Основное в ленинизме. Том 5. Аграрный вопрос

III

Таков был первый курс наук, преподанный российским гражданам в устроенной министерством внутренних дел «школе представительных учреждений». К счастью, кроме политических школяров, которые по поводу конституционных заявлений 60‑х годов писали: «Пора бросить глупости и начать дело делать, а дело теперь в земских учреждениях и нигде больше», были в России и не удовлетворявшиеся такой «тактичностью» «задиры», которые шли с революционной проповедью в народ. Несмотря на то, что они шли под знаменем теории, которая была в сущности нереволюционна, — их проповедь будила всё же чувство недовольства и протеста в широких слоях образованной молодёжи. Вопреки утопической теории, отрицавшей политическую борьбу, движение привело к отчаянной схватке с правительством горсти героев, к борьбе за политическую свободу. Благодаря этой борьбе и только благодаря ей, положение дел ещё раз изменилось, правительство ещё раз вынуждено было пойти на уступки, и либеральное общество ещё раз доказало свою политическую незрелость, неспособность поддержать борцов и оказать настоящее давление на правительство. Конституционные стремления земства обнаружились явственно, но оказались бессильным «порывом». И это несмотря на то, что сам по себе земский либерализм сделал заметный шаг вперёд в политическом отношении. Особенно замечательна попытка его образовать нелегальную партию и создать свой собственный политический орган. «Записка» Витте сводит данные нескольких нелегальных произведений (Кеннана, Драгоманова, Тихомирова), чтобы охарактеризовать тот «скользкий путь», на который вступили земства. В конце 70‑х годов было несколько съездов земских либералов. Либералы решили «принять меры хотя бы к временному прекращению разрушительной деятельности крайней революционной партии, ибо они были убеждены, что нельзя ничего будет достигнуть мирными средствами, если террористы будут продолжать раздражать и тревожить правительство угрозами и актами насилия». Итак, вместо заботы о расширении борьбы, о поддержке отдельных революционеров более или менее широким общественным слоем, об организации какого–либо общего натиска (в форме демонстрации, отказа земств от исполнения обязательных расходов и т. п.) либералы опять начинают всё с той же «тактичности»: «не раздражать» правительство! добиваться «мирными средствами», каковые мирные средства так блистательно доказали своё ничтожество в 60‑ые годы! Понятно, что ни на какое прекращение или приостановку военных действий революционеры не пошли. Земцы образовали тогда «лигу оппозиционных элементов», превратившуюся затем в «Общество земского союза и самоуправления» или «Земский союз». Программа Земского союза требовала: 1) свободы слова и печати; 2) гарантий личности и 3) созыва учредительного собрания. Попытка издавать нелегальные брошюры в Галиции не удалась (австрийская полиция арестовала и рукописи и лиц, намеревавшихся печатать их), и органом «Земского союза» стал с августа 1881 г. журнал «Вольное Слово», выходивший под редакцией Драгоманова (бывший профессор киевского университета) в Женеве. «В конце концов, — писал сам Драгоманов в 1888 г., — … опыт издания земского органа в виде «Вольного Слова» нельзя признать удачным, хотя бы уже потому, что собственно земские материалы стали поступать в редакцию правильно только с конца 1882 г., а в мае 1883 г. издание было уже прекращено». Неудача либерального органа явилась естественным результатом слабости либерального движения. 20‑го ноября 1878 г. Александр II обратился в Москве к представителям сословий с речью, в которой выражал надежду на их «содействие, чтобы остановить заблуждающуюся молодёжь на том пагубном пути, на который люди неблагонадёжные стараются её завлечь». Затем и в «Правительственном Вестнике» (1878 г.) появился призыв к содействию общества. В ответ на это пять земских собраний (Харьковское, Полтавское, Черниговское, Самарское и Тверское) заявили о необходимости созвать Земский собор. «Можно также думать», — пишет автор «Записки» Витте, изложив подробно содержание этих адресов, из которых только 3 проникли в печать целиком, — «что заявления земств о созыве Земского собора были бы гораздо более многочисленны, если бы министерство внутренних дел своевременно не приняло мер к недопущению таких заявлений: предводителям дворянства, председательствующим в губернских земских собраниях, разослан был циркуляр, чтобы они не допускали даже чтения в собраниях подобных адресов. В некоторых местах были произведены аресты и высылки гласных, а в Чернигове в залу заседания даже введены были жандармы, которые силой её очистили».

Либеральные журналы и газеты поддерживали это движение, петиция «25-ти именитых московских граждан» Лорис–Меликову указывала на созвание независимого собрания из представителей земств и предложение этому собранию участия в управлении нацией. И назначением министром внутренних дел Лорис–Меликова правительство, по–видимому, делало уступку. Но именно по–видимому, ибо не только никаких решительных шагов, но даже и никаких положительных и не допускавших перетолкования заявлений не было сделано. Лорис–Меликов созвал редакторов петербургских периодических изданий и изложил им «программу»: дознать желание, нужды и пр. населения, дать возможность земству и пр. воспользоваться законными правами (либеральная программа гарантирует земствам те «права», которые закон у них систематически урезывает!) и т. п. Автор «Записки» пишет:

«Через его собеседников — для того они и были приглашены — программа министра оповещена была всей России. В сущности она не обещала ничего определённого. Всякий мог вычитать из неё что угодно, т. е. всё или ничего. Прав был по–своему (только «по–своему», а не безусловно «по–всякому», прав?) один из подпольных листков того времени, выразившись об этой программе, что в ней одновременно мелькает «лисий хвост» и стучит зубами «волчья пасть». Такая выходка по адресу программы и её автора тем понятнее, что, сообщая её представителям печати, граф настойчиво рекомендовал им «не смущать и не волновать напрасно общественные умы своими мечтательными иллюзиями»». Но либеральные земцы не послушались этой правды подпольного листка и сочли помахивание «лисьим хвостом» за «новый курс», которому позволительно довериться. «Земство верило и сочувствовало правительству», — повторяет «Записка» Витте слова нелегальной брошюры «Мнения земских собраний о современном положении России», — «как бы боялось забегать вперёд, обращаться к нему с чрезмерными просьбами». Характерное признание свободно высказывающихся сторонников земства: Земский союз на съезде 1880 г. только что решил «добиться центрального народного представительства при непременном условии одной палаты и всеобщего голосования», — и вот это решение добиваться осуществляется тактикой «не забегать вперёд», «верить и сочувствовать» двусмысленным и ровно ни к чему не обязывающим заявлениям! С какой–то непростительной наивностью земцы воображали, что подавать петиции это значит «добиваться» — и петиции «посыпались от земства в изобилии». Лорис–Меликов 28‑го января 1881 г. вошёл с всеподданнейшим докладом об образовании комиссии из выборных от земств для разработки законопроектов, указанных «высочайшей волей», — с правом только совещательного голоса. Особое Совещание, назначенное Александром II, одобрило эту меру, заключение Совещания 17‑го февраля 1881 г. было утверждено царём, который одобрил и предложенный Лорис–Меликовым текст правительственного сообщения.

«Несомненно, — пишет автор «Записки» Витте, — что учреждение такой чисто совещательной комиссии не создавало ещё конституции». Но — продолжает он — едва ли можно отрицать, что это было дальнейшим (после реформ 60‑х годов) шагом к конституции и ни к чему другому. И автор повторяет сообщение заграничной печати, что Александр II выразился по поводу доклада Лорис–Меликова: «Да ведь это Etats generaux (Генеральные штаты)»… «Нам предлагают не что иное, как собрание нотаблей Людовика XVI».

Мы, с своей стороны, заметим, что осуществление лорис–меликовского проекта могло бы при известных условиях быть шагом к конституции, но могло бы и не быть таковым: всё зависело от того, что пересилит — давление ли революционной партии и либерального общества или противодействие очень могущественной, сплочённой и неразборчивой в средствах партии непреклонных сторонников самодержавия. Если говорить не о том, что могло бы быть, а о том, что было, то придётся констатировать несомненный факт колебания правительства. Одни стояли за решительную борьбу с либерализмом, другие — за уступки. Но — и это особенно важно — и эти последние колебались, не имея никакой вполне определённой программы и не возвышаясь над уровнем бюрократов–дельцов.

«Граф Лорис–Меликов, — говорит автор «Записки» Витте, — как бы боялся прямо взглянуть на дело, боялся вполне точно определить свою программу, а продолжал — в другом, правда, направлении — прежнюю уклончивую политику, которая по отношению к земским учреждениям была принята ещё графом Валуевым.

Как справедливо было замечено и в тогдашней легальной печати, самая программа, заявленная Лорис–Меликовым, отличалась большой неопределённостью. Эта неопределённость видна и во всех дальнейших действиях и словах графа. С одной стороны, он заявляет, что самодержавие «разобщено с населением», что «на поддержку общества он смотрит как на главную силу…», на проектированную реформу «не смотрел как на нечто окончательное, а видел в ней только первый шаг» и т. д. В то же время, с другой стороны, граф заявлял представителям печати, что «…возбуждённые в обществе надежды суть не что иное, как мечтательная иллюзия…», а во всеподданнейшем докладе государю категорически заявлял, что Земский собор был бы «опасным опытом возвращения к прошедшему…», что проектируемая им мера никакого значения в смысле ограничения самодержавия иметь не будет, ибо не имеет ничего общего с западными конституционными формами. Вообще, по справедливому замечанию Л. Тихомирова, самый доклад этот отличается замечательно запутанной формой».

А по отношению к борцам за свободу этот пресловутый герой «диктатуры сердца», Лорис–Меликов, довёл «жестокости до не бывавших ни раньше ни позже фактов смертной казни 17-летнего мальчика за найденный у него печатный листок. Лорис–Меликов не забыл отдалённейших уголков Сибири, чтобы ухудшить там положение людей, страдавших за пропаганду» (В. Засулич). При таком колебании правительства только сила, способная на серьёзную борьбу, могла бы добиться конституции, а этой силы не было: революционеры исчерпали себя 1‑ым марта, в рабочем классе не было ни широкого движения, ни твёрдой организации, либеральное общество оказалось и на этот раз настолько ещё политически неразвитым, что оно ограничилось и после убийства Александра II одними ходатайствами. Ходатайствовали земства и города, ходатайствовала либеральная печать («Порядок», «Страна», «Голос»), ходатайствовали — в особенно благонамеренной, хитросплетённой и затуманенной форме — либеральные авторы докладных записок (маркиз Велепольский, проф. Чичерин и проф. Градовский — «Записка» Витте излагает их содержание по лондонской брошюре «Конституция графа Лорис–Меликова», изд. фонда вольной русской прессы. Лондон, 1893 г.), выдумывая «остроумные попытки перевести монарха через заветную черту так, чтобы сам он этого не заметил». Все эти осторожные ходатайства и хитроумные выдумки оказались, разумеется, без революционной силы — нолём, и партия самодержавия победила, победила, несмотря на то, что 8‑го марта 1881 г. на Совете министров большинство (7 против 5) высказалось за проект Лорис–Меликова. (Так сообщается в той же брошюре, но усердно списывающий её автор «Записки» Витте тут почему–то заявляет: «Что происходило на этом — 8‑го марта — совещании и к чему оно пришло, достоверно неизвестно; полагаться же на слухи, проникшие в иностранную печать, было бы неосторожно») 29‑го апреля 1881 г. вышел манифест, названный Катковым «манной небесной», — об утверждении и охране самодержавия.