Этот счастливый токсичный мир

Эйна. Интермедия

Мы с Гибисом церемонно пьем чай, сидя за детским столиком, пока наши мамы делают то же самое за большим. Вообще-то для чайных церемоний у нас есть специальная комната на первом этаже, но как-то так вышло, что почти каждый раз чаепития проходят тут, в оранжерее. Ну, это не настоящая оранжерея, конечно. Просто веранда в форме сплющенного шестиугольника, где много света, потому что три стены состоят целиком из окон. А еще тут много цветов и маленьких деревьев в горшках и даже есть фонтанчик. Из-за шума этого фонтанчика, который разделяет два стола, нам не слышен разговор взрослых, а им не слышно, о чем болтаем мы с Аликом.

Я очень стараюсь повторять за мамой, когда разливаю чай. Моя мамочка преподает искусство чайной церемонии. Но я не очень-то аккуратная, сладкие капли то и дело падают на столешницу, и на моем новом платье уже минимум три пятна. Алик явно скучает и косится на пироженки, которые пока есть рано.

– Так ты хочешь со мной дружить? – важно спрашиваю я.

– Ну хочу, – пожимает плечами Алик.

Меня злит, что он такой вялый и все время смотрит на еду, а не на меня. Он даже из вежливости не делает вид, что ему интересно это чаепитие. Он сюда пришел только потому, что его мама привела.

Наши родители подружились не так давно. Сначала подружились наши папы – они ходят в какой-то клуб любителей древности или вроде того. Папа Алика – историк, а Воглер, хоть и психолог, тоже обожает всякое старье. Ну, я это в хорошем смысле. Из-за Воглера у нас дом, похожий на дворец, а я как будто принцесса. У нас даже есть в саду лабиринт из подстриженных кубиками кустов.

Во всем городе таких «исторических зданий» всего штук пять, ну, по крайней мере, я в стольких была на нашем уровне, когда мы с мамочкой и Воглером ходили в гости к другим любителям истории. Чаще всего мы ходим к Гибисам – это семья Алика – и к Синаденам. У них тоже есть сын примерно нашего возраста. Его зовут Эви, он симпатичный и веселый, но я с ним дружить не буду. Потому что как только он меня увидел, то сказал, что полюбил с первого взгляда и теперь я его дама сердца, и мы весь вечер играли, как будто я принцесса, а он мой принц. Мы даже поцеловались за шторкой! А потом я узнала, что ему нравятся все подряд девочки и он с каждой так играет. Алику пока никто не нравится, так что я твердо решила стать его дамой сердца. Но его сердце, по-моему, давно превратилось в желудок.

– Ну, раз хочешь, расскажи мне свой главный секретик, – требую я.

– Не могу, – говорит Алик. – Эта тайна только моя.

Приходится использовать свое главное оружие:

– Тогда я заплачу! Заплачу и скажу, что это ты меня обидел!

Алик выглядит очень красиво в этом своем отглаженном костюмчике и с зачесанными назад волосами. Он даже симпатичнее Эви, если честно. И симпатичнее всех мальчиков в нашей школе. И поэтому меня так злит, что он не восхищается мной – самой миленькой из девочек. И поэтому так хочется его уколоть. И я точно знаю, куда надо колоть. Алику не нравится ни этот его костюмчик, ни наше чаепитие, но он все терпит ради своей мамочки. Он очень сильно боится ее расстроить.

Его лицо на секунду, и правда, становится испуганным, но он быстро говорит:

– Тогда я попрошу, чтобы нас повели в полицейский участок и проверили на детекторе лжи. Это такая штука, которая показывает, врешь ты или нет. Или пускай нас послушает судья. У него таланик работает как полиграф, ты знала? Он сразу поймет, правду ты говоришь или нет.

Я проливаю свой чай от удивления. Нарочно долго вожусь, пока вытираю его салфетками. В это время пытаюсь придумать, что бы такого ответить. Но ничего не идет в голову. Я злюсь. Мне обидно и на самом деле хочется плакать. Алик это видит и начинает нервно елозить на стуле. Потом тоже берет салфетку и помогает мне вытереть столик, а сам тихо спрашивает:

– Зачем тебе так нужен мой секрет? Почему нельзя дружить без него?

– Потому что так не получится! – вскидываю я голову. – Секретик – это как… это как крем между коржами, видишь? – Я показываю на пироженки. – Вот эта половинка – ты, а эта – я. Если их просто прилепить друг к другу, они еще какое-то время подержатся, пока влажные, а потом высохнут и распадутся. А если между ними будет что-то скрепляющее, вроде крема, то они буду держаться, даже когда высохнут! Понимаешь?

– Не-а, – говорит Алик и запихивает пироженку в рот, как будто думает, что поймет мои слова лучше, если съест ее.

Я не выдерживаю и признаюсь в том, чего обычно никому не рассказываю:

– Если у меня будет твой секретик, ты меня ни за что не бросишь, потому что будешь бояться, что я его всем расскажу! Потому что если мы не будем друзьями, я уже не должна буду его хранить, ясно? Поэтому если ты правда хочешь со мной подружиться…

– Но так нечестно, – прерывает меня Алик. – Почему это у тебя будет мой секрет, а у меня твоего не будет?

– Ты совсем глупый? – Я ставлю чашку на блюдечко слишком громко. – Я уже рассказала тебе все свои секретики! Какие у меня любимые цвета и что я подарю мамочке на день рожденья. Я даже показала тебе, где держу свой дневничок! – Я указываю на розовую записную книжку с замочком, которая лежит возле меня, ожидая, когда я запишу в нее тайну Алика.

Он смотрит на меня очень внимательно и говорит:

– Нет, это мне не интересно. Я твой дневник все равно не прочитаю.

Это правда. Потому что я использую кучу значков, когда записываю. Я научилась этому у Воглера. Он психолог. А у психологов все записи о пациентах делаются на специальном языке, чтобы никто посторонний их не расшифровал. Воглер говорит, что в его работе очень важна эта… ко-фи-де-ци-аль-ность. У меня, конечно, не настоящая криптография, как у него, но я тоже использую много рисуночков и сокращений вместо слов. Я давно их выучила и выдернула странички с объяснениями сзади дневника.

– Тогда чего ты хочешь? – спрашиваю я.

– Настоящий секрет, – бубнит Алик с набитым ртом, лопая уже вторую пироженку. – Такой, который тебе, правда, не хочется выдавать. Тогда обмен будет честный.

Меня это так сильно злит! Еще никто не выпытывал у меня мои секретики. Я обычно делюсь какой-нибудь ерундой, и никто больше ничего не спрашивает, потому что все и так хотят со мной подружиться. Но Алик меня раскусил, прожевал и проглотил, прямо как эту пироженку. А я так хочу узнать его тайну, что выдаю:

– На самом деле Воглер – не мой папа!

Это мой самый секретный секрет, который мы с мамой никому не рассказываем. До меня запоздало доходит, что именно я натворила. И я жутко пугаюсь.

– Как это не твой папа? – удивляется Алик.

– Вот так, – бурчу я: отступать уже некуда. – Мой настоящий папа – моряк. И он… он однажды уплыл и…

Я не могу сказать, что он нас с мамой бросил. Чувствую, как опять подступают слезы. На этот раз их сдержать куда труднее. Но если я заплачу, наши мамы забеспокоятся, начнут бегать вокруг меня, и Алик так и не расскажет мне свою тайну.

– В общем, Воглер – это второй мамин муж.

Я смотрю на кукольные чашки под руками и в этот момент хочу перевернуть все – и столик, и поднос. Все разбить и все пролить и растоптать все эти пироженки. Я ненавижу их. Ненавижу мамины чайные церемонии. Ненавижу то, как она учит других мам, что женщина должна создавать уют в доме и делать себя и все вокруг красивым, чтобы мужчине было с ней хорошо.

Мамочка все делала для папы! Все! А он просто нас бросил! И не помогли ей никакие пироженки, и чаи не помогли, и красивые платья, и вот поэтому… Вот поэтому я решила, что лучше буду делать, как Воглер. Я буду собирать секретики. И тогда меня ни за что не бросят. Просто побоятся бросить! А свои секретики я рассказывать никому не буду. И тогда я смогу разрывать дружбу, когда захочу, когда мне самой надоест.

Но прямо сейчас я, как дура, проболталась тому, кто даже не хочет со мной дружить! Слезы капают на пирожные, но я терплю, отвернувшись от мамы, чтобы она не заметила. Мне тяжело дышать, потому что я стискиваю губы. Боюсь, что, если открою рот, начну судорожно всхлипывать. Но сопли забивают мне нос, и я чувствую, как лицо становится пунцовым от нехватки воздуха. Вот-вот придется дышать ртом, и тогда…

И тут Алик быстро берет салфетку, сжимает мой нос и шепчет:

– Сморкайся!

И я сморкаюсь. И от удивления перестаю плакать.

Алик морщится, пока кладет салфетку на поднос, где полно фантиков, а потом становится серьезным и говорит.

– Я жду свою бабушку. Это мой секрет.

Я беру еще одну салфетку и повторно высмаркиваюсь, а потом гнусавлю:

– А что в этом такого секретного?

Алик смотрит по сторонам, потом наклоняется ко мне и взволнованно шепчет:

– Моя бабушка – нетопырь!