Тилль

Голод

— Жила-была одна мать, — рассказывает Неле.

Они уже третий день в лесу. Иногда сквозь лиственную крону пробивается свет, и дождя сквозь нее тоже проливается достаточно, чтобы их вымочить. «Кончится этот лес когда-нибудь или нет», — думают они. Пирмин идет перед ними, почесывая порой проплешину и не оборачиваясь; иногда они слышат, как он бормочет или поет на чужом языке. Они уже достаточно хорошо его знают, чтобы с ним не заговаривать: он может рассердиться, а когда он сердится, недалеко и до побоев.

— И было у нее три дочери, — рассказывает Неле. — И была у них гусыня. И снесла она златое яйцо.

— Какое-какое?

— Золотое.

— Ты сказала златое.

— Это то же самое. Старшие дочери были совсем не похожи на младшую: они были злые, с черной душой, но красавицы. А младшая была добрая, и душа у нее была белая как снег.

— И тоже красавица?

— Самая из них прекрасная. Хороша как божий день.

— Как божий день?

— Да, — сердито говорит она.

— А он хорош?

— Очень.

— Божий день?

— Лучше некуда. И вот злые сестры заставляли младшую работать и работать без сна и отдыха, она себе пальцы в кровь истерла и ноги тоже, и волосы у нее поседели до срока. И вот однажды златое яйцо раскололось, и вышел из него мальчик-с-пальчик, и спросил: «Дева, чего пожелаешь?»

— А до этого где яйцо было?

— Не знаю, лежало где-то.

— Так все время и лежало?

— Да, так и лежало.

— Золотое яйцо? И никто его не стащил?

— Это сказка!

— Ты ее сама придумала?

Неле молчит. Она не видит смысла в этом вопросе. В лесных сумерках силуэт мальчика еще тоньше — он идет, чуть пригнувшись, вытягивая голову вперед, тощий как жердь, как ожившая деревянная фигурка. Сама ли она придумала сказку? Она не знает. Ей так часто рассказывали сказки, мать рассказывала, и тетка, и другая тетка, и бабушка, про мальчиков-с-пальчик и златые яйца, и волков, и рыцарей, и ведьм, и добрых и злых сестер, что теперь она сама может рассказывать, не думая: стоит только начать, как все идет само собой, и части складываются в целое, то так, то эдак, вот сказка и готова.

— Ну, давай дальше, — говорит мальчик.

Пока Неле рассказывает, как мальчик-с-пальчик превратил добрую сестру по ее просьбе в ласточку, чтобы она могла улететь в страну Шлараффию, где все хорошо и никто не ведает голода, она замечает, что лес вокруг становится все гуще. Вообще-то они должны были приближаться к городу Аугсбургу — да только не похоже на это.

Пирмин останавливается. Поворачивается вокруг своей оси, принюхивается. Что-то привлекло его внимание. Он наклоняется и вглядывается в ствол березы, в черно-белую кору, в отверстие от сучка.

— Что там? — спрашивает Неле и сразу же пугается своей неосмотрительности. Она чувствует, как мальчик замирает рядом с ней.

Пирмин медленно поворачивает к ним свою большую шишковатую лысую голову. Его глаза враждебно блестят.

— Рассказывай дальше, — говорит он.

На Нелиных руках и ногах все еще ноют те места, где он ее ущипнул, и плечо болит еще почти что так же, как четыре или пять дней назад, когда он ловко вывернул ей руку за спину. Мальчик попытался тогда за нее заступиться, но Пирмин так пнул его ногой в живот, что он до вечера не мог выпрямиться.

И все же Пирмин пока ни разу не зашел слишком далеко. Он делал им больно, но не слишком больно, и сколько он ни хватал Неле, ни разу не касался ее выше колена или ниже пупка. Он знает, что они могут в любой момент сбежать, и держит их так, как может: учит тому, чему они хотят учиться.

— Рассказывай дальше, — говорит он. — Еще раз просить не стану.

И Неле, все еще гадая, что он увидел в той дыре от сучка, принимается рассказывать, как мальчик-с-пальчик подлетает на ласточке к воротам Шлараффии, перед которыми стоит охранник ростом с башню. Он говорит: «Здесь не знают голода и жажды, да только вам сюда вход закрыт!» Они просят его и умоляют, но он не ведает пощады, у него каменное сердце, оно лежит в его груди тяжелым грузом и не бьется, и поэтому ответ у него один: «Вам вход закрыт! Вам вход закрыт!»

Неле умолкает. Оба слушателя смотрят на нее и ждут.

— И что дальше? — спрашивает Пирмин.

— Так он их и не впустил, — говорит Неле.

— Так и не впустил?

— У него было каменное сердце!

Пирмин секунду смотрит на нее в упор, потом смеется, отворачивается, идет дальше. Дети следуют за ним. Скоро ночь, у них двоих кончились запасы, а Пирмин почти никогда с ними не делится едой.

Обычно Неле лучше переносит голод, чем мальчик. Она представляет себе, будто боль и пустота внутри к ней не относятся, будто они чужие. Но сегодня лучше справляется он. Его голод становится чем-то легким, голод бьется внутри, парит в воздухе; еще немного, кажется ему, и он взлетит. Они идут за Пирмином, и мальчик думает об уроке, который тот дал им утром: как изобразить человека? Как научиться взглянуть кому-то в лицо и сразу превратиться в него — так же держаться, говорить тем же голосом, смотреть тем же взглядом?

Люди больше всего это любят, громче всего над этим смеются, только делать это надо уметь, если взяться, не умея, выйдет дрянь. «Чтобы кого-то изобразить, чурбан ты стоеросовый, безмозглый ты мальчишка, бревно ты гнилое, нужно не просто стать на него похожим, а стать на него более похожим, чем он сам, он-то может себе позволить быть каким угодно, а ты должен стать им целиком и полностью, а если не можешь, то бросай это дело, возвращайся на папину мельницу и не трать время Пирмина попусту!

Смотреть надо уметь, понял? Это самое главное: смотри! Смотри и понимай людей. Это нетрудно. Люди просты. Они не хотят ничего особенного, просто каждый хочет на свой манер. И если ты поймешь, на какой манер человек чего-то хочет, то надо только точно так же захотеть, а тело уж само подстроится, и голос сам изменится, и глаза будут смотреть как надо».

Конечно, нужно упражняться. Без этого никак. Упражняться, упражняться, упражняться. Так же, как когда учишься ходить по канату или на руках, или жонглировать, так же, как тебе долго еще нужно упражняться, пока ты не сможешь удержать в воздухе шесть мячей сразу: все время нужно упражняться, и чтобы рядом был учитель, который тебе не спустит с рук ни единой ошибки, сами себе-то мы все спускаем с рук, с собой-то мы добренькие, так что нужен учитель, чтобы давал тебе пинки и подзатыльники, и смеялся над тобой, и говорил тебе, что ты бездарь и никогда не справишься.

Мальчик так погрузился в мысли о том, как изображать людей, что почти забыл о голоде. Он представляет себе Штегеров, и кузнеца, и пастора, и старую Ханну Крелль, о которой он раньше не знал, что она ведьма, но теперь, когда узнал, многое лучше понимает. Он представляет себе их одного за другим, как они держатся и говорят; он опускает плечи, втягивает грудь, беззвучно движет губами: «Помоги с молотком, мальчик, вбей гвоздь», — и когда он поднимает руку, та чуть дрожит от подагры.

Пирмин останавливается и велит им собрать сухих веток. Они понимают, что это дело безнадежное: после трех дней дождя влага пробралась повсюду, ничего не пощадила, нет в лесу ничего сухого. Но Пирмина лучше не злить, и вот они нагибаются и ползают по земле туда и сюда, и заглядывают в кусты, и делают вид, что ищут.

— Чем все кончается-то? — шепотом спрашивает мальчик. — В Шлараффию они все же попадают?

— Нет, — шепчет она в ответ. — Они находят замок, в котором живет злой король, и убивают его, и девочка становится королевой.

— И выходит замуж за мальчика-с-пальчик?

Неле смеется.

— Почему нет? — спрашивает мальчик и сам удивляется, что его это интересует, но так уж устроены сказки, что в конце должна быть свадьба, иначе это не конец, иначе все не так.

— Как же ей за него выйти?

— Очень просто!

— Он же с пальчик.

— Если он колдовать умеет, то может себе и человеческий рост наколдовать.

— Ну хорошо, тогда он заколдовался в принца, и они поженились, и жили долго и счастливо, и умерли в один день. Так лучше?

— Лучше.

Но когда Пирмин видит, что они принесли влажные ветки, он начинает кричать, щипаться и драться. Руки у него быстрые и сильные, только отпрыгнешь от одной, другая тебя уже схватила.

— Крысы! — вопит он. — Крысы паршивые, улитки бестолковые, грязи куски, никакого от вас толка, не зря вас родители из дому выгнали!

— Неправда, — говорит Неле, — мы сами убежали.

— Да-да, — кричит Пирмин, — а его папашу на костре сожгли, знаю, слыхал!

— Повесили, — говорит мальчик, — не сожгли.

— Сам видел?

Мальчик молчит.

— То-то! — смеется Пирмин. — То-то охота! То-то кто-то что-то знает, а кто не знает, дураком подыхает! Кого за ведовство повесили, того после смерти сжигают, всегда так делается. Так что сожгли твоего папашу. Повесили, а потом сожгли.

Пирмин опускается на корточки, перекладывает сучки, ворчит, трет палочки друг о друга, тихо приговаривает что-то, некоторые фразы мальчик узнает: «Огонь, гори, со мной говори, Божий огонь, дерево тронь», — старый заговор, Клаус им тоже пользовался. И, действительно, скоро мальчик чувствует знакомый запах горящего дерева. Он открывает глаза и хлопает в ладоши. Пирмин, ухмыляясь, изображает поклон. Потом надувает щеки и дует в огонь. Пламя отражается в его глазах. За ним на стволах танцует гигантская тень.

— Теперь представьте мне что-нибудь!

— Мы устали, — говорит Неле.

— Если есть хотите — выступайте. Так теперь всегда будет. Пока не подохнете. Вы теперь странствующий люд, никто вас не защитит, и в дождь у вас не будет крыши над головой. Не будет дома. Не будет друзей, кроме таких же, как вы, а таким не очень-то до дружбы — еды на всех не хватает. Зато вы свободны. Никому не подвластны. Ничего не должны, кроме как быстро бегать, если пахнет горелым. И выступать, если хотите жрать.

— Ты нам дашь поесть?

— Не дам! Вам ам-ам ни крошки не дам!

Пирмин хихикает, мотает головой, потом садится у костра.

— Ни крошки, ни вошки, ни блошки, ни мошки! И не шумите слишком, по лесу ходят наемники. Они сейчас пьяны в стельку и злы наверняка, под Нюрнбергом крестьяне им дали отпор. Если нас заметят, плохо нам придется.

Мгновение дети колеблются, они действительно очень устали. Но ведь ради этого они здесь, ради этого они пошли с Пирмином — чтобы перед ним выступать, чтобы учиться.

Сперва мальчик встает на канат. Он натягивает его невысоко, хотя падать уже перестал, — никогда не знаешь, что выкинет Пирмин: вдруг бросит в него что-нибудь или дернет за канат. Делает несколько осторожных шагов, чтобы прочувствовать, насколько туго натянут канат, которого почти не видно в сумерках, потом идет увереннее, быстрее, потом бежит на месте. Подпрыгивает, поворачивается в воздухе, приземляется на канат и идет задом наперед до конца. Возвращается к середине, нагибается вперед, и вот он идет на руках, добирается так до другого конца, делает сальто в воздухе, приземляется на ноги, пару секунд машет руками, ищет равновесие, находит, кланяется. Спрыгивает на землю.

Неле восторженно хлопает в ладоши.

Пирмин сплевывает.

Финал — дрянь.

Мальчик нагибается, подбирает камень, подбрасывает, ловит не глядя, снова подбрасывает. Пока камень еще в воздухе, он поднимает и подбрасывает еще один, ловит первый, подбрасывает, молниеносно подбирает третий, ловит второй, снова подбрасывает его и вслед за ним третий, ловит и подбрасывает первый, опускается на колени за четвертым. В конце концов вокруг его головы летают пять камней, вверх-вниз в вечернем свете. Неле задерживает дыхание. Пирмин не шевелится, смотрит, глаза сощурены в щелки.