Обреченный на смерть

Глава 2

«Стану как в сказке жить, мед-пиво пить, во дворце, слуги во всем угождать будут, в ноги кланяться! Стой! Ты о чем, мерзавец, теперь мечтаешь — над людьми измываться?! Забыл уже, как сам жил?!»

Алексей одернул себя мысленно — действительно, нехорошо как-то получается. Он ведь искренне разделял коммунистические идеи, а тут размечтался как «новый русский» — как бы народ заставить себе служить, и тиранить его, обдирать как липку.

— Стыдись, — буркнул он себе под нос, и встал с топчана. Огляделся — и удивился несказанно.

— Это не изба, — подозрения усилились — в углу у топчана выступала кирпичная стенка, обмазанная и в побелке. Прикоснувшись рукою, убедился, что теплый камень. Хмыкнул — печь, и топится она по белому, на то похоже. Дым ведь, зараза такая, во все щели пролезет, как их не заделывай, и потолок был бы не в пятнах копоти, а в саже.

— Странно, моей одежды нет, на полу домотканый коврик, такой у бабушки был в комнате, свеча, стол и лавка, топчан… И все?! А где моя одежда? И чем лужицу поганую подтереть?!

Алексей огляделся, ничего похожего на половую тряпку не имелось. Зато узрел под топчаном большой горшок с крышкой, похожий на «ночной». Не поленился и достал — так и есть — «параша». Пованивало от емкости, видимо, не мыли после «употребления» толком.

— И это все?!

Алексей прикусил губу — диспозиция ему перестала нравиться. Либо это опочивальня — но тогда зачем в ней стол с лавкой. Или просто комната — но тогда возникает закономерный вопрос — куда делась одежда и обувь. Ведь перед сном ее складывают на стул, то есть лавку, а те же тапки стоят рядом с кроватью. А тут ничего нет от слова совсем — даже на стене нет, а ведь гвоздь вбить в бревно проще простого.

Подошел к двери, сбитой из толстых плах, толкнул — не открылась, стояла как каменная стенка.

— А может я под замком? Взяли и посадили под арест?! Но тогда почему окно решеткой не забрано, и креста дорогого меня не лишили?! Может быть, просто дверь в пазы плотно входит, и нужно сильнее толкнуть?

Придя к такому выводу, Алексей тут же приложил достаточные усилия, навалившись плечом. Дверь стала отползать по миллиметру, и он, вдохновившись результатом, удвоил натиск.

— Ой, мать…

За дверью что-то бухнуло, послышались слова, напоминавшие ругань — еле слышно произносились слова, и весьма недовольным тоном, напоминавшим «бухтение», но, несомненно, на русском языке — ругань на котором всегда одна и та же. Объяснял ему один знающий человек, что русский мат аналогов не имеет. А дело в том, что все европейские языки в плане ругани построены на оскорблениях, проклятиях и богохульствах, и лишь русские всегда поминают процесс сотворения человека и все связанные с ним проблемы, включая разнообразные связи, в том числе и родственные.

— Сей час, царевич, прикорнул я малость!

«Надо же, не ошибся — я на самом деле царевич. Это я удачно перевоплотился — было бы хуже в тюрьме очутиться».

Алексей отступил на несколько шагов и уселся на топчан. Дверь открылась, и в комнату вошел мужчина лет тридцати, волоса длинные, рыжеватые, или шатен — все же в комнате стоял сумрак. Одет в старинное иностранное платье — кафтан темно-серого сукна, под ним камзол, белый галстук, коротенькие штанишки красного цвета, серые чулки или гетры. На ногах солидные полуботинки с большими пряжками — все как в фильмах, про петровскую эпоху, а посмотрел их Алексей немало. «Юность Петра» и «Россия молодая», да и другие тоже.

— Вот, испей кваса, царевич. Здесь в Режице его помнят, как делать, не забыли — а то чухна, да немчины здешние только глаза умеют пучить, дрянь всякую пьют, а квас не ставят. Вот, испей, Алексей Петрович!

«Надо же, он мое имя с отчеством знает. Значит, не Иван-царевич я, это только в сказках имя одно, как Бова-королевич. Точно, колдун постарался. А это слуга его, вон как мне угождает!»

Жидкость оказалась холодненькой, с пузырьками, щипала язык, вкус с небольшой горчинкой.

— Из репы квас ставят, этим летом хлебушко у них не уродился. Тут пашен добрых нет, а на болотах что вырастишь?! Ничего, как приедем, батюшка-царь тебя приветит, а я в баньке тебя отпарю, с веничком, а квас у нас не чета этому, хлебный дух от него страсть!

«Странно, а ведь голос у него дрогнул в конце, когда про царя заикнулся, вильнул как-то нехорошо, сбоил. А так всегда делают, когда лгут. И глаза отвел в сторону».

— А к батюшке мы в Москву едем, или в Киев?!

Брякнув про последний город, и увидев заметно округлившиеся глаза слуги, выругал себя, вспомнив уроки истории в шестом классе. Хотя учительница постоянно мямлила, но многое рассказывала верно, да и фильмы исторические смотрел, и книги читал — по программе требовали, два экзамена сдал на четверки — по истории и литературе.

«Дурак, в Киеве ведь только князья были, а в Москве вроде цари. Глупость сморил. Надо в сторону разговор увести».

И сразу спросил, видя, как слуга начал открывать рот, опередил:

— А ты чародею служишь, волшебнику, что меня сюда перенес и тело новое дал?! Как тебя зовут?

Слуга от таких слов прямо присел, будто ноги разом ослабли. Глаза уже не то что округлились, из орбит вылезли, а челюсть отвисла как у собаки. Деревянный ковш выпал из его рук, хорошо, что пустой был — только звук от падения по комнатенке прокатился.

— Это ж, что такое, царевич-батюшка, Алексей Петрович?! Какой чародей, какое тело?! Волшба злокозненная! То-то ты во сне бредил, приказывал красными знаменами махать! Горбатого поминал словами нехорошими, врагом отечества называл, иудой!

Слуга запричитал горестно, лицо за считанные секунды буквально залила смертельная белизна — как побелка на печи.

— Ой, дурень я, ты ведь вчера упал, когда штоф хлебной водочки изволил выкушать, и головой о печку ударился. Ой, горе какое! Ведь у тебя там шишка вскочила!

Слуга сунул свою ладонь в его волосы на затылке, что-то там нажал пальцами. Алексей, изрыгая вычурную ругань, оттолкнул мужика. Дотронулся сам до больного места — действительно, пальцы нащупали шишку, с небольшое яйцо, пусть не куриное, а перепелиное точно.

— Ой, лишенько, казнят меня, ей-богу казнят, не углядел. Прости, царевич, не знаю я про чародея, не ведаю про волшбу злонамеренную. Я сейчас Петру Андреевичу все скажу про колдуна богомерзкого, а князь-кесарь его живенько отыщет. Ох, разгневается государь Петр Алексеевич, никому голов не сносить. Прости, царевич!

Мужик рухнул на колени, подполз, принялся целовать Алексею босые ступни, коснувшись ладонью лужицы. Машинально посмотрел на пальцы — в свете свечи они отдавали багровым цветом.

— Опоили тебя, царевич, бесовским зельем! Сейчас я, за лекарем!

Мужик чуть ли не закричал заполошно, выскочил за дверь в мгновении ока. Послышался громкий крик, где-то бухнула дверь, по деревянному полу затоптали сапоги. В доме началась суматоха.

Алексей наклонился над лужицей — то действительно была желчь, но с кровью, ошибки быть не могло. Запах шел омерзительный — сразу снова затошнило. Перед глазами все поплыло, и он стал терять сознание. И не удержавшись на топчане, рухнул на пол…