Порождения войны

Глава 11

Полковник Добровольческой армии Андрей Щербатов

Ноябрь 1918 года

— Как попасть к адмиралу Колчаку? — спросил Щербатов у дежурного офицера штаба Сибирской армии в Омске. С офицером этим он был знаком еще по фронту, так что проблем с подтверждением личности особого посланца генерала Деникина не возникло.

— К Колчаку? — переспросил дежурный, лицо его сделалось странно задумчивым. Тут вошел солдат с пачкой телеграмм и офицер отвлекся. К Щербатову подошел штатский, подтянутый востроглазый блондин. Секретарь штаба сопровождал его к выходу.

— Вы, полагаю, только что прибыли? — спросил блондин. — Что ж, я охотно провожу вас к адмиралу Колчаку. Хоть тотчас же. Тут недалеко. Мне как раз в ту сторону.

— Адмирал принимает? В такое время? — удивился Щербатов. Уже давно стемнело.

— Адмирал теперь принимает всех и в любое время, — ответил блондин. — Идемте, сами увидите. Один момент, я только получу отметку на пропуске…

Щербатов последовал за самозванным проводником к выходу из штаба, в прихожую. Блондин быстро надел бобровую шубу и шапку, распахнул дверь. Щербатов поежился — петроградское пальто не держало сибирского мороза.

Они прошли через две улицы к зданию Омского кафедрального собора — нарядного кирпичного здания в русском стиле. Из пяти глав храма одна, центральная, была обширнее и мощнее всех остальных, вместе взятых. Собор окружал садик, скудно освещенный газовыми рожками. Кусты и деревья были покрыты снегом, однако по центру садика шла широкая протоптанная дорожка, и вела она не к порталу собора.

— Вот здесь и пребывает теперь адмирал Колчак. Уже четыре дня, — сказал провожатый Щербатова. В центре вытоптанной площадки стоял дощатый крест, до половины заваленный венками. Живых цветов в ноябрьском Омске было не достать, венки состояли из еловых ветвей, перевитых разноцветными лентами. — Этот вид зловещ; и английские вести опоздали. Бесчувствен слух того, кто должен был услышать, что приказ его исполнен.

— Чьих уст нам ждать признательность? — машинально закончил цитату Щербатов.

Блондин глянул на него с интересом.

— Михайлов моя фамилия, — представился он. — Иван Адрианович. Батюшка мой, Адриан Михайлов, в “Земле и воле” состоял, потом в этих краях срок тянул. Большой был борец с, как теперь говорят, кровавым царским режимом. А я вот стал министром финансов в Директории.

— Рад знакомству, — пожал протянутую ему руку Щербатов. Сам он представился еще в штабе. — Кто же теперь возглавляет военное министерство взамен новопреставленного? К кому мне надлежит явиться с докладом?

— Это чрезвычайно интересный вопрос, — Михайлов быстрым движением поправил сползающую на глаза шапку. — Предлагаю не обсуждать его тут, на морозе. Вы одеты не по сибирской погоде. Надо будет выписать вам полушубок, пока не разворовали все… Вот как мы можем поступить. Сегодня вам все равно не успеют определить приличной квартиры, и при Колчаке царила неразбериха, а уж теперь и говорить нечего. А я как раз собирался навестить своего доброго знакомого, генерала Алмазова. Он занимает особняк неподалеку и, не сомневаюсь, рад будет случаю принять у себя в гостях боевого офицера. И тем паче известия от Деникина его заинтересуют. Вы же, если я верно понимаю, не ординарный посланник.

О генерале Алмазове Щербатов, разумеется, многое слышал. Настоящая его фамилия была другая, куда менее звучная. Но, подобно большевикам, известность он получил именно под подпольной кличкой, поскольку был организатором антисоветского подполья в Сибири. Он совершал чудеса храбрости, уходя из-под носа у охотившихся за ним чекистов, и одновременно чудеса такта, объединяя различные враждебные большевикам силы — от ультраправых монархистов до эсеров с анархистами. В течение лета 1918 года Сибирская армия под руководством Алмазова очистила всю территорию Сибири от войск РККА.

Особняк Алмазова оказался целым комплексом строений, окруженных каменным забором. На воротах стоял полный караул, во дворе горели костры, со стороны конюшни доносились громкие голоса и конское ржание.

— Здесь квартирует личная гвардия Алмазова, — пояснил Михайлов. — Полсотни татар, поклявшихся ему в верности на Коране.

Дверь дома, где проживал сам Алмазов с семьей, открыл, однако, не башибузук, а ливрейный лакей. Проводив посетителей в гостиную, он отправился к хозяину с докладом.

Гостиная не ломилась от дорогих вещей, но была просторной, светлой и элегантной. Только репродукция врубелевской “Царевны-Лебедь” украшала белые стены. На столе в высокой тонкой вазе стояла композиция из сухих веток. Щербатову давно не доводилось бывать в домах, содержавшихся в таком порядке.

Генерал ждать себя не заставил. Даже в домашней обстановке он носил застегнутый на все пуговицы китель с георгиевским крестом.

— Ну здравствуй, Ванька-Каин, — сказал Алмазов Михайлову. Мужчины обнялись. К удивлению Щербатова эта, казалось бы, оскорбительная кличка прозвучала дружелюбно и даже уважительно.

— Это эсеры прозвали меня Ванькой-Каином, — пояснил Щербатову Михайлов. — Не доверяют! А я ведь, считай, одним из них заделался. Все для пользы дела. Давайте, однако же, я вас представлю…

Алмазов пригласил гостей в столовую, где прислуга споро сервировала ужин. Генерал живо заинтересовался новостями Вооруженных сил Юга России. За едой Щербатов рассказывал об общих знакомых и одновременно изучал гостеприимного хозяина.

Алмазов оказался моложе, чем Щербатов ожидал — генералу было немного за тридцать. Вопреки армейским обычаям, усов он не носил. Светло-серые, чуть навыкате, холодные глаза под тяжелыми веками, крупный нос, тонкие губы.

— Вы будете гостить у меня, полковник, — сказал Алмазов первым делом. — Возражения не принимаются. Комнату для вас уже готовят. Живите здесь столько, сколько пожелаете.

— Благодарю вас за гостеприимство, — ответил Щербатов. — Однако мне нужно будет найти квартиру, поскольку я планирую жить не один. Я ожидаю в скором времени прибытия своей кузины, Веры Александровны.

— В таком случае моя супруга поможет вам отыскать квартиру, достаточно просторную для двоих. И обязательно с прислугой — вы не представляете, как сложно стало отыскать приличную прислугу, народ страшно развращен большевиками и даже в голодные времена не стремится идти в услужение. Однако моя супруга имеет связи во всех сферах и подберет вам человека с хорошими рекомендациями. Сейчас она утешает несчастную возлюбленную покойного адмирала, так что представлю вас я ей завтра. И вашу кузину моя жена охотно введет в местное общество. Здесь, представьте себе, есть общество.

К ужину подали бульон с пирожками, запеченную нельму и жареных цыплят с гречневой кашей. Пожалуй, тяготы военного времени сказались только в отсутствии столового вина, замененного морсом из брусники.

После ужина вернулись в гостиную, где вместо кофе и коньяка прислуга сервировала наливки местного производства и травяной чай. Настоящего чая было теперь не достать, все пили суррогаты; но здесь разлитый в маленькие белые чашки напиток выглядел скорее признаком эксцентричности, чем нищеты. Алмазов раскурил трубку, Михайлов достал портсигар. Щербатов, по обыкновению, от табака отказался.

— Могилу, которую мы посетили сегодня, — сказал Михайлов, когда хозяин дома отпустил прислугу, — многие полагают могилой не только одного человека, но и всего белого движения. В последнее время отношения военного руководства Восточного фронта и Директории обострились до крайности. Причем с какого же вздора все началось… Господ министров Директории, видите ли, фраппирует исполнение государственного гимна Российской империи. Изволят оскорбляться и выходить вон.

— Но это вовсе не вздор, — возразил Алмазов. — Пусть Империя и перестала быть таковой, но ее гимн остается священным для всех патриотов России.

— Эсеры не то чтоб не считали себя патриотами, но вставать под “Боже, Царя храни” для партии с такой богатой традицией цареборчества как-то не с руки, — ответил Михайлов. — Так или иначе, а теперь члены ЦК партии эсеров в открытую рассылают прокламации с призывами, по сути, к партизанской войне против белой армии. Ни для кого не секрет, что военные намеревались свергнуть Директорию и прочили Колчака на роль диктатора. Он был, пожалуй, единственным, кого все командующие армиями хоть номинально, для проформы, признали бы в этом качестве. Угораздило же бравого адмирала, когда все уже фактически было готово, выйти на дуэль из-за, прости Господи, дамы…

— О покойниках ничего, кроме правды, — сказал Алмазов. — То, что Александру Васильевичу мало оказалось собственной семьи и понадобилось зачем-то уводить жену у сослуживца — тут уж Бог ему судья. Что до прочего… Колчак был человеком благородным и доблестным. Его, безусловно, уважали. Эта фигура устраивала многих, его считали человеком надежным… и предсказуемым.

— Предсказуемость, — повторил Щербатов. — То ли это, что требуется сейчас России от правительства или правителя? Отказ от решения ключевых вопросов русской жизни до созыва будущего Учредительного собрания выглядит надежной и безопасной политикой. Так же, верно, полагает ребенок, прячущийся под кровать во время пожара. Потому что, для начала, на равных, тайных, прямых выборах в Учредительное cобрание однажды уже победили социалисты; с одними из них мы теперь воюем, а с другими — не можем договориться. Но это не так уж важно, потому что тот, кто отказывается от принятия насущных решений, не победит в этой войне ни именем Учредительного собрания, ни отрицанием его.

— И что же генерал Деникин? — спросил Алмазов. — Он разделяет эти воззрения?

— Мы много говорили с ним об этом, — ответил Щербатов. — Антон Иванович из тех, кто предпочел бы не решать задач за рамками сугубо военных. Но у него достаточно мужества, чтоб взглянуть в глаза реальности. Так что да, в итоге мне удалось убедить его. Что до генерала Юденича, он также трезво смотрит на вещи и понимает, что без поддержки финнов и прибалтов ему Петроград у большевиков не отбить. Поддержка же эта возможна только на условиях признания за национальными окраинами автономии, которую они фактически уже получили. Причем признание требуется сейчас, от Временного сибирского правительства, а не от мифического Учредительного собрания будущего. Так что нет оснований полагать, что командование Западного фронта в этих обстоятельствах станет держаться за политику непредрешения.

— Однако многие увидят предательство национальных интересов России в предоставлении независимости национальным окраинам, — заметил Михайлов.

— Так ли это важно теперь, когда решается вопрос о самом существовании России, — горячо возразил Щербатов. — Когда мы победим большевиков и восстановим величие нашей державы, национальные окраины вернутся под ее крыло — сами или после некоторого давления. Тем более что многие из них, получив независимость, примутся грызться между собой, чем упростят нам задачу.

— Вы демонстрируете сейчас превосходную степень политического цинизма, — сказал Михайлов с интонацией, которую Щербатов не смог сходу распознать. Но ведь носит же этот человек прозвище Ванька-Каин с некоторой даже гордостью…