Сталь от крови пьяна

— Всё ещё дерьмово, — кивнул Хельмут, массируя пальцами виски. — Тошнит и голова раскалывается. У тебя нет чего-нибудь?..

В дверь несмело, тихо постучали, и Генрих радостно встрепенулся.

— Сейчас будет, — бросил он.

Как и ожидалось, пришла Гвен — в руках её был небольшой глиняный кувшин, видимо, с настойкой.

— Опять она, — послышался сзади крайне недовольный голос Хельмута.

Гвен, до этого сдержанно улыбавшаяся, мигом поникла. Генрих же, бросив на друга укоризненный взгляд, приободряюще похлопал её по плечу и забрал кувшин.

— Спасибо, Гвен, — ласково улыбнулся он. — Настойка чистая, или надо разводить?

— Я всё развела, — сказала она, — можно сразу пить.

Тут же она сделала реверанс и быстро ушла — видимо, ей стало неуютно под тяжёлым взглядом Хельмута. Генрих закатил глаза. Он закрыл дверь и направился к столу, сжимая в руках гладкий кувшинчик, на коричневой поверхности которого был нарисован трогательный белый цветок. Хельмут продолжал дуться, при этом он то и дело прикладывал ладони к вискам или хватался за горло, пытаясь остановить рвотный позыв.

— Гвен тебе сделала отвар от похмелья, — покачал головой Генрих. Он никак не мог вспомнить, куда положил бокалы или хотя бы кружки. — За что ты с ней так?

Хельмут не отвечал. Видимо, стыдился признавать, что ревновал.

Генрих быстро осознал, что посуду с больной шеей найти не удастся, и протянул ему весь кувшинчик — выпьет сколько захочет, главное, чтобы настойка подействовала и Хельмута хотя бы перестало тошнить. Чудо, что ночью его не вырвало…

Хельмут послушно выпил примерно половину кувшина, даже не поперхнувшись, хотя от жидкости резко пахло мятой, стоило предположить, что и на вкус она была тоже очень резкой. Однако желание избавиться от похмелья волновало Хельмута явно сильнее, чем вкус настойки.

— Ну, как? — взволнованно спросил Генрих и как-то неосознанно положил руку на его плечо.

— Вроде проходит… — кивнул Хельмут. В его взгляд постепенно возвращалась осмысленность, и цвет радужек становился более ярким. Складки на лбу и переносице разгладились, ресницы перестали мелко дрожать… Всё-таки красив он, чёрт возьми. Красив не слишком резкой, не слишком мужественной красотой, но именно такая изысканность, что ли, в нём и привлекала.

Генрих отвернулся, понимая, что выдал себя с головой — Хельмут заметил, что его рассматривают, и через силу, но вполне искренне улыбнулся.

— Спасибо, — тихо сказал он, водя пальцем по ручке кувшинчика.

— И Гвен потом тоже поблагодари, — предложил Генрих, зная, что Хельмут ничего ей не скажет. По крайней мере, ничего хорошего. Ну вот зачем он так взъелся на неё?

— Который час? — буднично поинтересовался Хельмут, не обращая внимания на слова о Гвен.

— Часов восемь. Ох, к слову… У меня сегодня много дел, так что прости, но я вынужден тебя оставить. Можешь ещё поспать, если хочешь, я не против, — улыбнулся он и хлопнул ладонью по кровати. — Заодно голова пройдёт.

— Да нет, я… — Хельмут провёл рукой по голове, приглаживая взъерошенные волосы. — Я приведу себя в порядок, и… может, тебе помочь? С делами.

Генрих задумался. На самом деле в помощи Хельмута он особо не нуждался — они с лордом Джеймсом прекрасно справлялись вдвоём, разве что фарелльца разговорить пока не смогли… А Хельмут на допросе мешать уж точно не будет — наоборот, вдруг что-то подскажет или даже сам сможет заставить пленника говорить? Пожалуй, лучше всего с этим справился бы Вильхельм — упёртости и жёсткости ему было не занимать. Но Вильхельм погиб, хотя поверить в это до сих пор было сложно. Бедная тётя Аделина, наверняка она от горя буквально воет…

— Хорошо, даю тебе полчаса, — усмехнулся Генрих, подсаживаясь ближе к Хельмуту.

Шея почти перестала болеть, и ему не составило особого труда чуть наклониться, приближаясь к его лицу. Пахнуло свежестью мяты, будто Хельмут только что прожевал свежесорванный лист. Конечно, прямо сейчас дать ему то, о чём он просил вчера, Генрих не мог. Но всё же отдаляться от него, вновь устанавливать рамки чисто дружеских отношений он тоже не хотел и понимал, что и Хельмут этого вовсе не желает.

Ощутив на щеке слабое прикосновение чуть дрожащих пальцев, Генрих ухмыльнулся и на долю мгновения прижался к его губам.

***

Сад наполнился нежными переливами арфовых струн.

Герцогиня Эрика играла какую-то старинную песню, невероятно красивую — мелодия напоминала журчанье лесного ручья, трели соловья, трепетную весеннюю капель… Она звучала то тише, то громче, то быстрее, то медленнее, пальцы Эрики порхали по струнам, касались их легко и невесомо, и Хельга не могла оторвать от них взгляда.

Вместе с музыкой по саду разливался полумрак прохладного вечера: очередной день подходил к концу, и Хельга была счастлива, что ей удалось провести этот день вместе с герцогиней Эрикой.

Она хотела подыграть ей на лютне, но не решилась, да и песню эту знала не так хорошо. Играть на лютне Хельга училась с детства, однако сейчас, наблюдая за игрой герцогини Эрики, поняла, что её мастерство не сравнится с талантом её новой подруги. Та играла вдохновенно, самозабвенно, прикрыв глаза и почти не смотря на струны, и при этом ни разу не запнулась, ни единой ошибочки не допустила… Её игра была прекрасна, равно как и исполняемая ею песня.

Наконец переливы стихли, и ещё несколько мгновений над садом раздавалось тревожное тремоло, но затем затухло и оно.

Хельга спрыгнула с качелей и захлопала в ладоши, не скрывая довольной широкой улыбки.

Эрика открыла глаза, опустила руки на колени и выдохнула.

— Спасибо, моя дорогая, — тихо произнесла она уставшим голосом.

— Такой чистый хрустальный звук! — восхищённо воскликнула Хельга, подходя к арфе. Она уже рассмотрела этот инструмент, как только слуги внесли его в сад несколько минут назад, однако до сих пор не могла вдоволь насмотреться. Не так уж часто ей доводилось видеть арфы — лишь у заезжих менестрелей и певцов на ярмарках, и то издалека… А теперь этот сказочный инструмент стоял так близко, что попросту не верилось.

— Это всё благодаря дереву королевского ореха, — улыбнулась герцогиня Эрика, кладя руку на гладкую блестящую поверхность арфы. — Оно всегда даёт такой звук — холодный, кристальный, будто горный ручей. Дома у меня есть ещё одна арфа… — Заметив, как глаза Хельги расширяются в изумлении, она рассмеялась, запрокинув голову. — Она из клёна, а передняя часть — из ели. И звучит уже более мягко и прозрачно.

— Вы так хорошо в этом разбираетесь, — восхищённо, но при этом с нотками зависти протянула Хельга.

— Я училась играть на арфе с детства, — пожала плечами Эрика, а на скулах её выступил слабый румянец. — Жаль только, что к пению предрасположенности нет… Но, может, вы, моя милая, что-нибудь споёте? А я подыграю. — И она провела пальцами по струнам.

Хельга встрепенулась. Она не ожидала, что ей придётся сегодня петь, однако для Эрики была готова спеть всё что угодно. Неужели не найдётся песни, которую знают они обе?

Вспомнилось, как она пела для Вильхельма в минуты их уединения в этом саду. Это были тёплые, спокойные вечера, тишину нарушали лишь переливы струн лютни и голос Хельги, а где-то вдалеке стрекотали сверчки и ветер едва слышно шелестел свежей листвой. Последний раз они гуляли здесь совсем недавно — весной, и прошло с тех пор всего полгода, но сейчас Хельге казалось, что минуло много лет, что она ждёт своего жениха уже так давно… Больше всего она боялась, что он забудет о ней, разлюбит её и, вернувшись, передумает на ней жениться.

Не то чтобы Хельга сомневалась в Вильхельме, но всё же она не могла угадать его мыслей и чувств. Она знала, что война меняет людей и что её жених, уйдя одним человеком, вернуться может совершенно другим.

Но она-то уж точно его не забудет и не разлюбит. Да и как можно забыть эти бездонные зелёные глаза, эти мягкие смоляные волосы, которые она так любила перебирать и гладить? Как можно забыть все эти жаркие поцелуи, которые они дарили друг другу, эти невинные прикосновения и слова, произнесённые шёпотом? Слава Богу, что Хельмут обо всём этом не знал… Из окон замка хорошо было видно весь сад, однако Хельгу и Вильхельма всегда укрывали листья и кроны плодовых деревьев, а ещё вечерний сумрак и закатные тени…

Вспомнив свидания со своим женихом, она наконец поняла, какую песню споёт для Эрики. Точнее, на самом деле петь она будет для Вильхельма, который сейчас так далеко, в холодных северных краях, рискует жизнью, сражаясь с иноземными захватчиками за свободу и мир… Он не услышит этой песни, но её услышит его сестра, и Хельга считала это не менее важным.

Но она не успела сообщить Эрике название песни — их уединение прервал встревоженный слуга. В его руках был запечатанный свиток пергамента, и Хельга смогла разглядеть на печати изображение льва. Значит, письмо от Хельмута! Хотелось надеяться, что в письме были радостные новости — что штурм уже прошёл, прошёл благополучно, присланные схемы пригодились и замок взят… Да даже если и нет, если брат решил написать перед штурмом — Хельга всё равно была рада весточке от него.

Она ощутила прилив волнения и прижала руки к груди, наблюдая, как герцогиня Эрика забирает у слуги письмо, ломает печать и разворачивает свиток. Однако её лицо почему-то не засияло радостью или восторгом… Она читала письмо и хмурилась, а в во взгляде её проступало смятение.

— Ваше превосходительство, что там? — подала голос Хельга — терпение лопнуло, а волнение превратилось в настоящий страх.

— Письмо для вас, моя дорогая… — вздохнула Эрика и протянула ей письмо. Было видно, как дрожали её руки и как нервно сверкал блик заходящего солнца на её перстне с аметистом. — Прочитайте, пожалуйста, сами. И держитесь.

Хельга взяла письмо, не зная, чего ей ожидать. Она затряслась, в глазах появились слёзы, хотя она не прочитала ещё ни слова. Оставалось лишь уповать на милость Господа и надеяться, что никаких страшных новостей брат не передавал… Но что же тогда так встревожило Эрику? Её тревога передалась Хельге, из-за неё стало одновременно холодно и жарко, и захотелось убежать и спрятаться, лишь бы не становиться свидетельницей чего-то страшного…

Лишь на мгновение опустив глаза на письмо, Хельга поняла, что ошиблась в своих надеждах.

«Моя милая сестра! Спешу сообщить тебе, что штурм закончился благополучно и благодаря отправленным тобой схемам мы смогли взять Лейт. Со мной всё в порядке, я отделался лишь парой лёгких царапин. Однако вынужден передать тебе печальную новость — штурм пережили не все. Мой дорогой друг и твой возлюбленный жених Вильхельм Остхен погиб, погиб как герой. Хочу, чтоб ты знала, что его последними словами были слова любви к тебе.

Прошу тебя, дорогая Хельга, не отчаивайся. В тот час, когда ты получишь это письмо, тело Вильхельма уже, скорее всего, доставят в Остхен. Возможно, ты захочешь попрощаться с ним.

Твой любящий брат Хельмут».

Письмо оказалось кратким, но сколько же страшных слов в нём было написано… Видно, что рука брата очень дрожала, когда он писал это, отчего его и без того небрежный почерк стал ещё менее разборчивым, а на словах о смерти Вильхельма виднелось несколько небольших клякс.