"Антология исторического романга-6. Компиляция. Книги 1-12

Папа

В тот день, когда папский караван достиг Альп, их подножие окутал холодный туман.

Солнечная Ломбардская равнина, еле тронутая дыханием позднего октября и ласкавшая взоры путешественников своими ясными далями, осталась уже позади, за скалистым рубежом. От него дорога вела только в гору. Широкие просторы полей сменились узкими ущельями, седыми от сланца и порфира. Строгие ели, голые ольхи и буки, как часовые, молчаливо стояли по обеим сторонам дороги.

Не касаясь земли, туман покрывал своим пологом вершины и склоны гор. Караван медленно приближался к этому пологу. Где-то в молочной мгле позвякивали колокольчики, но самого стада не было видно. Всё потонуло в тумане. Когда караван вошел в него, люди словно ослепли и потерялись между деревьями. Путешественники двигались мимо шалаша, стоявшего возле дороги, и не замечали его. Люди и звери перебегали дорогу, но путники не слышали и не видели их.

Повозка Иоанна XXIII находилась в середине каравана, уже вступившего в ущелье. Впереди папы ехали всадники — кардиналы и прелаты. За папской двуколкой тянулась целая вереница телег, нагруженных фуражом, провиантом, вином (разве итальянец удовольствуется кислой немецкой виноградной лозой!) и подарками: сундучками, набитыми деньгами, драгоценностями, редкими тканями, инкрустированным оружием, восточными пряностями и бог весть, чем еще. Святой отец знал, кому что подарить. Большую часть этих вещей он взял с собой для непредвиденных оказий, чтобы потрафить вкусам разных людей. В его багаже тряслись и бренчали удивительные вещи! Среди них была даже статуя Венеры, — вернее, торс изумительной красоты! Его нашел во время раскопок секретарь папы Поджо Браччолини. Статуя очень понравилась Поджо. Он уговаривал папу взять языческую богиню с собой, в эту проклятую дорогу. Хотя статуя была велика и тяжела, папа уступил своему секретарю, — в конце концов, если Венера понадобится самому святейшему отцу, он заберет ее у Поджо в любую минуту. Ведь на свете есть немало людей, которые готовы продаться даже за мраморную бабу.

Из ущелья пахнуло холодом. Он сменил осеннюю сырость долины По так же быстро, как тесные ущелья — просторы Ломбардии. Ну и дорожка! Проклятая зима! А ведь это — только начало! Сырость проникала сквозь кожаные стены повозки, войлок и мех. От нее заныли суставы и грудь. Ведь папа сидит целыми часами и днями неподвижно, как чурбан. А согреться можно только на каком-нибудь дурацком постоялом дворе или вином.

Вино… именно это словцо вызвало у папы неприятные воспоминания. Ведь вино, а не что-либо другое впутало его в скандальную историю с собором и во всю эту дьявольщину. За вино Иоанн может поплатиться папской тиарой, если не больше. Однажды, в самую решающую минуту, из-за вина он даже потерял Рим.

О, если бы можно было подсчитать, сколько раз он дрался за Рим, брал и отдавал его! Впервые ему пришлось осаждать Рим при ныне покойном Александре V. Он был тогда военачальником папы и носил еще свое собственное имя — Бальтазар Косса. Когда Александр умер (злые языки, разумеется, болтали, будто Бальтазар отравил Александра), — Коссу провозгласили папой. Ему сразу же пришлось бороться с теми, кто натравливал на него обоих антипап — Пьетро ди Луну и Анджело ди Корарио. Иоанн скорее проглотил бы свой собственный язык, чем назвал бы их папскими именами — Бенедиктом XIII и Григорием XII. Нечего сказать, выискались наместники Христовы! Первый окопался в своем пузатом Авиньоне и не осмеливается высунуть оттуда нос. Жалкий узник, он сидит под охраной французов… А второй?.. Черт знает, где второй. Наверное, околачивается где-нибудь возле Римини. Но и сам Иоанн XXIII, единственный законный наследник Александра V, оказался не в лучшем положении! А из-за чего? Из-за вина! Из-за окаянного вина!..

Сколько сил он потратил, защищая Рим, родной Рим, от посягательств своего милого соотечественника — неаполитанского короля Владислава. И всё-таки папа отстоял свой город. Если бы неаполитанец, испанцы и французы не тревожили Иоанна XXIII, он создал бы сильное, богатое, величественное церковное государство! Но угораздило же болванов, ведавших его казной, придумать налог на вино… Правда, папская казна тогда была пуста, как желудок дикого кабана ранней весной… Налоги — притом неслыханно высокие! — брали за всё. Черт побери! Уж лучше было пойти на риск и утроить налог на хлеб, чем трогать у итальянцев вино. Этот налог собирали недолго, зато именно он проторил дорожку Владиславу, и тот шутя занял Рим. Римляне возненавидели и папских сборщиков и самого папу. От него быстро отреклись даже те, кто еще неделю назад присягал ему на вечную верность. Ничего себе, хороша верность! После этого Иоанну XXIII пришлось подмазать пятки и бежать во Флоренцию. Он попортил себе немало крови, прежде чем попал туда. Темными ночами на горных и лесных тропинках папа сталкивался с вражескими бандами, а им было наплевать, кто шел — солдат или кардинал. И тот и другой гниют одинаково, если их заколоть пикой. Когда наконец Иоанн XXIII добрался до Флоренции, ее жители побоялись публично признать папу и поселили его в грязном предместье. Святейшему отцу в то время даже не позволили въехать в город. Фу…

Теперь было не до шуток. Иоанну XXIII пришлось вкусить горечь унижения — обратиться с посланиями ко всем дворам и жаловаться на свою судьбу, недостойную Христова наместника. В самом важном послании папа дошел до полного самоотречения: он умолял короля Сигизмунда исполнить свою миссию — защитить церковь и ее главу силой светской власти.

Сигизмунд не заставил папу ждать. Этот плут за ответом в карман не лезет. Он, король Сигизмунд, как послушный сын церкви, готов не только выставить свое войско на защиту престола святого Петра, но и положить за него свой живот. Однако прежде подлинный пастырь церкви должен вернуть себе и Рим, и единство святой церкви, раздираемой схизмой на три части. От этих слов папа пришел в бешенство: кто просил Сигизмунда соваться не в свои дела? Пусть лучше он поможет Иоанну XXIII вернуться в Рим, а о церкви папа сам позаботится! Разумеется, король почуял, что может заработать на деле, которое его менее всего касается. Какой прекрасный повод сыграть роль спасителя христианской церкви! Иоанн насквозь видел этого хитреца. Конец Сигизмундова письма был гораздо хуже начала: по мнению римского короля, устранение церковного раскола возможно только на соборе всего христианства. Этот собор должен покончить с папской схизмой. Немеркнущий ореол славы будет наградой Сигизмунду! Имперская помощь на таком условии — бесстыдное вымогательство. Ведь на этом соборе Сигизмунд, как светский владыка, будет председательствовать вместе с папой!

Разумеется, он с божественным спокойствием подставит папе ножку. Иоанну вряд ли удастся завоевать на свою сторону тех, кто приедет на собор. Папа отлично понимал расчет Сигизмунда. Римский король корчил из себя спасителя мира, желая удержать немецкую империю, которую он только что вырвал из рук собственного братца и которая трещала как весенний лед у него под ногами. Но Иоанну приходится закрывать на это глаза, — ему до зарезу нужна помощь Сигизмунда, без нее он погибнет. Ничего не поделаешь, — каждый занят своей игрой. Разумеется, было бы лучше, если бы Сигизмунд не лез в чужие дела!

Иоганну не оставалось ничего другого, как проглотить горькую пилюлю. Теперь ему придется покрепче натянуть удила, иначе проклятое сборище может сбросить его с престола, как норовистый конь — седока. Ему повезет, если собор низложит обоих антипап и оставит тиару на его голове. Никто другой не имеет больше прав на нее, чем он. Лишь явные клеветники могли распустить гнусные слухи о том, что после смерти Александра Бальтазар Косса заставил кардиналов проголосовать за него. Боже, что за собор был тогда… Одно удовольствие!.. Сторонники Коссы под охраной его же латников собрались в Болонье и избрали Бальтазара папой. А потом начались пересуды, — надо же было людям почесать языки! Во всей истории с провозглашением его папой не было ни сучка, ни задоринки.

А теперь? Констанц — не Болонья! Этот коронованный плут неспроста хочет созвать собор на своей, имперской земле. Когда папа вел переговоры с Сигизмундом, король лгал, соглашаясь с ним, что собор следует провести в одном из итальянских городов. Сигизмунд был достаточно хитер, — он не позволил папе воспользоваться этим преимуществом. Король не торопил папу. Пусть Иоанн поварится в собственном соку. Потом ему волей-неволей придется ехать в Констанц. Папа не мог забыть до тошноты приторных улыбок, которыми Сигизмунд подслащивал пилюлю во время их последней встречи.

В Констанце папе придется драться со сторонниками Сигизмунда и со сторонниками собора. Туда съедутся люди, которых папа вряд ли пустил бы в Италию. Против этого у папы оставалось одно средство, и он целиком воспользовался им: Иоанн взял с собой верных кардиналов и прелатов, каких только сумел найти. А их было немало. Может быть, они обеспечат ему большинство в решающую минуту. Эти не обманут его. В противном случае они лишатся своих пребенд. Конечно, более всего пострадает папская казна. Если святые отцы поддержат Иоанна XXIII, единство церкви будет восстановлено и тиара, разумеется, останется на его голове. Истинные христиане окажутся благодарными и возместят ему убытки. Впрочем, они вряд ли смогут когда-нибудь рассчитаться с папой за такое счастье. Им придется как следует раскошелиться, если они захотят хоть немного приблизиться к той сумме, которая должна быть уплачена за это благо…

Холод пронял Иоанна до костей. Черт возьми, куда девалось то счастливое время, когда он гарцевал впереди войска, в латах и с мечом в руке?.. Тогда он не колебался. Но что осталось у него от того времени? Ничего! Одни печальные воспоминания: кто ушел от преследования, кто угодил за решетку, а кто погиб. Тогда именем Александра Бальтазар Косса правил Болоньей и Римом. Впрочем, каждый клевещет на власть, если она заставляет его повиноваться и раскошеливаться. Попрекали его и женщинами… Он захватил с собой в дорогу мраморную Венеру. Ее-то уж никто не поставит ему в вину! А ну их всех к черту!..

То, что предчувствовал папа, целиком сбылось: дорога через Альпы оказалась нелегкой. Чем выше поднимался караван, тем холоднее становилось. Путешественникам еще повезло. В этом году снег выпал поздно, и они увидели его только на шестой день путешествия, возле Мерано. Там караван потерял всякую надежду на хороший отдых. Комнаты в горных ночлежках и в деревенских постоялых дворах — один срам! В них было холодно, и путешественники не расставались с шубами даже ночью. Повара напрасно суетились со своими припасами у деревенских очагов, — ничего путного у них не вышло. Удалось только поджарить мясо на вертеле. Иоанн XXIII бесился. Он проклинал жуткую ночь, которая наступила сразу же после полудня и никак не могла кончиться. Холод, кромешная тьма, закопченные комнаты, робкие и неуклюжие горцы, боль в суставах, однообразная пища — всё давало ему повод надеяться, что его муки будут зачтены на том свете. Страдания всегда мало спавшего папы обострились тем, что здесь он вообще не мог заснуть. Клеветники объясняли бессонницу папы привычкой, оставшейся у него от тех времен, когда он занимался разбоем под милосердным покровом ночи. Пусть отсохнут языки у тех, кто рассказывает о нем, что в молодости он был не только грозным пиратом, но и возмутителем альковного спокойствия. Разве ночная тишина и одиночество непременно влекут за собой бряцание холодным оружием или наслажденье теплым женским телом? Или в такое время нельзя размышлять, рассчитывать, мечтать? Папа любит писать по ночам, — он диктует своим секретарям до самого рассвета, и они ходят потом весь день с красными глазами. Частенько бодрствовали даже его кардиналы и советники. Папа вызывал их в полночь на совет или принимал у себя. Здесь же он не мог ни уснуть, ни работать. Папа не желал даже послушать своего чтеца, — так опостылели ему люди. Слишком много их он увидит в Констанце. Дома бóльшую часть суток папа находился наедине с самим собой — пил или играл в особую игру, выдуманную им в одну бессонную ночь. Папа мысленно заставлял обоих — Бальтазара Коссу и Иоанна XXIII рассказывать о своих делах. Он поочередно говорил то за одного, то за другого. Это очень забавляло его и давало возможность выражать самые сокровенные чувства и самые интимные намерения в такой форме, в какой их никогда не слышало и не услышит ухо простого смертного. Он пытался представить себе лицо Сигизмунда: чтó оно выражало бы, если бы тот услышал его слова. Дорого заплатили бы ему за эти слова король и те, кто мучительно ломал себе голову, выискивая, вынюхивая и собирая куцые намеки на улики против него, папы. Какой алчностью загорелись бы глаза на худом лице французского кардинала дʼАйи! Не заткнули бы своих ушей и друзья папы — итальянцы в кардинальской коллегии. Как бы, например, повел себя Забарелла, изнеженный поэт в кардинальской сутане? Ему ничто не ново в этом мире. Он смотрит на всё с высоты своего Олимпа, воспетого Вергилием и Горацием. О, мысли святейшего отца обязательно нарушили бы олимпийское спокойствие кардинала! Но эта забава неожиданно опротивела папе: он с ужасом подумал, что собор в Констанце может сыграть с ним такую же шутку! Папа перекрестился и запил дурную мысль глотком фалернского.