Девочка по имени Аме

* * *

Так уж заведено в Академии, испокон веков, что первый, кто достиг Синтай, станет командиром их маленького отряда, маленькой группы, которая много лет подряд учится вместе, ссорится и мирится, тренируется и делит все радости и горести поровну. И первый — это самый достойный, самый талантливый и единственный, кто имеет право возглавить группу. И до того, пока Хищники не получили предводителя, идут жаркие споры и борьба за власть. Академия погружена в странную смуту псевдокомандиров, которые дерутся между собой, точно львы за свою территорию. Хорхе и Эдгар были несомненными фаворитами, оставалось только гадать, кто достигнет своего совершеннолетия первым. И сегодня час икс настал…

Эдгар это понял сразу, его предчувствия не подвели, когда как остальные, видно, решили, что случилось нечто ужасное. Ведь когда Хищник лишается ограничителя, он легко может стать йокаем. Но это если перед ними Хищник… Эдгар приказал уходить и закрыл дверь, в тайне надеясь, что Хорхе, избитого и замерзшего, найдут еще очень не скоро. А что касается холода и угрозы для жизни, так ками — не люди, они так просто не умирают. Нужно нечто большее, чем зима и несколько сломанных костей, чтобы убить их. У тел феноменальная живучесть. Конечно, это не значит, что все повреждения проходят бесследно. Они могут надолго лишить способности нормально функционировать, выздоровление будет идти медленно и болезненно. И зная об этом, Эдгар запер Хорхе для того, чтобы выиграть время. Может, несколько часов или дней — как повезет, чтобы сделать то, к чему стремился с тех пор, как стал Хищником. И будь на его месте кто-то другой, Хорхе бы посмеялся, но мы ведь говорим об Эдгаре, самом талантливом ками Академии, не правда ли? У него может получиться. Впрочем, Хорхе об этом не думал. Пока он лежал на холодном полу, и его тело стыло, а все жизненные процессы замедлялись, он размышлял о Второй Войне. Он думал о йокаях, и о ключе от Авасимы. И еще о Цукиеми, и его словах. Свеча в светильнике на стене вскоре догорела, и все погрузилось во тьму. Странно, но Хорхе не чувствовал себя запертым. Ему, наоборот, казалось, что клетка его разума распахнулась, и он впервые увидел голубое небо, такое, какое оно есть — без преград… А потом дверь распахнулась, тьму безжалостно вытеснил яркий дневной свет, и на пороге вырос куратор Эрнест.

— Хорхе?… — в его голосе прозвучало такое глубокое потрясение, какого молодому ками еще никогда в жизни не удавалось услышать.

Хорхе попробовал пошевелиться, но не смог. Только вздрогнул всем телом. А потом что-то произошло, он не мог понять, что именно — сознание постоянно ускользало, накатывало вспышками, а воспаленный мозг не мог надлежащим образом обрабатывать информацию, — единственное, что ками понял четко: его подняли, и куда-то несут. А потом обжигающий жар, и запах благовоний, горечь во рту, череда лиц — Рихард, Эрнест, медики-Аши, и другие. Сознание по-прежнему оставалось мутным, и возможности понять, что с ним делали, и зачем, не было. Но это не огорчало. Хорхе по-прежнему находился в странном тумане, и главенствующим стояло ощущение "между": жизни и смерть слились в одно целое, нитями Сейкатсу на границе мира, холодной рудой сердца и остальным, остальным — целым миром, созданным Богами-Творцами, и оберегаемым Богами-Хранителями. Незнакомое и непонятное чувство.

— Ты должен отпустить его, — в комнате, в которую просачивается ущербный зимний свет, сквозь плотные серые слои облаков, капризных и тяжелых, стоит Эхисса, и сейчас она кажется солнцем — ее волосы горят, рассыпавшись по плечам, густые, тяжелые и блестящие локоны, вьющиеся аккуратными спиралями.

— Сейчас не время, — и Хорхе видит усталость на лице Хатимана. И его всегда молодое, нестареющее лицо, лишенное морщин, сейчас кажется неестественным. Будто дряхлого старика, который слишком много видел и преисполнился мудрости, запихнули в это молодое тело.

— Не время, не время, — ворчит Эхисса и недовольно кривит губы, бросает недовольный взгляд на Хорхе, который по-прежнему лежит неподвижно, и его дыхание едва заметно.

— Цукиеми унес ключ в Еминокуни, но йокаи все еще считают, что он здесь, — вздыхает Рихард.

— Никогда не любила пророков Накатоми. От них одни проблемы… К тому же, ты возлагаешь слишком много надежд на своего мальчишку.

Рихард только пожимает плечами.

— Кто, как не он?

— Это мой сын тебя в этом убедил? — отзывается она насмешливо. — Ты же знаешь, что произошло во время восьмого исхода. И считаешь, что Цукиеми беспристрастен?

— Знаю, — трясет головой Хатиман, соглашаясь.

Они молчат. Она изучает его лицо, и у нее сияющий взгляд богини, абсолютно обманчивый. Потому что она не богиня боле, а нечто совершенно нелепое, заслуживающее только жалости — без силы, и без возможности сгинуть безвести. Просто существование.

— Мы воюем на нескольких фронтах, — говорит Хатиман. — У нас нет возможности отзывать отряды для защиты Академии. Там люди, а здесь…

— Люди? — она почти смеется. — Не притворяйся, что обладаешь Основным Инстинктом, тебе это не идет. Ты ведь не один из ками.

Хорхе ощущает легкое удивление. Не один из… Тогда кто?

— Эдгар, — выдыхает она. — На мой взгляд, он справится лучше. А Хорхе нужно отпустить. Гора Сумеру его уже ждет, и он сам стремится туда.

Взгляд Рихарда не утрачивает прежнюю мягкость, но возражать ему отпадает всякое желание.

— Нет.

Эхисса пожимает плечами, отступая. Так ли она руководит всей Поднебесной, как кажется на первый взгляд? Так ли прислушивается к ее словам Хатиман? И, действительно, ли он простой исполнитель, или просто играет сию роль на публике, а на самом деле он царь? Утонченная школа Мино! До чего же ты лицемерна!

Шелестит шелк одежд Эхиссы, когда она выходит. Рихард стоит у окна и смотрит во двор, а потом поворачивается к Хорхе. Глаза ками закрыты, золотые волосы распущены, рассыпаны по подушке в беспорядке. И со стороны он похож на куклу, маленькую и хрупкую.

— Ты выбрал неподходящее время для того, чтобы стать Синтай, — слова звучат с сожалением, затаенной грустью и некоторым осуждением.

Ресницы Хорхе дрожат, но глаза остаются закрытыми. Может быть, Рихард прав. Может быть.

Цукиеми появляется через несколько дней. Хорхе сказать точно не может, ведь время для него слилось в единый, неразличимый поток — день и ночь сменяют друг друга, но сосчитать, а потом удержать в голове число, все еще не представляется возможным. Хорхе по-прежнему находится в состоянии "вне тела", и возвращаться не спешит — оно еще слабо, повреждено и покалечено. Оно еще болит, и оно некрасиво. Лучше уж так. Но сознание, лишенное физического выражения, только духовное, думает по-другому, действует по-другому, чувствует по-другому. Это сознание почти лишено эмоций, кроме самых сильных, и порой, они ослепляют.

Цукиеми заходит, становится рядом с кроватью и смотрит. Хорхе бледен, но сейчас такое ощущение, что он спит. Бог Счета Лун молчит, молчит долго, а потом произносит, и голос его похож на зов, и невозможно не подчиниться.

— Возвращайся.

Хорхе слышит его и покоряется ему. Он вновь возвращается в тело, вновь обретает поддержку материального, и распахивает глаза. Секунду ему кажется, что у него забрали половину мира, по меньшей мере, ведь зрение ограничено, а глаза видят только тогда, когда на чем-то сфокусированы.

— В том состоянии невозможно разговаривать, — объясняет Цукиеми и делает шаг назад. Хорхе стонет в попытке приподняться, и, потерпев неудачу, морщится досадливо, и поворачивает голову. Мышцы кажутся непослушными и деревянными, тело отказывается подчиняться, и это вызывает внутри собственного существа глубокое раздражение. Он смотрит на Бога Счета Лун, а в его глазах застыл вопрос, ведь понимание того, почему Хорхе подчинился и вернулся, никак не приходит. И, кажется, вот-вот схватишь его за хвост, но оно ускользает, быстро и стремительно, оставляя только разочарование.

— Ты признал меня своим наставником, — Цукиеми прикрывает глаза, и на щеки ложатся причудливые тени от длинных дрожащих ресниц. — А значит, я могу приказывать тебе.

Хорхе хмурится не в силах поверить. Он это сделал? Да если бы знал!..

— Обычно подобной властью наделен родитель, если, конечно, отпрыск признает его. Но это не наш случай.

Родитель обязан поддерживать и указывать путь, начиная от рождения и заканчивая моментом, когда отпрыск достигает Синтай. Но Хорхе почти не ощущал нужного ему участия от Рихарда. Бог Войны был слишком занят Академией, миром и Эхиссой. У него не оставалось времени на отпрыска.

Хорхе моргнул, показывая то, что понимает. Цукиеми слабо кивнул.

— Я считаю, что ты достаточно восстановился. Сегодня отдыхай, но завтра у тебя занятия с мечом в додзе. Понятно?

Хорхе хотел возмутиться, обозвать свого учителя мучителем или каким-нибудь словом покрепче, но горло ослушалось его. Оно сорвалось на хрип, и пришлось закашляться, сухо и неприятно, чтобы хоть как-то избавиться от этого досадного недоразумения. А Цукиеми просто вышел, оставив после себя легкий запах сандала.