Кровавый пакт

XXV. ЛОВУШКА ПРИБЛИЖАЕТСЯ

Ночь почти закончилась. Первые серые пятна дня начали наполнять город. Холодная, чистая, словно стекло, ночь, которая последовала за снежной бурей, вырастила к утру полупрозрачный туман, который повис над тихим, заснеженным городом, как дыхание зимнего демона. Из окон студии Жайме, улица была дымящимся призраком.

Призраки, прячущиеся в призрачном городе.

После ухода Крийд, Гаунт не был способен отдыхать. Он мерил шагами студию, и мрачные комнаты, примыкающие к ней, пока остальные спали. Он просмотрел еще несколько альбомов Жайме, и изучил глаза на лицах, которые никогда не придут домой, как будто они смогут дать ему какой-нибудь совет или мудрость.

Он думал о том, что ему сказала Крийд, и глупость этого заставляла его снова улыбаться, но это, так же, заставляло его думать о Слайдо, и Гирканцах, и Вратах, и из-за этого его улыбка быстро исчезала.

У Жайме был большой старый рабочий стол в комнате рядом со студией. Как и все остальное, вне публичных комнат его владений, он был загроможденным и грязным. Гаунт сел за него, и ради отвлечения просмотрел стопки желтеющей бумаги. Здесь были пачки писем, перевязанных лентами, кучи писем, и заказов и пожеланий, печальных, наполненных страданием сообщений от вдов и скорбящих семей. Это было топливом для бизнеса Жайме. Гаунт не был уверен, что он все еще чувствует насчет всего этого. Он не был уверен, что думает, что или Жайме был каким-то вампиром, делающим деньги на потерях других людей, или он был, на самом деле, в каком-то нелогичном положении, предлагая им настоящее утешение. Утешение не было подлинным, но, возможно, эффект был.

На краю стола Жайме был потрепанный старый рубрикатор. Рядом с ним была большая кипа бумаг, которые Гаунт, поначалу, принял за счета, или, возможно, рекламные брошюры.

Они были совершенно другим. Это были эпитафии. Они были короткими некрологами, описывающими героические деяния мертвых людей. Каждая была посвящена кому-то, и, очевидно, Жайме сам их сочинил. Гаунт начал их читать.

— Это личные бумаги, — сказал Жайме. Он забрел в комнату, и обнаружил Гаунта за столом.

Гаунт кивнул, но продолжил читать.

— Сколько вы получаете за каждую? — спросил он.

— Стоимость не проблема, — сказал Жайме.

— Это цена, а не стоимость, — сказал Гаунт. — Сколько? Крона? Две кроны? Пять крон за особенно сенсационный подвиг или упоминание в официальном издании?

— Я устанавливаю стандартную ставку в две кроны, — признался Жайме.

— И сколько вы можете отштамповать сидя? — спросил Гаунт, пролистывая пачку. — Дюжину? Двадцать?

— Я не штампую их, — сказал Жайме.

— Может быть, но это не то, что вы бы назвали тяжелой работой, так ведь? — спросил Гаунт. — Я имею в виду, две кроны за письмо, это хорошие деньги, если считать, что вы не проводите расследование. — Жайме не ответил.

Гаунт взял одно письмо.

— Здесь не было Кантикалских Врат. Хотя, хорошее название. — Он махнул другим. — В зоне боевых действий, которое вы упоминаете тут, не было никакого «доблестного сражения на шестой день», потому что битва была закончена на четвертый. Вот в этом? Командующий офицер – это выдумка. В этом, вы, вообще-то, наградили медалью, которой не существует.

Он посмотрел на Жайме.

— Вы просто выдумали все, за две кроны за сообщение. Это в точности, как с портретами. Вы просто все выдумали.

— Содержимое не имеет значение, — тихо ответил Жайме. — Кто будет беспокоиться? Кто узнает? Кто когда-нибудь заметит ошибку или выдумку?

— Ну, я? — предположил Гаунт.

— С уважением, — ответил Жайме, — за пятнадцать лет, вы первый человек, кто ступил сюда, кто, на самом деле, был на Балгауте в то время. Нет, сэр, детали не важны. Для скорбящих и горюющих, для убитых горем и безутешных, детали далеко не важны. Все, что важно, это красивый портрет души, которую они потеряли и, если это помогает, несколько строчек, которые говорят о добром характере, звучат уважительно, и минимум страдания. Две кроны, сэр, небольшая цена за такое облегчение и утешение.

Гаунт покачал головой, и бросил пачку бумаг обратно на стол.

— Я должен вспомнить, — сказал он, — напомнить своим людям в следующий раз, когда мы пойдем в бой, что детали не важны.

Жайме фыркнул.

— Я думаю, что вы весьма наивный, сэр, — сказал он. — Почему вы думаете, я так жаждал сохранить право на то, чтобы сделать ваш портрет?

— Могу представить, что в этом были замешаны две кроны для вас, — ответил Гаунт.

Жайме безрадостно рассмеялся.

— Это моя жизнь, полковник-комиссар, это мое ремесло. Я брожу по городу, который почти мертв на мире, который почти умер, мемориализируя тех, кто был потерян. Я никогда не собирался встретиться с живым. Я никогда не собирался встретить человека, который выиграл войну, и выбрался из того огня живым. — Гаунт не ответил.

— Вы думаете, что я опошляю это, — сказал Жайме. — Возможно, что это так. Я изготавливаю героев. Я никогда не встречался с одним раньше.

— Я не герой, Жайме, — сказал Гаунт.

Жайме рассмеялся.

— Если нет, тогда Боже-Император помоги нам всем.

— Я благодарен, что ты понимаешь, — тихо сказал Харк Керт. Они стояли в часовне, смотря, как Белтайн с Рервалом работают с передатчиком. От Роуна не было ничего уже довольно долго. Наступал рассвет, и нетерпение начинало превращаться в раздражение.

— Я удивлена, что ты даже подверг сомнению мою реакцию, Виктор, — ответила Керт. — Я была на Гереоне с Гаунтом. Я была на Гереоне дольше, чем кто-нибудь другой. Я оценила его серые территории больше, чем кто-либо, и моя верность Гаунту абсолютна. Ты должен был довериться мне раньше.

— Это не был вопрос доверия, — сказал Харк. — Я не хотел ставить кого-нибудь в сложное положение до тех пор, пока не потребуется.

— Сколько вы еще собираетесь делать это? — спросила Керт, кивая в сторону передатчика.

Харк пожал плечами.

— А если вы не сможете вызвать Роуна, что еще мы сможем сделать, чтобы добраться до Гаунта и помочь ему?

— Ты имеешь в виду, открыть огонь по агентам Инквизиции, нарушить прямые приказы и силой вырваться из Аарлема?

— Это был бы, определенно, наименее предпочтительный вариант, — ответила она.

— Тогда, я совершенно без понятия, — ответил он.

Имперские охотники снова выдвинулись от Секции, поутру, в город, наполненный густым зимним туманом. Туман размывал, но увеличивал солнце, создавая странное свечение в воздухе.

Менее, чем в четырех километрах от Имперцев, внутри запланированного радиуса, братство наворачивало круги в маленьком клочке города, поблизости от восстанавливающегося здания, беспокоясь, как стая гончих, у которых был сильный след, который внезапно исчез.

В своей дыре, Эйл понимал, что время уходит. Им нужен был успех до того, как их удача тоже исчезнет. Каждый раз, когда Кархунан, или один из его людей, возвращались в дом с отрицательным докладом, муки Эйла возрастали.

Его сестра работала в задней комнате дома. Она трудилась всю ночь, творя уродливое колдовство над трупами на крови. Он продолжал слышать ее визги и стоны, когда разочарование следовало за разочарованиями.

Прямо после рассвета, она позвала его. Он вошел в комнату с трупами. Она разложила карту Внутреннего Балополиса и Олигархии, карту, которую предоставил Валдюк, и которую она использовала, чтобы указать на Секцию. Она разложила ее на полу, и карта была пропитана кровью.

— Ты нашла его? — спросил он.

— Нет, — прошептала она, и покачала головой под вуалью. — Я совершенно не могу его увидеть. — Она указала на крошечную точку карты, которую кровь странно не затронула.

— Но я могу видеть, где я не могу видеть, — сказала она.

Крийд достигла своей цели прямо перед рассветом, когда холодная чистота сменилась на призрачный туман. Гаунт сказал ей, что нет никакого смысла приходить до середины утра.

Густо покрытые снегом улицы были тихими, хотя в этом конце города было больше активности, чем на все еще ненормально тихих дорогах Старой Стороны, находящихся под чарами колдовства варпа Кровавого Пакта.

Она обогнула цель дважды, оценила, а затем поискала что-нибудь, чтобы отдохнуть. Маленькая публичная часовня, посвященная самой беати, располагалась рядом с углом улицы, и Крийд обнаружила, что это был такой тип места, который оставался открытым во все часы дня или ночи.

Она открыла тяжелую деревянную дверь и вошла внутрь от злого холода пустой ночи. Место было старым и неровным, каменная кладка с деревянными балками, и поблекшим крашеным потолком. Светосферы, которые оставались, освещали пространство, излучая мягкий желтый свет, а последние огни исполненных по обету свечей, зажженные предыдущим днем, догорали на металлической стойке перед фигурой беати.

Крийд свернулась в одной из хоровых палаток, и использовала сумку со сменной одеждой в качестве подушки. Она урвала пару часов тревожного сна.

Когда она проснулась, часовня была омыта мягким, белым свечением. Солнце уже встало, и принесло с собой туман, а странный, расплывчатый белый свет лился в окна часовни.

Она взяла свою сумку и пошла в маленькие задние комнаты часовни, где священники аятани хранили свои символы и кое-какие священные кодексы. Это было серое, покрытое паутиной место, которое, очевидно, редко посещали. Она зажгла светосферу, и начала переодеваться в вещи из сумки. Все вещи были с вешалок Жайме, как и маленькая, потертая коробочка с косметикой. Крийд не могла вспомнить, когда в последний раз ей приходилось накладывать какую-нибудь краску на лицо, которая не была камуфляжной или маскирующей. Это не было способностью, которую она когда-либо развивала взрослея, и она была убеждена, что может перестараться и будет выглядеть, как один из тех страшных кастрированных трансвеститов в Цирке дю Хулан. Она отложила коробочку с косметикой в сторону, неоткрытой.

Жайме помог ей выбрать одежду. Он показал кое-какую заинтересованность в ее выборе.

Несомненно, платье вдовы называлось траурным, и самое лучшее делалось из бомбазина, крепа и тонкого кружева. Крийд пробежалась рукой по черному шелку одного из платьев, которое ей показывал Жайме, и подумала, как это было иронично, что она выбирает одежду, которая позволит ей сыграть вдову, когда, внутри, она была вдовой после Освобождения Гереона.

Жайме предложил особенное платье в пурпурных тонах, которое, сказал он, было несерьезно траурным. Цвет менялся с черного на пурпурный обозначая, что траурный период продлился больше трех лет. Вдова не была больше вынуждена носить свою вуаль все время, и она могла позволить умеренно использовать немного больше декоративных украшений. Дальнейшая несерьезность, до розовато-лилового, следовала еще через год, и сигнализировала о возможном возвращении в мир.

Крийд надела несерьезный траур, и полуботинки с перчатками, которые выбрал Жайме, а затем вуаль. Она решила, что вдова, которое она стала, испытывала такие страдания, что у нее не оставалось времени на такую мишуру, как косметика, поэтому она пошла без нее.

Комиссар Бленнер только сел за свой обычный стол, когда сообщили о посетителе.

Это было отвратительное утро, с ярким белым светом, и адским туманом, подобным артиллерийскому дыму, и это на верхушке пары последних дней, когда город совершенно перевернулся с ног на голову. Он слышал самые ужасные истории о каком-то деле в Секции, которое запечатало центр города.