривленными корнями старого семейного древа, покоилось то, что Рона искала.

Она наложила связующее заклятие и вырезала его слова на собственной коже, напитывая его силой своей пролитой крови. Потом острым лезвием ножа вырезала имя Себастьяна Фарса на частях своего тела, которых касался его рот: на внешней и внутренней стороне бедер, в изгибе шеи и на округлых грудях.

Когда родилась ее дочь, Рона вновь взялась за нож и проколола младенцу пятку. Их кровь, смешавшись, растеклась по матрасу, как чернильное пятно, и Рона вновь пропела заклинание: в этот раз ласково, как колыбельную.

Чтобы наложить связующее заклятие, нужно надорвать несколько слоев своей души и пришить их к совершенно иной сущности, так что наложившая его перестает быть собой и становится химерой из собственной плоти и крови и чего-то иного. Это черная магия, коварная и ужасная, и, как Рона слишком хорошо знала, за нее надо было платить не менее коварную и ужасную цену.

Дочь Роны, Хестер, не проявляла ни одного из магических даров, от рождения присущих ее матери. Вернее, не проявляла до девяти лет. В этом возрасте она внезапно обрела способность бегать быстрее любого мужчины – или мальчика – на острове. Хестер стала самым быстрым снайпером к западу от Скалистых гор. Многие утверждали, что во время Войны из-за свиньи между Соединенными штатами и Британской империей только угрожающе зажатый в ее маленьких ручках пистолет не позволил пролиться ни капле крови – не считая, конечно, крови несчастной свиньи. Но сверхчеловеческая скорость была первой и последней чудесной способностью Хестер.

С тех пор больше ни одна женщина Блэкберн не владела полным набором талантов великих предков, талантов, которые должны были принадлежать каждой женщине рода по праву рождения. Вместо этого дары кололись на мелкие кусочки, и в каждом новом поколении проявлялся лишь один из них. И будь разделение даров единственным неучтенным побочным эффектом связующего заклятия Роны, быть может, дочери рода Блэкберн жили бы припеваючи. Но одним прекрасным утром на девятнадцатом году жизни Хестер проснулась и поняла, что не может думать ни о чем на свете, кроме Андреаса Бирха, сына добропорядочного немца. Внезапно оказалось, что Андреас страдает тем же недугом. Три дня напролет они упоенно открывали новые и новые способы соединить свои тела. Утром четвертого дня Хестер проснулась в одиночестве. Потом она вновь увидела Андреаса за стойкой продуктовой лавки. Его красное от стыда лицо было единственным напоминанием об их страстном союзе – пока через девять месяцев не появилась на свет вторая дочь рода Блэкберн, Грета.

Женщина рода Блэкберн может быть счастлива в любви лишь три дня. Потом мужчина возвращается к своей прежней жизни, к детям и жене, если они у него есть, и не признаёт – часто даже перед самим собой, – что способствовал зачатию новой дочери рода Блэкберн.

Рона хотела вычеркнуть имена восьми глупцов из человеческой истории. Она не ожидала, что этим невольно привяжет их родословные, одну за другой, к своей собственной и в итоге окажется, что больше всего прав на остров Анафема будет у рода Блэкберн. Воплотив свою месть, Рона необдуманно приговорила всех грядущих дочерей рода Блэкберн к разбитому сердцу и союзу без любви.

На протяжении семи поколений судьбы дочерей рода Блэкберн были тесно связаны с островом Анафема и потомками первой восьмерки. Оставалось только гадать, что это будет значить для Нор, восьмой, а значит – последней дочери рода Блэкберн. Могло ли статься, что у нее будет выбор в любви, что она сможет решить, взять возлюбленного за руку или оттолкнуть? И, что важнее, значило ли это, что на ней длинная череда могущественных ведьм тихо и незаметно прервется?

Нор очень на это рассчитывала.