Викинг. Во власти огня

Говорит начистоту, словно возвращая мне ту прямоту и откровенность, с которой я до этого говорила с ним.

И это было странно.

Но чертовски волнительно.

— В мире, в котором я живу, это чувство лишнее. Оно подобно слабости. А слабость люди не прощают.

— В твоем мире только лед и жестокость, — тихо проронила я, не ожидая от него ответа, но видя, как Варг кивнул очень серьезно и с полным опознаванием того, что говорил сейчас.

— Тепло развращает. Оно оставляет мнимое чувство защищенности и покоя. Заставляет тебя расслабиться и перестать бороться. Лед же как правда. Он жесток, но справедлив. Он не позволит тебе питать пустые надежды. Холод заставляет собраться, действовать, принимать решения. Холод убивает слабых, но сильных делает еще сильнее. Он не будет лгать тебе о том, что путь, который ты пройдешь, ступив на лед, будет легким. Не будет молчать о возможной смерти. Но если ты пройдешь эту дорогу, то больше не будешь бояться ничего.

Я только заморгала, потому что эти слова отчего-то зацепили меня.

Ведь Варг не был глупцом.

Он не был мажором, как тот же Лекс, хотя при его статусе и возможностях явно мог себе это позволить.

Каждое слово было им взвешено и выверено.

Он не говорил ничего лишнего и в принципе предпочитал молчать и наблюдать.

Должно быть, поэтому я так серьезно отнеслась с тому, что услышала от него сейчас, внутренне даже как-то собравшись, когда еще несколько минут назад мне казалось, что всё кончено и больше нет смысла бороться за свою жизнь и свободу.

Удивительно, что именно он заставлял меня думать иначе.

Мой палач давал мне крылья.

— Люди жестоки по своей натуре. Они страшнее животных тем, что без должного страха и запретов становятся гниющей массой, жаждущей совершать всё самое низкое и подлое. Дай людям свободу — и это приведет к полной анархии и разрухе. Лишь единицы обернутся и протянут руку тем, кто попал в беду. Большинство же скинет тебя с обрыва и будет стоять до последнего, чтобы убедиться, что ты мертв.

Кажется, Варг еще никогда не разговаривал со мной вот так.

Словно воспринимал равной себе.

Словно делился опытом своей жизни, о которой я ничего не знала, понимая уже сейчас, что едва в ней было что-то хорошее и доброе.

Ведь люди не становятся такими, как Варг, просто так, с рождения.

То, что сделало его сердце ледяным и безжалостным, было явно очень страшным.

И меня это совсем не интересовало… до той минуты.

— Человеческая сущность алчна. Помоги человеку в трудной ситуации один раз, и он будет считать тебя богом. Помоги ему второй раз, и он примет твою помощь как должное. Но откажи ему в помощи лишь единожды, и ты станешь для него сосредоточением зла и всех проблем на его голову. Тебя будут проклинать и ненавидеть, даже не вспомнив, что когда-то ты протянул руку помощи. Поэтому пусть лучше люди ненавидят, но боятся. Тогда будет порядок.

— …Бей своих, чтобы чужие боялись, — прошептала я на русском, на что Варг неожиданно кивнул, словно понял то, что я сказала, и вдруг добавил тоже на русском со сносным акцентом, отчего мои глаза округлились:

— «Медвежья услуга». Это то, что делаешь ты, Лиза. Кидаешься помогать тому, кто тебя об этом не просит. Вешаешь на свою шею чужие проблемы и не понимаешь, что тонешь сама с этим камнем. Ты смелая, честная, отважная, но еще очень наивная. И мне жаль, что ты учишься на своих ошибках вот так…

Я быстро заморгала, пока не понимая: я больше шокирована тем, что он говорил мне, или тем, что Варг понимает русский?

А он замолчал, поджимая губы, словно хотел сказать что-то еще, но сдержался.

Потому что и без того сказал непозволительно много.

И был слишком откровенным.

Голова просто шла кругом не только от всего произошедшего, но и от этих его слов, когда я тихо пробормотала:

— Я устала…

И странно, что он молча поднялся без единого звука.

— Варг…

Он обернулся уже у порога, а я словно ощутила вкус его имени во рту, понимая, что теперь мне нужно научиться жить по-новому. В этом мире его холода.

— Кофту свою забери.

Я указала пальцем на то, что он оставил в складках одеяла.

Мужчина криво хмыкнул, но всё-таки и это сделал на удивление покладисто и молча, только окинул меня загадочным взглядом, явно вспоминая тот день, когда я рассекала в его одежде, чтобы не околеть ночью.

Мечтал повторить этот трюк еще раз?

Не получится.

— Теперь у меня есть своя одежда, — заметила я, понимая, что веду себя, прямо скажем, очень опасно, потому что Варг был всегда скор на расправу.

И то, как он вел себя сейчас, было по меньшей мере удивительно.

— Что ты вообще здесь делаешь? Разве ты не должен быть вне стен Чертога?

— Должен. Но пришлось вернуться, как видишь, — скомкав свою кофту в кулаке, он уже вышел за порог, когда я позволила тихо проговорить в его широкую мощную спину:

— Из-за меня?

Он обернулся, чуть склонив голову, и посмотрел прямо в глаза.

— Из-за тебя, Лиза.

Я не знала, что могу на это ответить и как отреагировать.

Конечно, было ясно, что это всё было не столько из-за меня, сколько из-за побега.

Сказала бы, что он испугался быть разоблаченным, да только едва ли Варг мог бояться хоть чего-то в принципе, поэтому я только смотрела на него, прошептав:

— …И не накажешь меня?

Глаза мужчины тут же наполнились азартом и хитринкой, с которой он изогнул брови, словно спрашивал: «Ты серьезно?», а я только в этот момент поняла, насколько двусмысленно это прозвучало, и поспешно добавила:

— В смысле не отрубишь мне руки за то, что я стреляла в тебя? Или ноги за то, что сбежала?

— Ты уже сама себя наказала, — отозвался Варг, хотя этот хищный блеск в его глазах никуда не делся. Он вышел в коридор, расправив кофту, чтобы облачиться в нее, и лишь тогда я поняла, что даже этот ледяной великан способен чувствовать боль.

Что он хоть в чем-то был человеком.

Варг не смог поднять раненую руку вверх, чтобы натянуть рукав.

Но ловко и явно привычно нырнул больной рукой в рукав, а затем уже головой в вырез.

Варг ушел.

Я еще долго прислушивалась к тому, как он быстро и уверенно прошел до лестницы, чтобы подняться наверх, где его шаги стихли.

А я знала, что он поднялся еще на этаж выше и шел теперь по длинному коридору, который так отличался от того, что был внизу. Здесь.

Он шел к себе в кабинет, чтобы снова погрузиться в дела своего жестокого ледяного царства… частью которого теперь была и я.

************************

Если хочешь понять, что для тебя значит человек, попробуй его потерять.

На минуту, на секунду.

На полчаса.

Попробуй на миг представить, что ты остался один.

Без него.

Увидеть кровь и понять, что это последние минуты, когда ты можешь сказать, как сильно дорожишь и как боишься остаться без него.

Страшнее, когда ты даже ничего сказать не успеваешь.

Эта боль, которая навсегда останется с тобой и будет отдавать горечью с каждым гребаным ударом сердца.

А люди вокруг будут сочувствовать и повторять, что пройдет немного времени — и ты научишься жить как прежде и дышать как прежде.

Может быть, год, может, пять лет или немного больше.

Брехня.

Прошло двадцать три года со смерти родителей, а я всё еще не мог дышать, вспоминая их.

Я был трудным подростком.

Хамил.

Не слушал родителей.

Творил дела, за которые было стыдно.

Нет, я бы не хотел быть другим, просто… просто чаще бы обнимал маму и говорил отцу, как много он для меня значит.

Если бы только мог знать, если бы только мог представить, что их не станет в одночасье.

Я уже знал эту боль.

Я проживал ее каждый день, просыпаясь утром и видя под закрытыми веками только кровь тех, кого любил и кого не мог вернуть ни за какие деньги, ни за какие отобранные или спасенные жизни.

Иногда я сам не понимал, есть ли предел этой боли…

Ждал, когда она поставит меня на колени, чтобы я больше не мог подняться… А потом оглядывался назад и клялся в сотый раз, что никогда не отступлю!

Потому что мне было ради кого жить. И бороться.

Пусть мои враги кричат от безнадежности и боли, а я буду смеяться им назло, захлебываясь собственной кровью!

Я опустился тяжело на диван, пытаясь поправить повязку на плече.

Не смертельно, хоть и неприятно.

Сложнее было понимать, что эта боль сейчас мучила и Лизу.

Глупая, отважная, безрассудная девчонка, которая своим поступком бросила меня в тот день, который я пережил двадцать три года назад.

И пускай мне было уже далеко не четырнадцать, но ледяные щупальца страха были всё те же.

Я был не тем, кто шел на поводу у чувств.

Но и не тем, кто стал бы отрицать очевидное и убегать от правды.

Она зацепила меня с первого взгляда.

Кольнула прямо в ледяное сердце своими голубыми глазищами.

Просто тогда у меня еще был шанс отпустить ее.

Я это сделал, пытаясь не испортить жизнь девчонки.

А теперь было поздно искать причины своего безумия.

Оно просто было.

И точка.

Теперь я осознавал это куда сильнее, чем еще пару дней назад.

Потому что даже мое ледяное сердце застучало отчаянно и болезненно, когда я увидел, как ее глаза обессиленно закрылись, а по холодной земле потекла кровь.

Ее кровь…

Если бы на месте Бьёрна в нее выстрелил кто-то другой, то его уже не было бы в живых. И оставшаяся часть обоймы была бы в голове этого смельчака.

Но Бьёрн сделал это, чтобы защитить меня. И было глупо злиться или драться.

Когда дверь открылась без стука, я уже знал, что это он.

Друг вошел молча, первым делом кинув на меня цепкий оценивающий взгляд, явно пытаясь понять, как я себя чувствую, на что я только выдохнул протяжно:

— Живой я. Даже не надейся.

— Дождешься от тебя, — криво, но облегченно улыбнулся он, ногой захлопнув дверь за собой, и прошел вперед, чтобы плюхнуться на диван рядом.

Он молчал какое-то время, смотря перед собой, пока не проговорил тихо:

— Мы ведь не бессмертные. Столько пуль уже словили за свою жизнь. Столько ранений получали. Я всё думаю, когда наступит тот день, когда нас не пронесет?

— Когда наступит, тогда точно узнаем, — отозвался я, и захотелось поморщиться от того, что было в прошлом.

Я всё пытался найти хоть день, когда бы у нас всё было хорошо.

Один гребаный счастливый день!

Но память молчала, словно мы всегда были в аду.

Лишь однажды мое сердце зашлось от чего-то горячего, что не было похоже на ярость.

В тот день, когда я нашел Лизу в баре и она стала моей.

— Ты тоже думаешь об этом? — тихо проговорил Бьёрн, на что я только выдохнул:

— О чем?

— Как нарушить правила.

— Никто не может нарушать правила. Никто. И особенно мы.

Бьёрн поджал губы, но не стал говорить то, что терзало его.

Я и так знал всё это.

Без единого слова.

— Если это начнется с нас, то скажи мне, кто остановит парней, когда они решат, что и им всё позволено. Нас двое, а их почти сотня. Ты сможешь остановить их, когда они уверуют в собственную безнаказанность и решат, что Алекса может стать чьей-то из них? Что будешь делать, когда патроны закончатся, а вслед за ними и вся твоя сила?

— Молчи!

Бьёрн и сам всё это понимал.

Просто тяга спасти свою русскую девчонку стала слишком большой.