Москва и мертвичи

Глава VII. Кали-юга

Странность вторая: на костях другого города

Когда мне было лет пятнадцать, в СМИ и соцсетях промелькнула интересная рекламная кампания московских достопримечательностей. Уж не помню, какой там был слоган, но суть была в том, что Москва хранит много секретов, и проиллюстрировано это было следующим образом. Известные здания вроде МГУ, Большого театра или храма Василия Блаженного имели зеркальные отражения, уходящие вглубь земли, при этом оригинальные строения оказывались лишь «верхушками айсберга», а под землей были погребены гигантские дворцы. Уж не знаю, было ли это просто креативом рекламщиков или тонким намеком неких сил другим силам, но те рекламные плакаты попали в точку: под нами погребен другой город. Вместе с жителями.

Позже в интернете мне попадались теории, что был некий потоп, что была война, сокрытие истории, не знаю, как к этому относиться, однако, если сложить несколько фактов, то получается, что современная Москва – далеко не первый город на этом месте.

Все слышали про «Москву белокаменную» – и сейчас можно у древних зданий увидеть цокольные этажи из крупного белого камня. Остаток стены «Белого города» можно наблюдать и во всем известной «Яме» на Чистых прудах (о, как мы там бухали!). Как получилось, что все белокаменное погребено под многометровым слоем земли, – большая загадка. Ученые говорят о «культурном слое», но я в это не очень верю. Что за слой такой, что дома по крышу засыпал, а откапывать никто не стал и легче было сверху по новой построить? Наконец, можно посмотреть на древние карты и гравюры Москвы. Крепости, неизвестные реки, непонятные циклопические сооружения. Где все это? Молчат историки.

Что еще – раскопки. Каждый раз, когда в Москве начинают копать, обнаруживают сюрпризы: неучтенные этажи под землей, остатки строений, неизвестно откуда взявшихся. Клали плитку на Тверской – копнули посреди дороги, чтобы кабели положить, а там дома. Делали фонтан на Биржевой площади, копнули, а там церковь. Реконструировали Политехнический, а там вообще несколько неучтенных этажей на семнадцать метров вниз. Как, спрашивается, могли не знать, если здание всего лишь в конце девятнадцатого века, по документам, построили. Это не говоря про библиотеку Ивана Грозного (тоже потерялась под землей), загадочные подвалы Остоженки, больше похожие на целый квартал средневекового города и подземелья, на которые то и дело натыкаются диггеры и археологи.

Ну и последнее – московское метро. Думаете, почему такое глубокое? Бомбоубежище потому что? Ниже секретных правительственных веток потому что? Плывуны? Все ответы правильны, но главная причина, я думаю, в том, что под нами – метров на сорок в глубину – остатки того, предыдущего, города. Погребенного вместе с жителями. Я не люблю метро, мне там некомфортно, по возможности я избегаю поездок на нем и пользуюсь наземным транспортом. На глубоких станциях я чувствую себя как на кладбище. Спускаясь на эскалаторе, я часто вижу призрачные руки в странных одеяниях, тянущиеся из потолка к головам ни о чем не подозревающих пассажиров. Иногда встречаю призраков других эпох на глубинах старых станций – они просто рассекают толпу и исчезают в стенах тоннелей, и временами они совсем не похожи на людей. Везде отрицательные энергетические воронки, высасывающие энергию из пассажиров, на поверхности их в разы меньше. Станции у Кремля – это вообще одна большая эманация боли и страданий, там стены сочатся злом, горем и смертью, подозреваю, что там находился центр и погребенного ныне города. Думаю, поэтому у нас и наверху столько нечисти.

Говорят, схожая ситуация и с другими мировыми столицами – Парижем, Лондоном, Римом. Подо всеми погребенные города. В Париже вообще эти жуткие катакомбы, где никто и не скрывает миллионы захоронений, даже экскурсии водят. Я там никогда не был, не поездишь на стипендию и зарплату курьера особо, но было бы интересно очутиться за границей и посмотреть на местную потустороннюю фауну. То же, что и у нас? Или свои чудища ходят и охотятся на людей? «Увидеть Париж и умереть» – для меня играет особыми красками, знаете ли.

* * *

Конечно, мы пошли к Филатову. К кому еще идти в данной ситуации?

Начальник и так был почему-то не в духе, а нашей экстренной встрече, на которой мы настояли, совсем был не рад.

– И ты не знаешь, кто это прислал?

– Нет.

– Почему тебе?

– Не знаю. Возможно, потому что я новенькая и меня сложно было успеть вовлечь в какой-то заговор.

– Кому-то еще сказала?

– Нет, только вам и Диме.

Филатов долго разглядывал записку, затем молча подвинул к себе зеленую мраморную пепельницу, зажег спичку и методично сжег письмо, подпалив бумагу с нескольких сторон. Потом перемешал и растоптал пепел тупой стороной карандаша.

Мы молчали, он тоже. Мне по-прежнему было неуютно, я знал, что мы втягиваемся в опасное дерьмо.

– Вы понимаете, чем это нам всем грозит? – наконец поинтересовался он, словно нанизывая нас взглядом на шампуры.

– Нарушение Пакта… – неуверенно начала Агата, смотревшая под ноги.

– Нарушение Пакта, да. Каких лет сто не было. Это экстренный созыв на встречу Черного Кремля. Это обвинение части из них (мы даже не знаем толком, кто у этих чертей там западник, а кто центрист) в серьезнейшем нарушении. Это потенциально ослабление или уничтожение одной из их фракций, и никто не знает, к чему это приведет. Это, в конце концов, – он сказал это слово, – война.

Он встал из-за стола и подошел к развешанным картам.

– Вот, посмотрите, – он обвел пальцем существенный кусок центра Москвы. – Вот это все на хрен сгорело в тысяча восемьсот двенадцатом. В «войне с Наполеоном». Остался с десяток деревянных домов и побольше домов из камня. Теперь представьте, как рванет, если война случится сейчас…

– Откуда мы вообще знаем, что в этой анонимке правда? – перебил его я. – А вдруг эта чья-то хитрая игра?

– И это может быть, – мрачно согласился Филатов, – но если и так, одно то, что кто-то стал играть в такие игры, очень опасно. Такое ни разу не случалось на моей памяти за все время работы в МПД. В архивах тоже такого не найдешь, правда, Дима?

– Я не все архивы видел, в центральном аппарате же закрытые…

– Поверь мне.

Филатов посмотрел в окно. Там опять шел мокрый снег. Проходящие по улице подростки в кроссовках и с голыми щиколотками весело скользили по наледи наклона тротуара.

– Значит, так. Доказательств у нас никаких нет. Включить вас в следственную группу по Назарову – расписаться, что дело с его убийством нечистое, моментально узнают. Ни слова никому пока. Возможно, секрет и любые планы западников он унес с собой в могилу. Мне надо подумать, что делать дальше.

– Меня вот что больше пугает, Николай Борисович, – оторвалась от изучения ковра Агата, – если одна их фракция якобы поддерживала какого-то кандидата, где гарантии, что другие не поддерживали его оппонентов? Какого-нибудь либерала? Или зеленого? Или кремлевского кандидата?

Вопрос напрашивался сам собой, но я испугался его озвучивать. Повисло тяжелое молчание.

– Может, магов этих наших как-то привлечь? – встрепенулся я. – С котлованом же помогло. Дадут наводки, свечки свои позажигают. К Изосимовой сходить? Может, Назаров сам к каким гадалкам обращался?

– А где гарантия, что они не проболтаются? В общем, я подумаю. Возможно, попробую подать в центральный аппарат идею, что всем кандидатам нужна дополнительная защита с нашей стороны, установим слежку. Идите занимайтесь вашей богемой. И молчите, узнаю, что проболтались, лично закопаю.

И мы отправились заниматься богемой. Еще одним дерьмовым делом в начавшейся вслед за турецким гастролером серии дерьмовых дел.

Говорят, что Гиляровский приукрасил ужасы дореволюционной Хитровки, мол, и сам потом признавал, что от него хотели жареных фактов, а местные жители недоумевали от прочитанного. Гиляровский так-то вообще не из Москвы был. Как бы то ни было, в этот раз, неделю назад, судьба привела нас в доходный дом, располагавшийся ровно на границе когда-то самого криминального района Москвы и более престижного – Ивановской горки. Всегда любил эти закоулки, тут почти нет шума машин и почти нет людей, что в центре (да и не только центре) столицы на вес золота.

«Лучше иметь доходный дом в Москве, чем золотой рудник в Сибири», – говорили до семнадцатого года. Доходные дома – пик дореволюционного домостроения, начало московской гонки за квадратными метрами и арендной ставкой, первые небоскребы города и нередко настоящие инженерные чудеса того времени. Даже сейчас размер их квартир, толщина стен, высота потолков, сохранившиеся парадные вестибюли с богатыми плафонами и резными лестницами кажутся недостижимым стандартом жизни. Например, в самом густонаселенном доме Нирнзее был каток на крыше, ресторан, картинная галерея и кинотеатр. И кое-кому из современных москвичей посчастливилось в этих домах жить и сейчас.

Как и нашим богемным жертвам. Мы прибыли на место поздно, луна уже выглядывала из-за туч, машину бросили недалеко, в Колпачном переулке. По доброй традиции все реагенты украшали центральные улицы, а тут переулки, шедшие под горочку, лопата ГБУ «Жилищник» не тронула. Мы некоторое время елозили в полутьме мимо отреставрированных и разваливавшихся кирпичных двухэтажных зданий, пока не достигли ржавых резных ворот во двор, которые, вероятно, были не оригиналом, а стилизацией под старинные.

Я закинул голову и посмотрел на последний, четвертый, этаж, где горело одно окно – нам туда. Фасад дома облепляли уродливые наросты, но даже под слоем кондиционеров, тарелок спутникового ТВ и варварски застекленных балконов угадывалась рука талантливого архитектора, придумавшего эркеры, барельефы и высокую арчатую дверь с световым оконцем. Подъезд встретил нас сохранившимся богатым панно с кувшинками над дверью квартиры номер один, сейчас такую плитку уже не делают. Лифта, естественно, не было. Вздохнув, я взялся за изящно изогнутые налакированные деревянные перила и начал подниматься навстречу новому делу.

* * *

Он встал в шесть утра и сказался больным на работе. Сегодня предстояло сделать два важных дела.

Надел черную толстовку с капюшоном, высокие берцы, солнечные очки и маску, благо вирусов на смену ковиду пришло много. В карман сунул несколько удостоверений – на случай, если встретится случайная проверка.

При выходе из квартиры осмотрел улицу – новых машин под окном за ночь не появилось. Проверил глазок и камеры наблюдения – коллег из министерства не наблюдалось, да и из других министерств тоже. На прощание кинул взгляд на медаль в рамке на стене и кивнул. В лифте было пусто, на улице никого не видно. Похоже, все чисто.

В свой джип, конечно, не сел. Предоставленное ему авто нашлось быстро на соседней улице. В багажнике, как и условились, – большой тяжелый сверток.

Ехать предстояло часа полтора-два, в окрестности Коломны. Когда-то давным-давно он ездил в Коломну с девушкой за калачами и пастилой. Музей пастилы, Музей-фабрика пастилы, лавки с пастилой… За десять лет жизнь круто поменялась.