Королева черных волков

Глава 17

Одо разобралась с моей рукой и соорудила своеобразную косынку из собственного платка, чтобы поддержать руку, пока та регенерирует.

Как выяснилось, Никаддо не знал, что произошло на проверке, лишь получив распоряжения Тагаччи поехал выполнять приказ Кейна вместе с кадьяком медвежьей стаи. Кадьяком оказался мужчина, не старше тридцати на вид. Этот вид медведей-оборотней вообще был редким, так уж вышло, что размножались они плохо. Но работу свою для стаи всегда делали на совесть.

С нами ехали ещё несколько машин. В фургоне позади ехали близнецы. Я уже догадывалась, что скажет мне Тагаччи. Можно было к нему даже не ехать. Можно было меня вообще не вытаскивать из дома и дать хотя бы попытаться вскрыть горло Пирсу.

Лучше так умереть, чем убегая.

Я окаменела. Ничего не чувствовала. Не могла чувствовать, не получалось. Это было похоже на ступор. Кажется, со мной пытались говорить, но я замкнулась, представляя лишь кровавое месиво из Пирса Веслера на куче трупов тех, кто сегодня осмелился ворваться ко мне домой.

Не все меня предали, сказал медведь. Не все, наверное, это правда. Но мне хотелось вернуться и отомстить. Но для начала надо было выяснить, за что конкретно я буду мстить. Для начала надо было разорвать своё сердце тем, что мне скажет Тагаччи, который, судя по словам Дерека Никаддо, едва выжил.

Удивительно, как сам Никаддо первым делом не посворачивал шеи вначале моим близнецам, а потом и мне. Неужели и правда, есть у него понятие чести и достоинства? Неважно.

Единственное, что я хотела знать, где Кейн и что с ним. И если его убили, я хочу увидеть его тело.

Мы ехали по живописным дорогам, окруженным густым зеленым лесом. Вся западная сторона города принадлежала медведям.

Вдалеке промелькнул большой дом.

Он выделялся своими размерами и простым дизайном. Он был построен из темного дерева, которое придавало ему особую прочность и мощь. Медведь среди домов. Реально стоило лишь бросить взгляд и сразу можно было понять, кто живет там. Большие окна, прямые рубленные линии и тяжелая массивность бруса.

Когда мы остановились на отсыпанной гравием площадке перед огромным крыльцом, я заметила, что во многих окнах горит свет. Он казался такими манящими и уютными, будто приглашал меня зайти и принять участие в теплом и счастливом семейном кругу. Но мое настроение было далеко не таким. А семейный круг Тагаччи сегодня наверняка проходил такое же нелегкое испытание, как и я.

Лично я ощущала лишь глубокое одиночество, неспособность к соприкосновению с жизнью и выжигающую внутренности тихую ярость.

Вышла из машины и пошла следом за кадьяком. Утро было прохладным и влажным. Мое настроение все ухудшалось, тяжелым одеялом на меня наваливался страх.

Переступила порог и оказалась в просторной гостиной. Безразлично мазнула взглядом по огромному каменному камину, большому дубовому столу. Через весь дом меня провели в дальнюю комнату.

И едва войдя я выдохнула с болью. Много крови… всюду. На полу лежал Тагаччи в полуформе медведя. Его огромное тело занимало почти всю площадь небольшого помещения, и выглядел он просто ужасно. Его будто драла вся моя стая. Бурая шкура слиплась от грязи и крови, комнату наполнял звук его тяжелого тихого хрипа. Бочина была разодрана так, что кое-где шкура просто свисала, глубокие рваные раны не затягивались. Левая лапа, судя по её виду, была сломана, её будто раздавили. Огромная спина медленно поднималась и опускалась в такт дыханию.

Над ним работали двое медиков медвежьей семьи.

«Семьи». Часто они были не стаями, а семьями. В семье сложнее предать друг друга…

— Глубоко засела, зараза, вытащить не могу, — донеслось до меня.

Тагаччи шевельнул маленькими закругленными ушами на массивной голове и попытался оглянуться, но ему не дали.

— Не вертись, здоровяк, иначе эта хреновина заденет сердце. Или я его задену, черт бы побрал эти арбалетные болты, — рычал молодой врач.

Арбалетные болты? И только тогда я обратила внимание на гору окровавленного серебра рядом на металлическом подносе. Сломанные серебряные болты, пули… Вот почему он не может регенерировать.

Я обошла вдоль стены лежащего на полу оборотня и присела рядом с его головой. Близкорасположенные друг к другу глаза открылись, и медведь посмотрел на меня черным взглядом, шевельнув крупным широким носом, вдыхая мой запах. Из пасти на пол текла кровь. Тагаччи шевельнул жуткой когтистой лапой, но это всё, на что ему хватило сил.

Чтобы довести медведя до такого состояния надо очень хорошо постараться. Кажется, у этих негодяев было аж четыре дня на это.

Опустившись на колени, я наклонилась к его морде и тихо спросила:

— Пожалуйста, ответь мне только одно. Он жив или нет?

Шумно втянув пастью воздух Тагаччи собирался что-то сказать, но дернулся.

— Достал! Чтоб тебя! Последний! — в щипцах молодой врач держал треснувший зазубренный серебряный наконечник болта.

Я вновь наклонилась к Тагаччи.

— Ответь мне, пожалуйста, — положила руку ему на голову, провела по жесткой грязной шерсти. — Тагаччи, скажи, он жив?

Медленно медведь раскрыл пасть и едва внятно выговорил, ему сложно было говорить в этой форме, но я поняла.

— Не знаю, — ответил он.

А потом я задала следующий вопрос. Не могла не задать.

— Анри там был? Мой сын там был?

— Да, — выдохнул медведь.