Инкуб. Строптивая добыча

Глава 14.

Я не могла поверить в то, что он это сказал.

Вот так, походя разрушил всю легенду, столь тщательно создаваемую.

Мне хотелось зажмуриться, спрятаться, оказаться где-нибудь в другом месте, только не здесь… ведь я уже чувствовала, как густеет и закипает воздух, как в нём проносятся грозовые разряды.

До Лили наконец-то стало доходить.

Она вскочила с места. Я медленно подняла глаза. У неё был вид потрясённого ребёнка, которому вдруг сказали, что конфеты под ёлкой предназначались не ему. Но с уст этого прелестного златокудрого ангела сорвались вовсе не ангельские речи.

- Ах ты дрянь… так это была ты! Всё это время… ты всё портила! Ты охмуряла тайком моего инкуба! Поэтому ничего не получалось… Что, решила, это твой последний шанс? Найти хоть кого-то, кто согласится на такую скучную старую деву? Проверит из любопытства, не поросло ли там у тебя всё мхом под юбкой? И мы ещё приняли эту гадину в такую почтенную семью, кормили, поили… а оказывается, пригрели змею на груди! Ненавижу…

И она занесла руку надо мной для пощёчины.

Я же смотрела с удивлением в перекошенное злобой хорошенькое личико и не могла понять, откуда в ней столько ненависти ко мне. Что я ей сделала? Что я всем им сделала? Ведь так старалась быть полезной, быть незаметной, как можно меньше мешать. Но выходит, помешала одним своим существованием.

Тонкая рука в обручье жемчугов неслась ко мне… я смотрела на это с каким-то отстранением, словно всё происходит не со мной. Как будто это продолжение спектакля. Просто очередной акт драмы. Или трагикомедии. А может, фарса.

На излёте рука столкнулась с препятствием. Жёсткие сильные пальцы перехватили изящное запястье. Сжали так, что Лили ойкнула.

- Не смей.

Короткого властного приказа, произнесённого так тихо, что его почти заглушили рулады певцов, оказалось достаточно, чтобы Лили сникла. Она отобрала руку и принялась потирать запястье с сердитым и обиженным видом. Её щеки стремительно заливал румянец, на кончиках длинных ресниц блеснули слёзы.

И что же будет дальше?

В любом случае, теперь – ничего хорошего. Она непременно расскажет родителям.

- Как досадно видеть слёзы на столь очаровательном личике. Позвольте, быть может, я смогу скрасить вашу тоску? Вел, ты не против?

Второй гость нашей ложи, о присутствии которого я, признаться, забыла, отвесил короткий поклон в сторону Лили. Он продолжал с энтузиазмом её разглядывать. Кажется, вся сцена его нисколько не смутила, а скорее развлекла.

Лили бросила на него сердитый взгляд… а потом второй, уже с интересом. У меня внутри всё похолодело от нехорошего предчувствия. В случае с Лили оно меня редко подводило.

- С чего бы мне быть против? – процедил сквозь зубы Велиар. Я с удивлением услышала в его голосе с трудом скрываемый гнев. Его руки сжимали спинку моего стула, он остался стоять позади меня. – Я не имею никакого отношения к этой… с позволения сказать, «леди».

- А знаете, я тоже не против! – вскинула подбородок Лили, бросив победный взгляд на Велиара. Который должен был, видимо, означать «есть еще настоящие мужчины, способные оценить такое сокровище, как я. Будешь теперь локти кусать». – Проводите меня куда-нибудь… подальше отсюда! Мне здесь решительно нечем дышать. Пахнет… знаете ли, чем-то серым и убогим.

И она протянула свою ручку новому кавалеру, который её с готовностью поцеловал.

- Да, уведи её уже поскорее отсюда, Филипп! – прорычал Велиар. – А то я чувствую непреодолимое желание что-нибудь сломать.

Лили поморщила носик и выбралась из-за переднего ряда стульев, ближе к темноволосому мужчине.

Я сцепила руки в замок на коленях и постаралась успокоиться. Нельзя было поддаваться собственным обидам. Эта дурочка не понимает, что творит. Я обязана её вразумить!

- Зато категорически возражаю я! Лили, как ваша гувернантка…

- Вздор! – огрызнулась она, выходя на миг из образа кокетливой прелестницы, с которой уже посылала многообещающие улыбки новому ухажёру. – Вы мне больше не гувернантка. С этой минуты я вас увольняю! Я уже не ребёнок, мне не нужна нянька. Я вправе самостоятельно решать, куда и с кем идти. И чем заниматься.

В глазах темноволосого зажглись плотоядные огоньки. Он посмотрел на Лили как-то по-другому. Крепче сжал её пальцы, с подчёркнутой галантностью уводя к выходу. Мне стало страшно.

- Лили… - я предприняла последнюю отчаянную попытку. – Но вспомните хотя бы, у вас скоро свадьба!..

- Свадьба? – Лили резко остановилась уже у самого выхода из ложи. – О, это никакая не свадьба! Меня заживо уложат в гроб. Под радостную музычку и пожелания счастья. Нет уж! Сегодня у меня последний шанс ещё побыть живой. И я твёрдо намерена им воспользоваться. Идёмте! М-м-м…

- Филипп, - с готовностью подсказал ей темноволосый.

- Оставь. Пусть уходит! – Сказал Велиар тихо и положил руки мне на плечи. – Она права. В том, что уже не ребёнок. И вправе принимать собственные решения. А значит, нести ответственность за их последствия.

Лили его уже не услышала. Она от души грохнула дверью на последок, не пожалев осыпавшейся дорогой лепнины.

В тёмной ложе, куда едва долетали отсветы от сцены, мы с Велиаром остались одни.

И как-то меня очень быстро перестала волновать судьба Лили. Я поняла, что слишком на неё отвлеклась.

Мне бы сейчас самое время о своей задуматься. Потому что горячие и тяжёлые ладони инкуба остались на моих плечах.

Он не спешит – как не торопится пианист, занеся ладони над послушным инструментом прежде, чем в пустом пространстве тишины родятся первые звуки.

На моих плечах тяжесть рук инкуба – словно кандалы, с суровой неизбежностью приковывающие узника к его тюремной камере. Я могла бы встать и уйти прямо сейчас, меня ничего не держит, кроме тяжести этих рук – но я не шевелюсь и даже, кажется, перестаю дышать. Нет надёжней в мире тюрьмы, чем моё собственное сердце, в котором пустило корни запретное чувство.

А на сцене разворачивается подсвеченное софитами действо. Очевидно, близится кульминация.

Посреди сцены на круглом столике – один маленький предмет реквизита, который в своё время вызвал немало слухов и подогрел интерес к предстоящему спектаклю.

Новаторство оперы было не только в том, что в ней впервые открыто вывели на сцену инкубов в качестве действующих лиц. В театре еще и впервые в качестве реквизита будет задействовано новомодное оружие.

Револьвер.

Уже в первом действии он лежал на своём месте. А если оружие есть, оно непременно рано или поздно выстрелит. Режиссер-постановщик обещал нечто грандиозное и даже слегка опасное для зрителей. Опасность ещё больше щекотала нервы, все ждали в нетерпении.

И вот теперь накал страстей возвещал, что момент близится. Это чувствовали все – в дрожащем сопрано певицы, в отчаянных, изломанных движениях её рук. До моего слуха доносились слова арии. Они задели за живое, потому что слишком пересекались с тем, что происходило в моей душе.

Она пела о своей горькой судьбе, которая заставила влюбиться в инкуба. О неизлечимой болезни – инкумании. О том, что теперь без инкуба не может ни есть, ни спать, ни дышать. И думает только о том, как бы снова провести с ним ночь.

Но он жесток в ответ на её мольбы и отвечает только, что не вкушает одно и то же блюдо дважды – зачем, если вокруг так много непробованных?..

Ладонь на моём плече медленно, невозможно медленно движется от шеи к округлому краю, сбрасывая шаль на пол.

Другой рукой Велиар снимает мои очки, небрежно убирает куда-то. Хорошо, не разбивает по старой привычке. Не в силах обернуться, не в силах встретить его страсть лицом к лицу, я продолжаю сидеть напряжённым каменным изваянием, ожидая, что будет дальше.

Он совсем близко за моей спиной, но не произносит не слова. И я понятия не имею, о чём думает.

Впрочем, последнее становится чуть яснее, когда одним молниеносно-резким движением Велиар сдирает платье с моего правого плеча. Слышится треск ниток.

- Это было новое платье, - шепчу укоризненно. Сама начинаю задыхаться. Грудь ходит ходуном под лифом, я не могу контролировать дыхание.

- Я не заметил.

Становится обидно. Я так старалась, выбирала платье… а инкубу, наверное, важно только то, что под ним.

По обнажённой коже осторожно проходят кончики его пальцев. Будто пробуют на вкус. Едва ощутимо. Вцепляюсь пальцами в край сидения.

- Я думала, вы решили мне мстить.

- Я отомстил сам себе.

Так близко его хриплый шёпот в этой душной, мелькающей всполохами софитов темноте.

- Значит, то был не сон. Вы и правда приходили ночью...

- Я надеялся, во мне больше силы воли. Хотел разорвать это раз и навсегда. Разрубить мучительную связь одним ударом. Отказаться от моей маленькой строптивой добычи... к её несомненной радости. Но всё закончилось тем, что как жалкий слабак ночь за ночью приходил под твои окна пить жалкие крохи твоих девственных снов.

Почти касается губами шеи. Почти. С каждым словом его дыхание щекочет болезненно-ждущую кожу. Сглатываю комок в горле.

- Что изменилось?

- Решил, что есть только один способ избавиться от наваждения.

Становится больно. Где-то возле сердца. Такая тупая, ноющая боль. Сегодня ночью всё закончится. Так он решил. Он больше не хочет зависеть от меня. От этой жажды. Не хочет быть слабым.

Его пальцы на моей шее. Движутся вверх, ложатся на губы. Очерчивают контур, заставляя их приоткрыться.

- Нельзя… нас увидят.

Мой шёпот наполнен горечью. Всё, что угодно, лишь бы отсрочить неминуемое. Последний удар, которым он добьёт моё бедное сердце.

Велиар подаётся вперёд из-за моего плеча. Нетерпеливо дёргает и разрывает шнур, которым скреплена тяжёлая штора бордового бархата, украшающая ложу. Ткань вальяжными складками распрямляется, закрывает ровно половину сидений. Нас с Велиаром тоже. Становится ещё темнее. Но мне всё ещё видна часть сцены, хотя и не вся. Певица допевает арию откуда-то из небытия. Теперь она жалуется на соперницу – новую жертву своего инкуба, к которой он ушёл невозмутимо утолять жажду, пока её душа истекает кровью там, где он прошёл.

- Я хотела досмотреть спектакль.

- Зачем тебе это глупое действо? Какой-то смешной балаган.

- Вас смешит то, что несчастная умирает от любви?

- Пьесу придумал человек, совершенно ничего в этом не понимающий. Всё ложь от начала до конца. Инкумания - всего лишь физическая зависимость от удовольствия, которое мы дарим. Никто и никогда не любит инкубов. Только процесс.

От цинизма в его словах меня коробит. Хочется отбросить его руки, хочется обернуться и выкрикнуть ему в лицо: «А как же я?!». Но я молчу. Он не дождётся от меня такого признания.

- А инкубы? Вы тоже не способны любить?

Он отвечает не сразу, и на это долгое мгновение моё сердце задерживает удар.

- Что за странное слово «любовь»! Никогда не понимал его смысла. Это вам, людям, приятно тешить себя иллюзиями. Они способны скрасить вашу короткую жизнь пустыми надеждами. Мы же… не можем позволить себе роскошь обманываться. Придумать себе «любовь»… чтобы что? Неисчислимую вечность страдать по беззаботному смертному существу, которое забудет тебя на следующий же день после того, как ваши пути неминуемо разойдутся на карте судьбы? Чтобы смотреть издалека на то, как руки, которые целовал, гладят волосы не твоего ребёнка? Ребёнка, которого ты бы никогда не смог ей подарить. Смотреть издалека на то, как её губы шепчут клятвы верности у брачного алтаря – шепчут не тебе? И каждый день, каждый чёртов бесконечный, повторяющийся день таскать в своей памяти как камень на шее эти отравленные воспоминания? А потом однажды узнать, что её больше нет – а ты не имеешь права даже оплакать? Такая любовь больше похожа на смертный приговор. Тебе не кажется? О нет… нкубы ещё не сошли с ума, чтоб променять бессмертие на подобную мучительную, растянутую на столетия смерть.