Москва и мертвичи

– Верно, я использую эту информацию для урегулирования ситуации с нашими друзьями из Кремля. Хотя бы частичного.

– Вам не кажется, что как-то это все притянуто за уши?

– Кажется. Но версию надо отработать. Мечников не зря наш лучший следователь, чутье уникальное. По Назарову есть что? – он сменил тему.

Агата извлекла из сумки листок со стишками крокодила и положила перед ним на стол.

– Узнаете почерк? Тот же, что на записке.

– Откуда? – изумился начальник.

– Из квартиры Казимира. Он, видите ли, стихи у нас писал. Получается, он и отправил записку, а вскоре его убрали. То есть убийства, скорее всего, связаны, а наша версия про третью силу и стравливание нас с мертвичами имеет право на жизнь.

Филатов долго смотрел на записку, потом устало откинулся в своем кресле, достал из ящика стола пачку сигарет, прикурил от спички.

– Одни вопросы. Все совсем запуталось. Идите к Мечникову, мне надо подумать.

Мы встали. Агата уже стала открывать дверь, когда Николай Борисович заговорил:

– А, стойте, забыл. Ваше дело по богеме передаем в архив. Не наш профиль.

– Не наш профиль?

– Патологоанатома, конечно, заткнули, а тела побыстрее кремировали, но там были аккуратные следы хирургического вмешательства для откачивания крови. В незаметных местах – под волосами, в половых органах и так далее. Это культы балуются. А знаете, как все вскрылось? Патологоанатом, проводивший вскрытие, через пару дней уволился. Подозрительно. Короче, наши его очень настоятельно допросили, и он раскололся. Беднягу кто-то запугал до полусмерти. Говорит, пришли к нему ночью двое в золотых масках, непонятно как зашли в квартиру, встали над кроватью, спрашивали, не нашел ли он что-то необычное при обследовании тел, и говорили, что будет очень прискорбно, если нашел. Даже не уверен, сон был или явь. Но намек понял.

– И что за культ, непонятно?

– Что за культ, непонятно. Мало их, что ли, в золотых масках.

– Ну, у тебя хоть была хорошая ночная прогулка, – подмигнул я Агате шагая к двери.

– И еще… – опять остановил нас Филатов. – Расследование дела с Кочетковым явно будет долгим, даже с Мечниковым в вашей команде. Посмотрите-ка вот это на досуге, – и он извлек из бюро очередную папку.

* * *

В кабинете Мечникова было стерильно чисто и аккуратно. Часто у следователей на столах бардак: навалены карты, распечатки фотографий, энциклопедии, переполненные пепельницы. У него же все было, как у строгого финансиста: шкаф с подшитыми делами в зеленых папках и почти пустой стол с монитором, проводным телефоном, стопкой белой бумаги и ручкой. Даже толстый подоконник за спиной не был завален личными и рабочими предметами, а демонстрировал ряд горшков с неизвестными мне растениями. Стена, на которую в полицейских сериалах герои с задумчивым видом клеят фотографии и соединяют булавки красной ниткой, тоже пустовала. Единственное, что хоть как-то персонализировало хозяина кабинета, – магнитная доска, красовавшаяся десятками сувенирных магнитиков со всех краев нашей родины, среди прочих я отметил толстого кота из Казани, сочинский Морской вокзал, готический калининградский собор и вантовый мост на остров Русский близ Владивостока.

– Ладно, ребята, раз уж мы в одной лодке, скажу сразу, я люблю работать один, – поприветствовал он нас, растирая руку.

Слышал, у него было ранение.

– И это висяк. Поверьте моему опыту, мы не найдем мотивы Кочеткова и его убийцу. Вы знаете, Кочетков хитрый говнюк был. Не любил я его. Но уважал, – он поднял палец, чтобы донести серьезность уважения. – Уверен, секреты и причины убийства он в могилу унес. Невиданное дело: убить информатора и мирного мертвича… Повод должен быть серьезный. Такой не хранят на бумажках и жестких дисках. А про напавшего на него… в лаборатории даже шерсть не могут определить. Но дело важное, – продолжил он, увидев наши обескураженные лица. – Филатов велел копать, на личный контроль взял. Так что заниматься мы им будем. Какие предложения?

Он уставился на меня.

– Я э-э-э…

– Я думаю, с прошлого надо начать. Копайте прошлое Казимира. Интуиция подсказывает.

Интуиция его действительно была знаменита на все отделение.

– Вы разве с ним лично не были знакомы? – уточнила Агата.

– С ним много кто был знаком. Он поставлял информацию. Но прошлым его я не интересовался. Данные о клиентах его поищи.

– И вы допускаете, что его убил Кочетков?

– Я почти уверен. Лис же вам тоже подтвердил.

– Еще можно посмотреть архивы, не было ли аналогичных нападений, как на Кочеткова, – предложил я.

– Отлично, голова работает. Покопайтесь в архивах в поисках похожих дел. Шерстите, шерстите. И все, что найдете, несите ко мне. А что там в папке у тебя?

– Филатов дал. По другому делу.

– Ясно. Ну, теперь идите.

– А вы?

– А я? Я наведу справки по своим каналам. Наведаюсь кое-куда. Давайте работать параллельно. Ты вот, Игнатова, иди про прошлое копай. В рюмочную сходи, порасспрашивай про него, если пустят. А ты, Барченко, ты же из мониторинга и архивов изначально? Вот и иди в архивы. А я говорю, я одинокий волк. Ну все, идите.

– А вы с нами будете же делиться ходом расследования? Как глава группы.

– Важное что-то будет – вы первыми узнаете, – заверил он. – За работу.

Мы отошли от кабинета на пару десятков метров по коридору и недоуменно переглянулись.

– Это и есть его уникальный метод? Раздать всем задачки и в одного заниматься не пойми чем? Ничего уникального он не предложил, – разочарованно прокомментировала Игнатова.

– Или не хочет делиться методикой и лаврами с новичками. Отправил нас херней заниматься, пока сам будет вести настоящее расследование.

– Ладно, – пожала плечами она, – не жаловаться же на него Филатову? Работаем с тем, что имеем. Руководству видней, хозяин – барин. Пойдем заниматься, чем он сказал. А что в папке-то?

* * *

Тысяча девятьсот девяносто второй год. Последнее дело пару лет как скончавшегося следователя Елистратова. Чем-то похоже на наши истории с Курьяново и «Лосиным Островом».

В стране полный бардак, поэтому происходящее проходит совсем незамеченным мимо широкой публики – кому какое дело до серии пропаж и убийств в лесах под Владимиром, когда, как сообщают просматриваемые мной архивные материалы, за окном шоковая терапия, на границах бывших республик стрельба, разваливается Югославия и по живому режут Черноморский флот?

Пропадает лесничий. Потом пропадает грибник. Еще два грибника, одного потом находят местные мальчишки: мертвого, с отгрызенными ногами. Неустановленный охотник, видимо, с латентным даром подвергается нападению жуткого существа, но отбивается, ранит и даже вырывает клок шерсти у нападавшего. Этот клок он присылает анонимно в местную желтую газетенку, которая печатает его историю и выкладывает фото шерсти необычного окраса.

Елистратов, работающий в новообразованном после распада Союза МПД (в котором тоже, как и везде, творится бардак), героически продолжает стоять на страже Пакта и работать вопреки всему. Семидесятилетний следователь советской школы не играет в гласность, не миндальничает с четвертой властью, а заявляется в редакцию «Неизвестного Владимира» и в жесткой форме изымает шерсть на экспертизу.

Лаборатория тоже не может установить нападавшего по образцу, тогда Елистратов решает ловить гада на живца, в качестве живца выступает он сам: бродит днями и ночами по владимирским лесам с обрезом под плащом, дожидаясь нападения, и, что предсказуемо, дожидается. Монстром оказывается лугару, французская разновидность оборотня, и первый за десятилетие гастролер в Центральной России, которую так легко было держать на замке с закрытым авиасообщением.

Елистратов получает ранение в живот, теряет четыре пальца на правой руке и ступню, но засаживает лугару пулю промеж его волчьих глаз. Выходит на пенсию с медалью.

Или вот история из тысяча восемьсот шестьдесят девятого года.

Князь Ромодановский-Ладыженский полгода страдает от страшного зверя в семейном имении под Брест-Литовском. Не то волк, не то лев терроризирует и нападает на селян и скот. Редкие выжившие рассказывают о странном, неравномерном, будто кусками, шерстяном покрове чудовища. Суеверные крестьяне утверждают, что это оборотень, вилктак, о котором рассказывали их литовским дедам их деды.

Каждую неделю начинают устраиваться молебны с просьбой защиты у небесных сил, прихожане впадают в религиозный психоз, шепчутся о наказании за грехи и скором конце света. Нападения продолжаются, окрестные деревни, как и казна князя, начинают пустеть. История доходит до губернских газет, которые сообщают о появлении в России своего жеводанского зверя.

Прибывший на место аж из самого Петербурга следователь министерства бесовских дел Ганс фон Белов организовывает масштабную охоту с целью изловить дьявольского зверя. На третьи сутки облавы загнанное чудовище падает замертво от меткого выстрела в сердце, сделанного самим князем Ромодановским-Ладыженским. Ничего сверхъестественного в деле не находят: наводивший ужас зверь оказывается уродливой помесью огромного английского мастифа и волка, папочкой которого, вероятно, являлся распутный дог графа С., англофила из имения по соседству.

Таких историй про шерсть десятки, я провожу в архивах большую часть дня, заручившись помощью недавно получившего повышение зумера Леши, глушу чашку за чашкой кофе. Какие-то истории оканчиваются прозаично, как с похотливым английским псом, какие-то – оказываются про наших оборотней или народников, а какие-то – про гастролеров. Некоторых из них ловят, а некоторых нет. Часть дел остаются нераскрытыми, конечно, я откладываю такие отдельно, внимательно изучаю, но я не вижу ничего общего между ними, не вижу системы, не вижу связи с нападением на Кочеткова. То ли у меня плохо с дедукцией, то ли связи нет. Направляю в лабораторию запрос – не осталось ли образцов шерсти по нераскрытым делам, можно ли сравнить их с тем, что нашли в квартире покойного. Те возвращаются с ответом, что сходств нет, похоже на шерсть какого-то парнокопытного.

В районе десяти вечера Леша покидает меня, обещая, что будет мониторить новости из региональных отделов и свяжется, если что попадется по теме. В районе одиннадцати Агата возвращается с пустыми руками: ничего разузнать не удалось и ей. Она тоже просматривает отложенные нераскрытые дела, пока с ругательством не откидывает последнее на пол не в силах выстроить их в один с кочетковским сюжет.

– Филатов предупреждал, что расследование будет долгим.

– Займемся завтра папкой?

– Займемся папкой.

* * *

Папка стала делом, после которого жизнь сделала новый крутой поворот и перестала быть прежней. Иногда на мгновенье я вспоминаю это время с ностальгией и горечью.

Знает ли кто-нибудь, сколько всего павильонов на ВДНХ? Ни в лужковский, ни в собянинский период жизни в Москве, ни сейчас я не мог ответить на этот вопрос. Выставка достижений народного хозяйства, переименованная в девяносто втором году в ВВЦ, аббревиатуру, которую, кажется, никто, кроме чиновников не использовал и не знал, как расшифровывать, всегда представлялась мне отдельным городом. Немудрено: двести сорок гектаров, это без парка «Останкино».