Порождения войны

— Я бы хотела, — ответила Саша. — Но я не знаю, как.

— Тебе надо вспомнить, что побудило тебя когда-то принять этот крест, — сказал отец Савватий. — Вернуться к истокам и так обрести силу. Оглянись.

Саша оглянулась. Стены церкви скрылись в дыму. Земля горела у нее под ногами. Сердце пожара находилось прямо перед ней, она знала, что должна войти туда, и знала, что не хочет этого — никто не отменял в ней животного, бегущего прочь от огня.

А ведь ей даже не надо было бежать. Следовало просто остаться.

— Останься в ЧК, Гинзбург, — говорил Бокий, пламя уже охватило полы его кашемирового пальто.

— Остаешься здесь, комиссар! — кричал Князев, артиллерийские снаряды рвались вокруг него.

— Останьтесь со мной, Саша, — сказал Щербатов, белый рассвет разгорался у него за спиной.

Порыв ветра бросил ей в лицо лепестки сливы. Там, в сердце пожара, был ее дом. Тех, кто горел в нем заживо, необходимо было спасти — или погибнуть, пытаясь их спасти. Вот так просто.

— Я не могу остаться, — ответила Саша всем сразу. — Люди отрекаются от самих себя, лишь бы прекратить боль. Я должна положить этому конец. Либо погибнуть, пытаясь сделать это.

И шагнула в огонь.

— ...я, недостойный иерей, властью Его, мне данною, прощаю и разрешаю тебя от греха твоего.

Отец Савватий снял епитрахиль с головы Саши, улыбнулся ей и ушел. Саша так и осталась сидеть на лавке, тупо глядя перед собой.

— Извините, если прерываю ваше духовное перерождение, — сказал Вершинин. Саша не заметила, как он приблизился. — Но пора идти. У господ ревнителей нравственности нет больше к нам вопросов. Я дал слово офицера сопроводить вас туда, где вам надлежит находиться. Не вижу причин нарушать его.

Они вышли из церкви и снова углубились в переплетение улиц. На свежем воздухе Саша почувствовала себя лучше, головокружение ушло.

— Что у вас тут происходит, Вершинин? Со мной были галлюцинации во время обряда. Это обычное дело теперь?

— Так вы что же, верите в Бога? — Вершинин глянул на нее с любопытством.

— Кто, я? Нет, конечно же, не верю.

— Такого плана явления происходят с людьми верующими. Впрочем, говорят разное… большая часть священнослужителей барабанит заученные тексты, не вникая в их смысл. Большая часть паствы бездумно отбывает эту повинность со своей стороны. Для военных регулярное участие в церковных обрядах — такая же часть служебной рутины, как наряды и караулы. Но есть люди, в которых горит пламя истинной веры. Вы, похоже, из таких, пусть и на свой манер.

— А вы?

— Бог миловал, — Вершинин по-мальчишески улыбнулся. — Слушайте, Александра, если однажды вам надоест бессмысленно умирать за революцию, или что у вас там… Сейчас начинается последний этап перераспределения материальных ценностей, пока Новый порядок не успел закрутить гайки. Человек с вашими связями и способностями может оказаться изрядно мне полезен. Например, вы знаете, что после взятия Петрограда многих хранившихся в государственной казне ценностей не досчитались? Их судьба до сих пор не известна даже мне — а мне известно многое. Наверняка к этому имеет отношение кто-то из ваших коллег и товарищей по партии. К чему лежать мертвым грузом золоту, которое можно обратить в боеприпасы и снаряжение? Либо же в уютные шале в Швейцарии, тут уж как господам большевикам будет угодно.

— Это очень интересный вопрос, — сказала Саша. — Но мне затруднительно теперь обещать вам нечто определенное. Я, видите ли, до сих пор в плену, и будущее мое туманно. Хотя оно ведь от вас зависит в эту конкретную минуту…

— Понимаю, вы должны были попытаться, — улыбнулся Вершинин. — И могли угадать. Я не из тех, кто всегда предпочитает синицу в руках журавлю в небе. Но больно уж жирная синица… Да и потом, не думаю, что вам что-то угрожает. Вайс-Виклунд не стал бы так тратиться ради вульгарной мести, да еще человеку, который лично ничего дурного его семье не сделал. И удерживать вас у себя долго он не сможет, он-то не начальник ОГП. Если вы будете умницей и сумеете воспользоваться тоской старика по единственному ребенку, у вас есть все шансы выйти из этой истории без потерь. Заодно и мне докажете, что с вами стоит иметь дело не только как с объектом сделки, но и как с субъектом. А если вы заговариваете мне зубы, по своему обыкновению, то напрасно. Я не верю ни в Бога, ни в черта, ни в великую Россию, ни в мировую революцию. Поэтому на меня эти штучки не действуют. И все-таки, Александра… я не в порядке допроса, а просто из человеческого любопытства. Снизойдите к жаждущему истины. Чего Щербатов хотел от вас настолько, чтоб задействовать административный ресурс для организации личной встречи? Не ради того же, чтоб покувыркаться в постели, в самом деле?

— Нет, — Саша вздохнула. — Не ради этого. Он видел во мне… странно прозвучит… своего рода пророка. Провозвестника исторических перемен или вроде того.

— И что же, вы действительно… провозвещаете исторические перемены?

— Да. И нет. В той же степени, в какой это делает любой человек, решившийся быть субъектом исторического процесса. Просто Щербатову надо было умирать от тифа, чтоб рассмотреть это именно во мне. Это то, чего вы, приверженцы Нового порядка, не понимаете: каждый человек вершит историю, все люди вместе вершат историю, для этого совсем не нужно быть каким-то избранным. Нужно только сражаться за то, во что веришь.

— Это все чрезвычайно занимательно. Однако вот мы и пришли. Этот особняк. Богатый, видите. Нас, разумеется, ожидают с черного хода.

Дверь распахнулась, едва они подошли. Открывший ее человек был одет в штатское, но усы и выправка выдавали в нем офицера.

— Входите, — сказал он.

Саша переступила порог. Переодетый офицер несколько секунд смотрел ей в лицо. По движению его глаз Саша поняла, что он мысленно сравнивает его с выученным наизусть словесным портретом. Увиденное вполне его удовлетворило.

— Комиссар Гинзбург, — констатировал офицер.

Саша кивнула. Офицер обратился к Вершинину:

— Капитан, свою часть сделки вы выполнили. Ваше присутствие более не требуется.

Вершинин улыбнулся Саше и уже почти повернулся, чтоб уйти, но задержался.

— Буду честен, колебался до последней минуты. И все же это принадлежит вам, — Вершинин достал из кармана часы “Танк” — Сашины часы. — Не то чтоб я так уж уважал собственность… тут я близок к вам, большевикам. Но теперь я могу приобрести себе такие же, и они мне принесут больше радости, чем ваши. Возьмите, чтоб не поминать меня лихом.