Шепот крови

Девушка опустилась на колени, словно ноги подвели ее. Она мягко потянула его за собой.

– Не смей никому показывать этого. И не говори никому. Даже Моргану. Слышишь меня? Я не верила… Я не думала, что это возможно! Как? Как ты сделал это?

– Это сделала ты.

Ивэн никогда ранее не слышал голос девушки таким ломким. Она обхватила его пальцы дрожащими руками, и глядела на огненный шар, созданный им. Они стояли на коленях посреди темных подземных ходов Дагмера, едва ли не соприкасаясь лбами. Юноша чувствовал нежный запах лаванды, аромат, принадлежащий Мириам, и в этот самый момент он подумал, что вовсе не прочь напялить на себя дурацкую корону, но лишь потому, что она ждет этого.

Покои Моргана. Королевский дворец, Дагмер

Морган смотрел на собственное отражение в водной глади. На столе догорала свеча и он не собирался зажигать новую, чувствуя себя слишком измученным и изнуренным. Опустив руки в медный таз, он зачерпнул немного воды, и умылся.

Дворцовые хлопоты били по нему сильнее, чем лишения в дороге. Собственной рукой он вывел добрую сотню писем с вестью о коронации племянника, подписываясь каждый раз своим громоздким титулом. Отослав их, он тешил себя надеждой, что даже треть не обернется визитом в Дагмер знатных господ. Они неизменно приводили за собой многочисленную свиту, стражей с оруженосцами и прочий богатый сброд, нуждающийся в жилье, почтительных беседах и вине. Морган предвидел, что часть из них разместится в его полупустой части замка, что не могло доставить ему удовольствия. Но все они должны были знать, что корона Дагмера по-прежнему в руках Брандов, и гостеприимство – самый простой способ явить это. «Неопалимый» доставил в порт лучшие вина и яства, и Морган полагал, что гости будут достаточно пьяны и сыты, чтобы не омрачать коронацию.

Он стянул с себя узкий дублет и сапоги. Бросил все на полу и упал на кровать, раздумывая, как далеко ему придется усадить принцессу с Юга, чтобы пир в честь Ивэна не породил новой войны.

Свеча потухла, и он уже было собирался укрыться ворохом одеял, когда в дверь постучали.

– Кого принесла Тьма? Не желаю никого видеть! – зло гаркнул Морган.

Никто не откликнулся, но стук стал более настойчивым. Он зарычал, поднялся с кровати, и тут же насторожился. Его чутье подсказало, что за дверью стоял маг, носящий в себе скверну. В каждом отступнике она пела по-разному, но лишь одна из тысячи мелодий звучала для него ласкающей слух музыкой.

– Мое проклятие, – проговорил он в пустоту и ринулся к двери.

Когда он распахнул ее, женщина, пропахшая осенней промозглой свежестью, лесом и запахом костра, едва не упала в его объятия. Он был уверен, что знал все потайные ходы в Дагмере, она – лишь один, ведущий в его покои.

– Ты погубишь меня, – проговорил он, крепко целуя ее губы, и горше не было ничего на свете.

Женщина прильнула к нему всем телом, но он словно и не почувствовал холода, принесенного ею в складках плаща. Он сдернул неподатливую застежку и тот тяжело рухнул на пол. В темноте он почти не видел ее, но с момента их последней встречи она ничуть не изменилась. Черные прямые волосы чуть ниже плеч, немного раскосые пронзительные серые глаза, чувственный рот – он любил ее лицо так, как только мог дозволить себе. Дикая, настоящая лесная ведьма, она стала куда краше, чем была при дворе.

– Я должен прогнать тебя, – шептал он, подхватывая ее за тонкую талию.

Она положила ладони на его плечи, и он отдал бы все, что у него есть, чтобы остановить этот миг. Женщина – единственная, которую он желал – была в его руках. Она ничуть не изменилась, разве что венки на ее висках, запястьях, шее, щиколотках – везде, где белая нежная кожа была особенно тонка, стали темнее. Так случалось со всеми отступниками, не обошло стороной и ее.

После обряда, проведенного над ним Гудрун, он не ощутил ничего, лишь убеждал себя, что чувствует этот мир свободнее, чем прежде. Но Гаудана, опьяняющая и манящая, все также приходила к нему во снах. Тогда он уверил себя, что любит ее и без магии крови. Ему грезилось, что он все также любил ее, но отправил в Дагмерский лес, где они, осторожные, дрожащие от нетерпения и страха, встречались каждую вторую полную луну. Во дворце он больше не произносил ее имени и боялся, безмерно боялся за нее, живущую бок о бок с Галеном Брандом. Он видел на ее запястьях темные отметины скверны, но не держал на нее зла. Что-то словно отводило от нее всякий гнев Моргана. Он был движим одним лишь желанием, которое представлял любовью.

Гаудана не рисковала, не являлась в покои Моргана так опрометчиво, как теперь. Одни только дурные вести могли заставить ее постучать в его двери. Но она не перечила, пока он бережно укладывал ее на постель, торопливо снимал стоптанные сапоги, судорожно покрывая поцелуями ее щиколотки, колени, бедра.

– Что за беду ты принесла мне? – спросил он, вовсе не требуя ответа.

Одним быстрым рывком он стянул платье Гауданы, вспомнив то время, когда ему доводилось пробираться к ее телу сквозь корсажи, юбки и сорочки. Желая впиться долгим поцелуем в ее губы, Морган снова потянулся к ней, но она увернулась. Когда он оказался на спине, рука Гауданы скользнула к завязкам бриджей, его же – чуть ниже ее впалого живота.

– Забери меня, – прошептала она сбивчиво, затем вскрикнула.

Толстые каменные стены и тяжелая дубовая дверь надежно спрятали ее стон от посторонних ушей. Сквозь ромбики темного стекла на окнах едва пробивался свет, но его было достаточно, чтобы Морган снова насладился изгибами тела лесной ведьмы. Она, со своей будоражащей кровь красотой, была для него желанней любой из женщин.

– Будет война, – Гаудана вдруг грубо схватила его за горло, но он лишь улыбнулся, поглощенный страстью.

«Ничего не случится, глупенькая, – сказал бы он ей, будь его воля. – Гален Бранд ничтожен и неосмотрителен. Он не развяжет никакой войны».

Вместо этого он расцеловал пальцы, мгновение назад сдавившие его шею.

– Уедем. Этой ночью. Я прошу.

Когда все закончилось, она склонила голову на его плечо и мурлыкала под нос одну из множества своих тихих песенок, а Морган лежал, уставившись в потолок.

– И, если вдруг кто-то спросит обо мне, скажи, что я враг тебе, – различил он едва слышимые слова.

Гаудана не раз просила его оставить город, ведь только сбежав, отказавшись от собственных имен и жизней, они смогли бы быть рядом.

«Она не волчица, – сокрушенно думал он в ответ на ее мольбы, но вслух говорить не смел. – Волк не бросит стаи».

– Забери меня прочь за Великое море, – вновь шептала она как одержимая, но Морган уже не слышал ее.

В его снах она не была отступницей, по ее венам не бежала темная кровь, он не слышал в ней песни скверны. Там они жили в жарком Тироне и она, улыбчивая и светлая, носила корсаж, сорочку и дюжину юбок.

Глава 13. Мешок с костями

Ранее. Дагмерская гряда

Аарон тосковал по дому. Это чувство пронзило его кости и отравило кровь. Но тоска виделась не столь опасной, в сравнении со скорбью – та бесцеремонно вцепилась в его душу когтистыми лапами. День за днем она оглушала его, унося весь мир под толщу воспоминаний, сожалений и страхов. Он мечтал вернуться в Эстелрос, в место, где вырос, но жизнь там теперь стала бы невообразимо горькой.

Прячась от чужого сочувствия на горном выступе у костра, Аарон наблюдал за новым разбитым поселением. Свет факелов грубо вырывал из темноты сколоченные наспех лачуги, шатры, первые признаки каменных стен будущего города. Это место – ни что иное как главный трофей его отца, награда за долгий тяжелый бой, который он вел, едва взяв в руки меч и до самой смерти.

Смерть.

Она волочилась за Кейроном попятам из двора во двор, из города в город, из битвы в битву, и вот настигла его, а он так и не смог ее обдурить. Аарон с малых лет знал, что отец однажды не вернется домой – такова участь воина. Он знал, но не был готов. Ведь Кейрон был любимцем Создателя – он берег его, отводя стрелы и злые помыслы. Лишь достигнув всего, о чем мечтал, старший из Брандов потерял эту милость. Младший же теперь старался согреть над огнем продрогшие пальцы в разящем одиночестве и благословенной тишине.

Холод спутал все его мысли и захватил плоть. Аарон закрывал глаза и видел перед собой облик матери, слышал ее голос. Время, безжалостное и неотвратимое, сотрет эти воспоминания. Он знал, что это неминуемо. Через пару десятков зим он не вспомнит лиц родителей – они подернутся пеленой, призрачной дымкой, невесомой паутиной времени.

Стала бы легче утрата, останься кто-то из них живым?

Кейрон учил сыновей твердости стали – Бранд не должен показывать слабость, смятение, испуг. Оттого Аарон свыкался с терзающей болью, забравшись повыше в горы. Здесь он мог проливать слезы, кричать, кусать губы до крови, лишь бы не издавать и звука, задыхаться, злиться и клясть весь мир – делать все, что ему было постыдно. Он полюбил это место, где мог оставаться один, устроившись на укутанном мхом дереве и бездумно наблюдая за новым городом. Он хотел бы запеть, но забыл все мелодии, в особенности те северные, грустные и тягучие, что так любила мать. Он хотел бы заговорить, но тишина стала хрупкой, прекрасной, и было жестоко разбивать ее очарование собственной волей. И солнце уже не раз сменилось луной, прежде чем Аарон опустел внутри, как старый заброшенный дом.

– Я не потревожу тебя?

Он увидел девушку издалека. Она остановилась прямо на горной тропинке за валунами, ожидая его позволения подойти ближе. Ульвхильда. Она понимала все, каждое его желание и сомнение, не затаивая злобы. Ее голос был мягче дуновения летнего ветра. Вожделенное беззвучие, оберегавшее Аарона, податливо отступило перед ней. Она не умела таить обиды, и он полюбил ее за это.

– Нисколько, – отозвался он, не обманув никого.

Ульвхильда откинула на плечи капюшон, прежде чем устроиться рядом. Аарон приоткрыл полы плаща, она присела и тут же прильнула к его груди. Он склонился, укрыл любимую, и оба оказались в темноте, слушая размеренное дыхание друг друга. Весь мир, пусть и ненадолго, благосклонно оставил их в покое. Аарон уткнулся лицом в ее длинные волосы цвета самой темной ночи, она робко погладила его по щеке.

– Кольчуга? – едва слышно спросила девушка, когда пальцы почти неощутимо заскользили по его спине, укрытой переплетением черненной стали.

– Расстаюсь с ней лишь отправляясь ко сну. Слишком опасно жить так, как мне было дозволено прежде. Страх захватил нас всех, Ульвэ, – это было непросто признавать, и незамысловатая истина встряла поперек его горла. – Что твой отец? Он всполошится, не увидев тебя в шатре.

– Брось, – прошептала девушка, покрепче прижимаясь к нему. – В этом месте давно никто не спит. Он даже не моргнет, не застав меня. Он слишком занят судьбой Дагмера. Ему нет до меня дела. Должно быть, принц Айриндора опустошил целый бочонок вина с тех пор, как твой брат не вернулся к оговоренному дню, и мало кто…

– …теперь может его урезонить. Подумай, кто из нас в более отчаянном положении: мы или он? – произнес Аарон, силясь представить все опасения принца, несущего через весь свой путь непоколебимую веру в нелепые идеалы, казалось вынесенные из старых сказок.