"Антология исторического романга-6. Компиляция. Книги 1-12

— Мадонна, я весьма тронут вашим вниманием к моей особе. Но, вполне сознавая свои возможности, — они, увы, весьма, весьма ограничены, — я никак не могу понять, что заинтересовало вас во мне?

Донна Олимпия засмеялась:

— Друг мой, будьте любезны — не вынуждайте меня быть с вами неискренней. Это не входит в обязанности хозяйки. Давайте перестанем ходить вокруг да около. Уверяю вас, мне хорошо или почти хорошо известна ваша особа. Я полагаю, что вы тоже уже познакомились со мной и узнали если не всё, то самое главное. — При этих словах донна Олимпия горько улыбнулась. — В таких случаях я полагаюсь на инстинкт художника. Только раз в жизни мне, когда я была юной девушкой, хотелось показать себя одному поэту лучшей, чем я была. Мне не удалось это. А теперь я даже не думаю об этом. Мы оба отлично умеем лицемерить. Поэтому давайте, друг, сразу перейдем к делу. Мне от вас нужны некоторые сведения. За любую цену. Я не скупа, — отказа не будет почти ни в чем… Вы, наверное, подумали, что меня кто-нибудь подослал к вам. Ошибаетесь. Эти сведения нужны мне самой и никому другому. Я хотела бы как можно больше знать об императоре.

— О Сигизмунде?.. Он еще не император.

— Римский король или император — это, в конце концов, одно и то же. В моих знаниях о Сигизмунде у меня есть кое-какие пробелы. О своих соотечественниках, — папе, его кардиналах и тех, кто мало-мальски значителен, — я отлично осведомлена. Мне нетрудно было бы кое-что рассказать вам о них. Но в моей коллекции не хватает римского короля. Я еду в Констанц — собираюсь сыграть там важную роль. Замечу вам, свою собственную роль. Мне нужна сила, нужны деньги; одно не бывает без другого. Я не хочу быть любовницей даже самого благородного негодяя, если он идет на поводу у более сильного человека. Мне нужно подняться как можно выше. Я должна точно знать, на кого следует делать ставку. Надеюсь, проще и откровеннее не скажешь.

Боже мой, вот это хищница! Волькенштайн едва не перекрестился. Рыцарь не сомневался: она говорила правду. Эта продажная тварь не щадила ни себя, ни собеседника. Донна Олимпия разговаривала с ним, как мужчина с мужчиной. Подобные бестии чаще всего бывают бесполыми. Ее откровенность по крайней мере упрощала всё дело.

— Как я понимаю, — буркнул немного разочарованный рыцарь, — речь идет о простой торговой сделке. Я мог бы наговорить вам целый короб. Но мне достаточно дать вам один совет: держитесь Сигизмунда!

— Мне не нужны советы. Прежде чем держаться кого-либо, необходимо побольше узнать о нем. Как поступить — я решу сама.

— Хорошо, тогда я начну по порядку. Вам, видимо, важнее всего знать его внешность, характер, склонности, отношение к супруге…

— Porca Madonna,[463] рыцарь! Чтобы выслушать вас, человек должен запастись ангельским терпением. Мне совсем не важно, красив он или нет. О его характере и склонностях я узнаю за одну встречу, а вы будете рассказывать целый месяц. Альковные сплетни? Не старайтесь — они мне давно известны. В Париже о его похождениях знают больше, чем он сам. Скажите, пожалуйста, доверяете вы мне или нет? Если доверяете, то не тяните и продавайте свой товар!..

Освальд фон Волькенштайн отлично догадывался, что нужно этой женщине. Сбросив с себя личину, он приступил к делу, — для него настало самое подходящее время. Усевшись поглубже в кресле, рыцарь дал понять, что готов изложить самые важные сведения. Для храбрости он наполнил бокал вином и придвинул его поближе. Теперь рыцарь и с помощью бога и с помощью дьявола готов был согласиться на всё что угодно.

Он уже было открыл рот, но донна Олимпия удержала его повелительным жестом:

— Может быть, вначале вы назначите цену?

Губы рыцаря невольно сомкнулись. Видит бог, это не баба, а мужик в юбке! И он сказал:

— Вы спросили меня, доверяю ли я вам? Доверяю. Цену — назначите сами, когда получите мой товар…

Донна Олимпия улыбнулась и стала снова обаятельной женщиной:

— Не бойтесь, друг! Я вас не обману!

Рыцарь Освальд фон Волькенштайн поднял бокал. Язычки свечей засверкали в кровавом бургундском рубиновыми огоньками. Его охватили сомнения. Это же игра с огнем! А что если он сгорит в нем?.. Нет, это бургундское, а в нем — лишь отражение пламени. Стоило только повернуть бокал к себе, и огненные язычки, уже не опасные, снова задрожали на кончиках свечей. Бокал опустел, вино разнесло тепло по всему телу. Донна улыбнулась и снова наполнила бокал. Ему не следует столько пить: его ждет удел, достойный поэта, — своими словами нарисовать сложный образ весьма великого… нет… опасного… пожалуй, необыкновенного человека во всей его противоречивости — жестокого и человечного.

— Да, ему не чужда и человечность, — неожиданно произнес рыцарь. — Он гуманен в сравнении с диким зверем. Сигизмунд никогда не притворяется: он воплощенное лицемерие. Вы лучше всего узнаете его не по словам, а по делам: дела убедительнее меня покажут вам его в истинном свете.

— Наконец-то вы подошли к тому, с чего следовало бы начать, — Одобрительно кивнула донна. — Вы ничего не пьете, мой друг.

Рыцарь поднял бокал и взглянул на Олимпию. Она делала всё, чтобы он окончательно опьянел. Если Олимпия хочет устроить ему ловушку, то он уже попал в нее по самые уши, — следовательно, нет никакого смысла щадить бургундское. Он безудержно пил его. Скоро Освальд фон Волькенштайн почувствовал приятную легкость в голове. И не только в голове. Осторожность потеряла всякий смысл; ужас — сколько раз он овладевал человеком! — ослаб и уступил место наивной беспечности. Тонкий замысел поэта нарисовать портрет Сигизмунда рухнул. Когда вино затуманило сознание Волькенштайна, все понятия и суждения его стали соединяться весьма странным образом. Мысли поэта кружились хороводом и вырывались наружу вопреки желанию их хозяина. Бог знает, почему первой ему пришла на ум чалма:

— Турки! Больше всего он боится этих чудовищ! Они — пугало Европы! Турки хотят забрать у Сигизмунда Венгрию, а потом покорить весь мир. Сигизмунд, видимо, не зря их побаивается. Мне этого не понять. Я сам довольно долго толкался среди азиатов и пришел к выводу, что мы бóльшие варвары, чем они. Только в одном азиаты уступают нам: им, глупцам, Коран запрещает пить вино. За ваше здоровье, мадонна!

Охотнее всего он рассказал бы ей о Царьграде. Олимпию очень украсила бы вуаль, которая закрыла бы почти всё ее лицо, оставив лишь две продолговатые миндалины черных глаз. Чепуха! Чего он болтает? Да, он хотел рассказать о Царьграде.

— Собственно говоря, вся Византийская империя уже съежилась, — в ней остался один город. Его душит петля полумесяца. Царьград не может даже передохнуть. Сейчас османиды дерутся между собой за власть. Царьградский император каждый день, просыпаясь и засыпая, смотрит с надеждой на запад. Не подумайте, что я пустословлю, уклоняюсь от сути дела. Это имеет прямое отношение к Сигизмунду. Король-ловкач неожиданно размечтался: «Почему бы мне не попробовать спасти мир от нашествия нехристей?» Дьявол вообразил себя великим мессией! Сигизмунд хотел бы слепить из европейских государств одну огромную империю и стать в ней полным хозяином. Такие планы вполне приличествовали бы Карлу Великому. Более того, Сигизмунд собирается объединить обе христианские церкви — римскую и византийскую. Он запугивает турками царьградца Мануэля, а маврами, смертельной занозой Испании, папу Римского и никак не может понять, почему христианский мир не желает признать его, Сигизмунда, своим единственным спасителем!

Теперь и на Западе уже нет прочного порядка. Запад разъедает проклятая схизма! Вместо одного наместника Христова появились три. Все они враждуют между собой. Сигизмунд хочет навести порядок и в церкви. Удайся ему это, и у него появились бы новые заслуги. Да еще какие! Потом каждый нищенствующий монах денно и нощно молился бы за Сигизмунда. Он-то, конечно, плюет на эти молитвы, но зато для него открылись бы кладовые каждого государства, каждого сословия. Они отблагодарили бы его звонкой монетой. Сигизмунд уже пошел на риск с констанцским собором: созвал всех, кого смог, — государей, прелатов и магистров университетов. Сигизмунд загнал туда и Иоанна XXIII, точно корову на лед. Теперь папа никуда не денется от хитреца: попал в его руки, как свинья, откормленная на убой. Сигизмунд будет торговаться, кто больше даст ему за папу, — светские властители, кардиналы или собор. Боже, вот оно какое святое сборище! Выпью-ка я за его здоровье!

Заботливая донна Олимпия налила ему еще вина. Сама она не пила, только слушала.

— Разве можно в чем-нибудь упрекнуть Сигизмунда? Он хочет спасти христианство от нашествия османов и церковь от раскола! Его планы были бы достойны всяческого одобрения, если бы не…

Тут ему следует прикусить язык. Ради чего рисковать жизнью? Болтнешь лишнее — и не доживешь до утра, пырнут тебя кинжалом между лопаток и бросят в канаву. То, что горько, да будет горьким, как полынь! Только бургундское остается бургундским: чем больше пьешь его, тем оно приятнее и вкуснее.

— Да, если бы он делал это не ради себя! Он, моя красавица, всё делает только для себя, только для себя… Разумеется, он — император или почти император. Каждый трезво мыслящий человек согласится, что когда император старается о себе, то тем самым печется о благе империи. Даже презренному глупцу достаточно нескольких бокалов бургундского, чтобы раскусить Сигизмунда. Мне кажется, он рвется к власти с тех пор, как стал сосать материнское молоко. Еще младенцем он не сводил глаз с шеи кормилицы, высматривая, не висит ли у нее на цепочке золотая монетка. Начал он не очень бойко — с трона венгерского короля. Кáк он добился его — об этом можно рассказать особо. Довольно дикая история. Но не это важно. Он был одержим мечтой о римской короне. Для этого бешеного жеребца не было ничего приятнее колесницы, священной Римской империи. Как только это взбрело ему в голову, он уже не останавливался ни перед чем. Четырнадцать лет тому назад курфюрсты сбросили с трона его брата — чешского короля Вацлава. Сигизмунд кинулся к короне императора, словно собака к кости! Но об этой короне мечтали и другие… О, это были времена! Подобно тому, как теперь у нас три папы, так тогда появились три римских короля! Сигизмунд оказался самым ловким: недаром его избрали римским королем на кладбище.

Рыцарь захохотал, но, заметив недоверчивое выражение на лице Олимпии, продолжал:

— Да, на кладбище. Те курфюрсты, которых он купил, — на всех ему не хватило денег, — должны были собраться во Франкфурте и там избрать его королем. Франкфурт относился к Майнцскому архиепископству, а его главный пастырь состоял в союзе с третьим антикоролем. Чтобы помешать Сигизмунду, майнцский архиепископ наложил на Франкфурт интердикт и закрыл храм, где хотели собраться выборщики Сигизмунда. Тогда они собрались на кладбище и совершили церемонию избрания Сигизмунда римским королем прямо на могилах, — могилы нисколько не мешали им. Наоборот, смерть оказалась его союзницей и прибрала одного соперника. Теперь у него остался один соперник — его братец Вацлав IV. Этот никак не может примириться с тем, что имперские курфюрсты сбросили его с трона и не пожелали ему подчиняться. Справиться с Вацлавом Сигизмунду было нетрудно. Он уже дважды похищал Вацлава и сажал в тюрьму. Еще хуже пришлось братцу, когда Сигизмунд притворился смиренным и верным. Да, иногда он бывает и таким. Знали бы вы, скольких денег, потерь и уступок стоила чешскому королю любовь его брата. Впрочем, Вацлаву почти всё было безразлично. Это, собственно, такой человек… Ну, он не имеет отношения к нашему делу. Тогда Вацлав только пьянствовал. Но и вину он предавался без особого удовольствия. Мадонна, разве может вино заглушить чувство отчаяния и обреченности?