КРАСНЫЙ ШАТЕР

Глава первая

Я не уверена, что самые ранние воспоминания – по-настоящему мои. Обращаясь к ним, я в каждом слове и образе чувствую дыхание своих матерей. Но я отчетливо помню вкус колодезной воды, ее холод на молочных зубах. Я уверена, что помню крепкие руки, подхватывавшие меня каждый раз, как я спотыкалась. Никогда в раннем детстве я не была одинокой и безутешной.

Как и всякий любимый ребенок, я знала, что для мамы являюсь самым важным человеком на свете. Причем не только для Лии, моей родной матери, но и для остальных матерей тоже. Хотя они обожали своих сыновей, именно меня они наряжали, пока мальчики боролись в грязи. Именно я, и только я, отправлялась вместе с ними в Красный шатер, после того как меня отняли от груди.

Я росла бок о бок с Иосифом; сначала он был моим молочным братом, а потом – самым верным другом. Когда ему исполнилось восемь месяцев, он встал и заковылял ко мне – дело было в шатре Лии. Хотя я была на несколько месяцев постарше, однако всё еще нетвердо держалась на ногах – вероятно, потому что тетушки слишком любили носить меня. Иосиф протянул мне обе руки, и я встала. Но мама рассказывала, что зато я научила его говорить. Впоследствии Иосиф уверял всех, что первое его слово было «Дина», хотя Рахиль говорила, что это не так, якобы он произнес «Эма», подразумевая «мама».

Никто не думал, что после ужасных мучений с Иосифом Рахиль родит другого ребенка, так что его, как и меня, отчаянно баловали, считая последним, а потому особенным. По древнему обычаю, самый младший ребенок наследовал материнское благословение, и зачастую отцы следовали выбору жен. Но нас с Иосифом лелеяли, как никого другого: он был единственным сыном своей матери, а я – единственной девочкой в семье.

Отец очень любил нас обоих, и мы были предметом его гордости. Однако это также неизбежно делало нас с Иосифом жертвами старших братьев.

Возраст разделял сыновей Иакова на два отдельных племени. Рувим, Симон, Левий и Иуда были уже почти взрослыми, когда я впервые узнала их имена. Они часто уходили к стадам (и вместе с нашим отцом, и самостоятельно), мало интересуясь «сопливыми ребятишками». Добросердечный Рувим, правда, хорошо относился к младшим, но мы старались избегать Симона и Левия, которые вечно смеялись над нами и дразнили Тали и Иссу, близнецов Лии. «Откуда вам знать, кто из вас кто?» – шутил Левий. А Симон говорил вещи и похуже: «Если один из вас умрет, наша мать не станет особо печалиться, ведь у нее останется второй, точь-в-точь такой же». Тали всегда плакал, когда слышал это.

Что же касается Иуды, то мне постоянно казалось, что он с завистью смотрел на наши игры. С одной стороны, он был слишком взрослым, чтобы играть с нами. Но с другой – являлся самым младшим из старших братьев: те смотрели на него свысока, и он страдал из-за этого. Иуда часто носил меня на закорках, ласково называя Ахатти, то есть младшая сестренка, и всегда защищал от больших мальчиков.

Сначала нами, младшими детьми, верховодил Зевулон. Возможно, при других обстоятельствах он стал бы драчуном и хулиганом, однако мы обожали Зевулона и во всем беспрекословно ему повиновались. Дан, верный и смиренный, как и следовало ожидать от ребенка Билхи, служил его главным помощником. Гад и Асир росли дикими и упрямыми. Близнецы были неуступчивыми в играх, но зато они умели строить потешные рожи и ловко передразнивали людей: например, с такой невероятно злой точностью изображали походку пьяного Лавана, что мы прощали им все в благодарность за представления. Тали и Исса, как все сокращенно звали Нафтали и Иссахара, пытались подчинить себе меня и Иосифа, поскольку были на пару лет старше.

Они называли нас молокососами, но вскоре сами присоединялись к нашим играм с камушками. Так продолжалось до тех пор, пока я не стала обыгрывать всех троих. Тогда братья объявили, что это глупая игра, подходящая только для девчонок, и забава прекратилась.

Когда нам с Иосифом исполнилось по шесть лет, мы стали верховодить среди младших детей, потому что лучше всех умели сочинять истории. Братья несли нас от колодца к шатру моей матери и кланялись мне, как царице. Они притворялись, что умирают, когда их повелитель Иосиф указывал на них пальцем. Мы отправляли их сражаться с демонами и добывать для нас сокровища. Они венчали наши головы венками из цветов и целовали нам руки.

Я никогда не забуду тот день, когда и эта игра закончилась. Тали и Исса выполняли мои приказы, складывая маленькие камешки в виде алтаря в мою честь. Дан и Зевулон обмахивали нас большими листьями. Гад и Асир танцевали перед нами. И тут пришли старшие братья. Рувим и Иуда лишь улыбнулись и отправились дальше. Но вот Симон и Левий остановились и принялись насмехаться.

– Только посмотрите, как малыши помыкают большими мальчиками! Подождите, вот мы расскажем отцу, что Зевулон и Дан служат на посылках у сопляков. Он заставит этих ослов ждать еще два года, прежде чем позволит им подняться вместе с нами на горное пастбище!

Они не переставали дразнить братьев, пока мы с Иосифом не остались одни.

После этого Зевулон и Дан отказались помогать матерям прясть шерсть и всё канючили, выпрашивая разрешения следовать за старшими братьями в горы, пока им это наконец не позволили. А обе пары близнецов – когда они не пололи сорняки в саду или не помогали женщинам на ткацком станке – играли отдельно от нас, образовав самостоятельную группу, увлеченную воображаемой охотой.

Мы с Иосифом все больше сближались, но вдвоем нам было уже не так весело, как прежде. Да еще вдобавок Иосиф постоянно подвергался насмешкам остальных братьев, которые издевались над ним за то, что он играл с девчонкой. В нашем лагере вообще рождалось очень мало девочек – женщины шутили, что Иаков чем-то отравил воду в колодце. Я пыталась подружиться с немногочисленными дочерями наших работников, но они были для меня либо слишком взрослыми, либо слишком маленькими; так что, едва набравшись сил носить кувшин с водой от колодца к шатрам, я стала считать себя одной из полноправных женщин в семье.

Вообще-то времени для игр у детей так и так было немного. Едва мы чуть-чуть подрастали, взрослые тут же давали нам множество различных поручений: полоть сорняки и собирать насекомых в саду, носить воду и прясть шерсть. Мне кажется, я всегда умела прясть. Помню, как меня ругали за неловкость, за то, что на нитях у меня образуются комки, но не припомню времени, когда бы я вообще не знала, как управляться с прялкой.

Лия была прекрасной матерью, но далеко не лучшим учителем. Сама она так легко все осваивала, что не могла понять, почему ее ребенок не справляется со столь простым делом, как скручивание нити. Она частенько теряла терпение.

– Как это случилось, что у моей дочери такие неуклюжие пальцы?! – однажды сгоряча воскликнула она, глядя на спутанные нити.

Я возненавидела ее за подобные слова. Это было ужасно. Впервые в жизни я ненавидела свою мать. Лицо мое пылало от стыда и ярости, на глазах выступили слезы. Я так разозлилась, что швырнула всю сделанную работу прямо в грязь. Никто не мог поверить, что я так поступила. В следующее мгновение Лия с размаху ударила меня по щеке. Потрясение, которое я в тот момент испытала, оказалось сильнее боли. Хотя моя мать время от времени шлепала сыновей, на меня она подняла руку впервые.

Я видела, как лицо Лии мучительно скривилось от страдания – она переживала эту пощечину едва ли не тяжелее дочери.

Не сказав ни слова, я развернулась и бросилась прочь, нашла Билху и зарыдала, уткнувшись лицом тетушке в колени. Я плакала и рассказывала о случившемся, во всем обвиняя себя. Я жаловалась на свои никчемные пальцы, которые никогда не могли заставить веретено вращаться ровно и споро. Я боялась, что опозорила свою мать. И еще мне было стыдно за ненависть, которую я внезапно почувствовала к той, кого безгранично любила.

Билха гладила меня по волосам, пока я не перестала плакать, а потом угостила куском хлеба, смоченного в сладком вине.

– А теперь я покажу тебе секрет веретена, – сказала она, приложив палец к моим губам. – Меня научила ему твоя бабушка, и теперь моя очередь раскрыть его тебе.

Билха посадила меня к себе на колени, хотя я уже была слишком большой для этого, и обняла меня своими длинными руками, словно малышку. И внезапно я окончательно успокоилась, снова почувствовав себя в безопасности. И тогда Билха принялась нашептывать мне на ухо историю про Утту:

– Давным-давно, когда женщины еще не знали, как превратить клочья шерсти в нити и сделать из них ткань, люди бродили по земле голыми. Днем они страдали от жары, а ночью – от холода, и дети их часто погибали.

Но Утту услышала плач матерей и сжалилась над ними. Утту была дочерью Нанны, бога Луны, и Нинхурсаг, матери равнин. Утту спросила у своего отца, может ли она научить женщин прясть нити и ткать, чтобы дети их не умирали так рано.

Однако Нанна в ответ лишь рассмеялся. Он сказал, что женщины слишком глупы, чтобы запомнить, что и в каком порядке следует делать с шерстью животных, им ни за что не соорудить прялку и ткацкий станок. Их пальцы слишком толстые и неуклюжие. Но поскольку Нанна очень любил свою дочь, он позволил ей поступать по своему разумению.

Сначала Утту пошла на запад, к Зеленой реке, и обратилась к женщинам, которые там жили. Но они не отложили в сторону барабаны и флейты, не стали слушать богиню.

Тогда Утту отправилась на юг, но прибыла туда во время страшной засухи, когда солнце лишило женщин памяти и желаний. «Нам не нужно ничего, кроме дождя, – твердили они, забыв о том, как их дети умирали от холода. – Дай нам дождь или уходи».

Тогда Утту пошла на север, где одетые в меха женщины были такими жестокими, что думали только о бесконечной охоте. Они не умели трудиться и не смогли понять смысл медленного искусства прядения и ткачества.

И Утту отправилась на восток, где восходит солнце, но там она обнаружила, что мужчины украли у женщин языки, так что те не могли говорить за себя и разучились принимать решения.

Поскольку Утту не знала, как разговаривать с мужчинами, она пришла к богине Ур, матери всего мира, и встретила там жрицу по имени Энхендуанна, которая хотела учиться.

Утту посадила ее к себе на колени, обняла, взяла маленькие ладони Энхендуанны в свои золотые руки, а потом стала учить женщину мастерству, бережно направляя ее руки и управляя драгоценным веретеном из лазурита. Когда веретено это вращалось, то оно напоминало синий шар, плывущий в золотом небе, и нить вилась, словно луч солнечного света.

Энхендуанна заснула, сидя на коленях Утту. И, пока женщина спала, не видя происходящего, Утту, без всяких усилий и не зная усталости, спряла так много нити, что ею можно было заполнить дворец великого бога Нанны. Он был настолько доволен, что разрешил Утту научить детей Энхендуанны обжигать глину и выплавлять бронзу, сочинять музыку и делать вино.

После этого люди прекратили есть одну лишь траву и пить простую воду, они стали печь хлеб и варить пиво. Теперь их дети, укутанные в тонкие ткани из шерсти, больше не умирали от холода, а вырастали, чтобы приносить жертвы богам.