КРАСНЫЙ ШАТЕР

Глава вторая

История с выкупом Рути стала последней каплей, и Иаков всерьез взялся за подготовку отъезда. По ночам, оставаясь наедине с Лией или Рахилью, он говорил о стремлении покинуть шатры Лавана и вернуться в землю своего отца. Иаков сказал Билхе, что тревога поглотила все его мысли и мешает ему спать. В одну из бессонных ночей он нашел Зелфу, они уединились под терпентинным деревом, у алтаря и долго шептались. Это было любимое дерево Зелфы: даже в душные ночи в его кроне прятался легкий ветерок, даровавший облегчение. Иаков сказал моей тете, что ему явился Эль – его бог – и повелел покинуть землю между двух рек. Пришло время взять жен, детей, а также имущество, созданное руками Иакова и его семьи, и уходить.

Иаков признался Зелфе, что сны его стали яростными. Ночь за ночью гневные голоса требовали его возвращения в Ханаан, в землю его отца. Сновидения были жестокими и радостными одновременно. Ревекка сияла, как солнце, а Исаак улыбался сыну и благословлял его. Даже брат больше не угрожал, он представал в виде огромного рыжего быка, который приветствовал Иакова и перевозил его на своей широкой спине. Похоже, Иакову уже и впрямь не было нужды опасаться брата, поскольку торговцы из Ханаана приносили известия о том, что Исав стал зажиточным пастухом, отцом множества сыновей и прославился щедростью.

Днем в Красном шатре, оставшись без посторонних, жены Иакова обсуждали между собой сны и планы своего мужа. Глаза Рахили загорались в предвкушении перехода на юг. Она единственная среди сестер имела небольшой опыт путешествий, так как посещала рожениц далеко в горах, в Кархемыше, и однажды даже ездила в город Харран.

– О, как хорошо будет увидеть великие горы и настоящий город! – воскликнула она. – Рынки там наполнены прекрасными товарами и фруктами, названия которых нам неизвестны! Мы встретим людей со всех четырех концов света! Мы услышим мелодии серебряных тимпанов и позолоченных флейт!

Лия не слишком стремилась открывать новые миры за пределами родной долины.

– Я довольна тем, что вижу вокруг, – сказала она, – но я бы очень хотела избавиться от зловония Лавана. Разумеется, мы пойдем. Но я уйду отсюда с сожалением.

Билха кивнула:

– Мне горестно покидать кости Ады. Я никогда больше не увижу восход солнца над тем местом, где родила сына. Я буду оплакивать дни нашей юности. Но я готова идти. Да и нашим сыновьям не терпится отправиться в путь.

Билха высказала то, о чем все думали, но чего никто не решился произнести вслух. Здесь не было достаточного количества земли для многочисленных детей Иакова. Поэтому если они останутся, то сыновей ожидают вечные раздоры, а сердца их матерей будут разбиты.

Дыхание Зелфы становилось громким и неровным по мере того, как ее сестры обсуждали и принимали будущее.

– Я не хочу уходить, – выпалила она. – Я не могу оставить святое дерево, ибо оно источник моей силы. Оно мой алтарь. Как же боги узнают, где я, если я больше не смогу им служить? Кто защитит меня? О, сестры, на чужбине нас будут окружать бесы. – Глаза ее широко распахнулись. – Это дерево, это место для меня священны, ибо здесь обитает моя маленькая богиня Нанше.

Женщины притихли: никогда прежде Зелфа не произносила имени своего божества, ведь его проговаривают вслух только на смертном одре. А Зелфа плакала и твердила:

– Сестры, вы же знаете, что наше место тут! Здесь ваши боги, и здесь мы знаем, как им служить! Уход отсюда означает смерть!

Повисло тягостное молчание, все смотрели в землю. Наконец Билха сказала:

– У каждого места есть свои святые имена, деревья и горы. Там, куда мы идем, тоже наверняка будут боги.

Но Зелфа не ответила на обращенный к ней взгляд Билхи, она только упрямо мотала головой и шептала:

– Нет, нет.

Тогда слово взяла Лия:

– Зелфа, мы защитим тебя. Мы – твоя семья, твои сестры, мы оградим тебя от голода, холода, от безумия. Иногда мне кажется, что боги – это сны и предания, необходимые нам в стылые ночи и в те моменты, когда нас одолевают темные мысли. – Лия обняла сестру за плечи. – Лучше доверять мне и Иакову, чем рассказам, сотканным из ветра и страха.

Но Зелфа отстранилась и отвернулась.

– Нет, – повторила она.

Рахиль выслушала речь Лии, полную здравого смысла и явного богохульства, а потом заговорила, медленно, подбирая слова, дабы облечь в них свои мысли, бывшие смутными до тех пор, пока она их не произносила вслух:

– Зелфа, мы никогда не сможем победить страх доводами разума. Боги всегда молчат. Я знаю, что в родах женщины обретают силу и утешение, произнося имена своих богов. Я видела, как они продолжали бороться, утратив надежду, но удерживаясь на этом свете лишь звуком заклинаний. Я видела, как ускользающая жизнь внезапно возвращалась, когда уже, казалось бы, нечего было ждать и не на что рассчитывать. Но я также знаю, что боги не спасают даже самых добрых, самых благочестивых женщин от горя или смерти. Билха права. Мы возьмем Нанше с собой. – Она уверенно назвала тайную богиню Зелфы. – Мы также возьмем с собой Гулу. – Это была богиня исцеления, которой приносила жертвы сама Рахиль. Внезапно ее поразила новая мысль: – Мы возьмем всех терафимов из наших шатров и перенесем их в Ханаан, куда придем вместе с нашим мужем и детьми.

И никто не причинит нам вреда, – торопливо добавила моя прекрасная тетя. – Если мы заберем терафимов, то у Лавана не останется над нами никакой власти.

Билха и Лия нервно рассмеялись: здорово придумано – лишить отца священных фигурок! Старик постоянно советовался со своими идолами, поглаживал их, поверял им свои тайны и сомнения. Лия говорила, что общение с ними успокаивает его, как полная молока материнская грудь успокаивает капризного младенца. Уйти, прихватив с собой терафимов, означало распалить ярость Лавана. Однако у Рахили были на них свои права. В давние времена, когда их семья еще жила в городе Ур, священные предметы наследовала исключительно младшая дочь – это было ее неоспоримым преимуществом. Правда, в последние годы эта традиция не соблюдалась и Кемуэль мог претендовать на терафимов как старший из сыновей Лавана.

Сестры сидели молча, обдумывая дерзкую идею Рахили. Наконец она заговорила снова:

– Я возьму терафимов, и они станут для нас источником силы. Знаком нашего первородства. Да, отец будет страдать, но это расплата за то, что прежде он заставлял страдать других. Так что и обсуждать здесь более нечего.

Зелфа вытерла глаза. Лия откашлялась. Билха встала. Решение было принято.

Я затаила дыхание, опасаясь, что меня тут же выгонят из шатра, если заметят мое присутствие. Слева от меня сидела мать, а справа Билха, я почти касалась их, но не могла даже шелохнуться от ужаса.

Рахиль была верна целительнице Гуле. Билха исправно приносила зерно на алтарь Утту, покровительницы прядения и ткачества. Лия питала особое пристрастие к Нин-каси, которая научила людей варить пиво; по легенде во время первой церемонии богиня пользовалась лазуритовым чаном и ковшами из серебра и золота. Я же воспринимала богов и богинь как тетушек и дядюшек, которые, будучи значительно могущественнее и богаче моих родителей, могли жить под землей или на небесах, по своему усмотрению. Я воображала их бессмертными, лишенными запаха, вечно счастливыми, сильными и проявляющими интерес ко всему, что со мной происходило.

И в тот день слова Лии, мудрейшей из женщин, напугали меня – неужели все эти божественные родственники-друзья были всего лишь выдумкой, сказкой для детей?

От этой мысли я содрогнулась. Помню, мама даже положила руку на мою щеку, чтобы проверить, нет ли у меня лихорадки; но я была здорова, просто испытала потрясение. Позже той ночью я проснулась с криком ужаса, вся в испарине, однако Лия подошла и легла рядом со мной, так что тепло материнского тела вскоре меня успокоило. Я не сомневалась в ее любви и потихоньку погружалась в сон, а затем вздрогнула – мне показалось, что я слышу голос Рахили: «Запомни этот момент, когда тело твоей матери защищает тебя от любых невзгод и неприятностей». Я встрепенулась и огляделась, но тетушки в шатре не было. Должно быть, мне это приснилось.

Три дня спустя Лия отправилась на западное горное пастбище, дабы сообщить Иакову, что жены готовы следовать за ним в землю его отцов. Я пошла с нею, несла для отца хлеб и пиво. Стоял прекрасный теплый день, и я была не слишком довольна, что меня оторвали от игр. Поднявшись на гряду, которая отделяла наши шатры от выпаса, я замерла в удивлении. Многие овцы должны были вот-вот принести ягнят и на набиравшей силу жаре едва передвигались. Солнце припекало, и от этого запах клевера казался почти невыносимым. Громкое жужжание пчел и безупречная синева неба просто ошеломляли. Я остановилась, а моя мать продолжала идти. Мир внезапно предстал передо мной настолько совершенным, настолько полным и в то же время текучим и изменчивым, что я едва не расплакалась. Мне захотелось поделиться этим открытием с Зелфой и спросить, знает ли она какую-нибудь песню, способную выразить мои чувства. Но потом вдруг что-то важное в этой идеальной картине сместилось. Мой взгляд скользнул вдоль линии горизонта: небо оставалось ясным, клевер источал все тот же острый аромат, по-прежнему жужжали пчелы…

Но мать и отец не были единственными людьми на пастбище. Лия стояла перед мужем, а рядом с нею была Рахиль. Сестры помирились еще несколько лет назад. Однако они никогда не работали вместе, не советовались друг с другом, не садились рядом в Красном шатре, не заговаривали без крайней необходимости. И я ни разу не видела их одновременно рядом с общим супругом. Но теперь все трое стояли бок о бок, словно добрые друзья. Женщины были обращены ко мне спиной.

Когда я приблизилась, разговор оборвался. Мать и тетя обернулись ко мне, и серьезное выражение лиц у обеих сменилось деланными улыбками, которые ясно показывают детям: взрослые хотят от них что-то скрыть. Поэтому я не стала улыбаться им в ответ. Я знала, что родные говорили о нашем уходе на юг. Я поставила еду перед отцом и развернулась, чтобы последовать за Лией и Рахилью к шатрам, но Иаков неожиданно обратился ко мне.

– Дина, – сказал он; не помню, чтобы до этого отец хотя бы раз произносил мое имя. – Спасибо, девочка моя. Пусть ты всегда будешь служить утешением для своих матерей.

Я взглянула Иакову в лицо, и он улыбнулся мне, искренне и открыто. Но я не умела улыбаться отцу, не знала, как отвечать ему, поэтому повернулась и бегом бросилась вслед за матерью и Рахилью, которые уже шли назад к шатрам. Я сунула руку в ладонь Лии и только тогда обернулась, чтобы еще раз посмотреть на отца, но он уже глядел в другую сторону.

Тем вечером Иаков впервые заговорил с Лаваном о нашем отъезде. С наступлением той ночи, а также на протяжении последующих ночей женщины ложились спать, обдумывая услышанное от мужчин. Лаван был бы только рад избавиться от Иакова, дочерей и внуков, которые, на его взгляд, слишком много ели и слишком мало уважали его. Но старику была отвратительна сама мысль о том, что Иаков может уйти от него богатым человеком. Ночь за ночью мы слышали крики деда и злые голоса его сыновей Кемуэля и Беора.