Мир за мир

«Сказать или нет?» — девочка отчаянно боролась сама с собой. — «На смех ведь поднимут! А если мне всё это только кажется, и на самом деле листики не растут?»

Но Ната правильно поняла её замешательство:

— Замечала, но не хочешь говорить, что именно? Тогда не буду выпытывать, просто дай левую руку, — она сняла кольцо и надела на палец Ани. — Теперь попробуй проявить свою способность. Зверей здесь нет, но, если нужно, принесу кота с улицы. Или у тебя не звери?

Но девочка не отвечала — лишь напряжённо смотрела на кашпо с каким-то экзотическим цветком в пене перистых листьев. Вот один такой лист стал быстро расти, и следом за ним — второй…

Теперь она знала. Знала своё умение. Не воображаемое! Она действительно может!

— Фея! — выдохнула Алина. — Наталь, она же заставляет листья расти прямо на глазах!

— Аня… — умоляюще посмотрела Лесная Сестра. — Ты действительно фея, фея Земли! Пойдёшь ко мне в ученицы?

— Ань, соглашайся! — вторила Даша. — Тебе не придётся бросать ни дом, ни школу. Я вот обычная студентка, и живу с родителями.

— Дом… — всхлипнула Аня. — Плохо дома. Бабушка два года болеет, а мама с папой… Опарыши…

* * *

Они остались вдвоём. Полная надежды Даша, обняв на прощание девочку, засобиралась домой. Лесная Сестра, коротко бросив «через десять минут», тоже куда-то исчезла. Аня растерянно проводила её взглядом:

— Она к моей бабушке поехала, да?

— Принесёт тебе новые сапоги и сразу к бабушке. Только почему «поехала»? — хмыкнула Ледяная Дева. — Ната может просто появляться. Как, по-твоему, вы все здесь оказались?

— Да-а? И Даша может?

— Даша пока нет. И ты сможешь не сразу, — Алина прекрасно поняла, что на самом деле хотела спросить Аня.

— Ну вот, а я думала… — обиженно закусила губу девочка.

— Ань, «ученица» — это именно «учиться», а не всё сразу! Да и светить такую способность лишний раз не стоит. Если не надо срочно или куда-то далеко, Ната ездит на машине, и я тоже.

— А у нас нет машины. Была очень старая, а новую папа не купил.

— А тебе, я так понимаю, восемнадцати нет? Сколько, кстати?

— Шестнадцать. В марте будет.

— Ну и не парься пока насчёт машины. Да, ты на гитаре играешь?

— Да-а, — Аня чуть не расплакалась. Её, как Примерную Девочку[3], заставляли ходить в «музыкалку», но так уж повезло, что именно по классу гитары — фортепиано у них не было, а для скрипки слуха не хватало. — Умею. А мама теперь не разрешает дома, говорит, что работать мешаю. Работает она, как же!

«И за что ты её так не любишь?» — хотела было спросить Ледяная Дева, но в этот момент появилась Лесная Сестра с коробкой и большим пакетом:

— Держи! Остальное потом! Я к твоей бабушке! — и вновь исчезла.

— Ой, на каблуках… — девочка растерянно разглядывала сапоги.

— Да ерунда, сантиметра три-четыре, и не шпилька, привыкнешь моментально! — Алина не стала говорить, что и сапоги, и куртку Ната, по своему обыкновению, купила очень недешёвые, хоть и без лишних «элитных» понтов. «Ладно, пусть девчонка наконец оденется хорошо! Даже я и то сшила костюм на заказ». — Можешь не мерить, у нашей феи всё точно по размеру. Ну что, мышка, сыграем? — она достала гитару.

— Давайте… давай ты сначала? Я никак не настроюсь, всё так неожиданно…

«Что бы такое сыграть про мышек?» — соображала Ледяная Дева. — «Про котов и кошек песен много, а мышку чем развеселить? А! Есть же стихи про мышек, которые по размеру вполне годятся, чтобы петь».

Тихий смех,

Тихим ладаном струится серый мех,

Тихо топчут вихри лапок по волнам…

Но скажи,

Разве мыши не живые, не цветы лесной межи?.. [4]

«Какой красивый голос!» — улыбнулась Аня. — «Это про меня, да?»

…И венок твой — цветохвостье пополам,

Ледоход,

Красных маков, серых мышек хоровод,

Красным веером на мартовской реке…

Пробудись,

Сероглазая, и серым сёстрам улыбнись,

Тем, чья радость в каждом красном лепестке…

«Серая сестра» уже не улыбалась. Она заразительно и звонко смеялась:

— Ой… Венок из мышей… Кто сочинил?

«Ты смеёшься? Значит, всё будет хорошо!» — с уверенностью подумала Алина. — «Теперь — точно будет».

* * *

«Трое Детей, Лежачая Свекровь, Денег Нет» — был жизненный девиз Ирины Александровны. Исходно он звучал просто «Трое Детей, Денег Нет». А мог бы — «Двое Детей, Муж Пьёт, Денег Нет», выйди она замуж не за Олега Павловича. Или — «Бросил С Ребёнком, Денег Нет». А вот чего-то типа «Любимый Муж, Двое Детей, Всё Хорошо» быть не могло. Хорошей семьи такие женщины подсознательно чураются.

Денег действительно было мало. Всегда. Но на самом деле ей не хватало не столько денег, сколько умения радоваться. Не научили. Только суетливо мучиться — и наслаждаться этим. Конечно, ей не нравилась такая жизнь, да что там — она просто терпеть эту жизнь не могла, но в том-то и состоит искусство тянуть лямку, чтобы наслаждаться именно тем, что ты терпеть не можешь.

Ирина была пуританкой. Не западной, с Библией, пучком розог и забронированным местом в раю, а — русской, неосознанно-стихийной, поклоняющейся даже не Богу, а Юдоли. Её бабушка беспросветно и бессмысленно тянула лямку. Её мать тянула лямку. И её дочь будет тянуть лямку. Нельзя русской женщине радоваться! Сегодня порадуешься, а завтра всё отберут… И размышлять некогда — бегать надо! Страдать надо, на том свете зачтётся! Как все пуритане, она не понимала, что человек, всю жизнь старательно отучавший себя радоваться, не сможет обрадоваться и встрече с Творцом.

«Опять Анка по улицам шляется!» — думала женщина, впав в родную, такую привычную раздражённую безысходность. — «Говорила же ей, чтобы после уроков сразу домой, а она то в библиотеку, то просто непонятно куда. Мать для неё старается, всё делает, а дочери лишь бы не домой! Мне самой стирать, что ли? А ужин готовить? А уроки у всех проверить? Бестолочи ведь! Не проконтролируешь — то Анка за сочинение тройку получит, то Мишка с Колькой друг у друга алгебру с ошибками посписывают».

Она помешала в кастрюле пригорающую кашу. «Ещё и свекрыса вредничает — невкусно ей, понимаешь! А ты денег дала, чтобы вкусно было? И так забесплатно тебя ворочают да утку подают! А мальчишки мяса хотят, да побольше! А их папочка на это мясо зарабатывает? Сорок лет, а всё планктонит за смешные деньги, и даже на такой работе только из жалости держат!»

Ирина бросила в кашу кусок почти просроченного масла, купленного с большой скидкой, и в противный запах разваренной пригоревшей гречки органично вплелась вонь прогорклого сливочного масла. «Каша с маслом даже! С маслом! А ей, видите ли, невкусно!» Она начала настраиваться на свою ежедневную ругачку со свекровью — такую же уныло-тошную, как каша, но настройку сбил звонок в дверь.

«Хоть бы Анка!» — в предвкушении пошла открывать Ирина. У детей ключей не было. Она и так всё время дома, а дети потеряют ещё, а потом воры залезут! Красть у них, конечно же, было особо нечего, но, как известно, именно бедняки больше всех трясутся за свой скарб. — «Я ей покажу, как болтаться непонятно где! Она у меня всё перестирает, а потом за уроки сядет! И переписывать заставлю, если хоть одна ошибка!»

Но за дверью оказалась совершенно незнакомая женщина:

— Добрый вечер! Маргариту Михайловну можно?

* * *

— Ну здравствуй, Лесная Сестра! — хрипло произнесла лежащая на кровати старуха — именно старуха, а не «старушка». — Ты за Анкой пришла?

— Вы меня знаете? — удивилась Ната. Нет, Анину бабушку она точно видит первый раз в жизни. Тогда откуда?..

— Кто бы ещё посмел осквернять улыбкой храм безнадёжности в юдоли сей? — усмехнулась Маргарита Михайловна.

Да, Аня говорила, что бабушка у неё, в отличие от родителей, живая, но что настолько мудрая и способна так витиевато выражаться… «Стража Вихрей бы сюда!» — рассмеялась про себя фея. — «Родственные души».

Старуха тем временем попыталась приподняться, и Ната, поняв её желание, подтянула костистое тело к изголовью и подложила под спину две подушки. Теперь бабушка полусидела — в довольно удобной позе.

— Сиделкой работала? Вижу, вижу! — умные глаза продолжали разглядывать Лесную Сестру. — Садись! — старуха показала на табуретку. — Так ты за Анкой?

— Маргарита Михайловна…

— Да Ритой меня зови! — перебила бабушка. — Старая уже, наелась почтительности. Теперь уж сказки хочется, так не полагается старухам! Тебя-то как?

— Наталия… да просто Ната.

— Слышала я про тебя. Как узнала? Да зима на улице, а ты в туфельках. И улыбка у тебя как у Анки, когда она цветок тянет, — Маргарита Михайловна показала на цветок в горшке, стоящий на подоконнике.

— Рита, так ты знала, что Аня это может?

— Да знала, знала! Это Ирке с её беготнёй не до того, а я уж примечаю! Фея Анка, давно знаю. В ученицы брать будешь? Бери, не сомневайся! Добрая она. Да не читаю я мысли! — добавила бабушка, заметив изумление Наты. — Думать умею! Уж не знаю, как ты с Анкой познакомилась, но фею небось сразу распознала. А что ко мне пришла — так не пойдёт она в ученицы к фее, которая мне не поможет. Чудес не надо, для Анки их оставь, только на ноги встать помоги! А то всей жизни у меня — с Иркой поругаться. Поесть хорошо и то не могу, сил нет её помои жрать!

Лесная Сестра содрогнулась, перехватив обречённый взгляд старухи. «Как же тяжело она переживает свою немощь! Аня правильно говорила — бабушка стала совсем невыносимой. Обычно в такой ситуации становятся невыносимыми мужчины, а здесь вот — сильная женщина, которая оказалась прикованной к постели. Умная. Деятельная. Нет, её мир нужно воссоздать во что бы то ни стало! Что самое ужасное — нет никакого такого Семихина, которого достаточно уничтожить, как это было в искажённом мире Дашиного отца. Старость и болезнь. Враги куда страшнее».

— Что случилось-то с тобой, Рита?

— А упала я. Развёл скользкоту боженька сраный! — внезапно вспыхнула гневом Маргарита Михайловна. — Что смотришь? Не ждала, что старуха — да на боженьку так? А не надо развлекаться, градусник то в плюс гонять, то в минус! Верю я в Него, потому и ругаю! Бедро сломала в суставе, полгода не срасталось, а как срослось, не встала я на ноги. Сустав подвижность потерял и кости хрупкие стали. Даже в кресле сидеть не могу.

«Искусственный тазобедренный сустав», — прикидывала Ната. — «Сама операция. И длительная реабилитация — после двух-то лет постели. Ещё, понятно, эстрадиол и прочие гормоны, раз «кости хрупкие», но это уже мелочи».

— Ты же после операции не сразу «на ноги встанешь»… — осторожно начала она.

— А то я не знаю! Так хоть будет зачем силы тратить! Да возьми меня на операцию — завтра же легла бы. Только не на что! Пенсию свою коплю полтора года, Ирка бесится, что ей не отдаю — так много её, той пенсии? Понимаю, что дура, за соломинку хватаюсь, а не хочу Ирке! Сготовит два ведра помоев вместо одного — вот и вся разница!

— Рита, а бесплатно разве не делают?

— Да делают, только очередь лет на пять. Думаешь, я одна такая ломаная? Там вертеться надо, подмазывать, чтобы поближе передвинули. Это я смогла бы, случись с Олежкой что, а он… Всю жизнь его держала, дура! Теперь ничего сам не может, — старуха, махнув рукой, бессильно навалилась на подушки.