КРАСНЫЙ ШАТЕР

Когда его губы припали к моей шее, я застонала, и Салим остановился. Он внимательно посмотрел мне в лицо, но увидел лишь согласие и радость. Тогда он взял меня за руку и повел в незнакомый коридор, в комнату с полированным полом и кроватью на резных ножках, сделанных в форме ястребиных когтей. Мы легли на черное покрывало, пропитанное сладкими ароматами, и обрели друг друга.

Я не закричала, когда он вошел в меня; он был молод и горяч, но нежен и внимателен. Позже Салим заметил, что щеки мои влажны от слез, и прошептал:

– О, моя женушка. Не позволяй мне снова причинять тебе боль.

Но я заверила его, что плачу вовсе не от боли. Это были первые слезы счастья в моей жизни.

– Попробуй их на вкус, – предложила я, и они показались ему сладкими. И он тоже заплакал.

Мы лежали, обнявшись, пока у Салима снова не возникло желание, и, когда он вошел в меня во второй раз, я почувствовала, что происходит с моим телом, познавая радости любви.

Никто нас не беспокоил. Опустилась ночь, у дверей нам оставили еду – замечательные фрукты и золотистое вино, свежий хлеб, оливки, пироги, истекающие медом. Мы съели всё до последнего кусочка, словно голодные собаки. Потом Салим омыл меня в большой ванне с теплой водой, которая появилась в соседней комнате так же таинственно, как и еда. Он рассказывал мне о Египте и о Великой реке, пообещав отвезти туда, чтобы искупаться и поплавать.

– Я не умею плавать, – сказала я Салиму.

– Ничего страшного, – ответил он. – Я научу тебя.

Он провел руками по моим волосам, накрутил их на пальцы, и пряди запутались, так что мы не сразу смогли их высвободить.

– Мне нравятся такие путы, – произнес он. Его руки ласкали мое лицо, и мы оба стонали от наслаждения.

В то время, когда мы не целовались, не занимались любовью или не спали, мы с Салимом обменивались историями. Я рассказала ему об отце и матерях, обо всех своих братьях. Ему понравились их имена, он подробно расспрашивал, кто из них когда родился и от какой матери.

Он поведал мне о своем наставнике, калеке с прекрасным голосом, который научил его петь и читать. Салим говорил о преданности матери, о пятерых своих сводных братьях, ни один из которых не освоил мудрость Египта. Он рассказал также о поездке к жрице, которая во имя небес посвятила его в искусство любви.

– Я никогда не видел ее лица, – признался он. – Обряды проводят в дальней внутренней комнате, куда не проникает свет. Это было словно бы сон во сне.

Салим рассказал мне о том, как трижды спал с рабыней, которая хихикала в его объятиях, а потом попросила плату.

К исходу второго дня наших ласк его опыт со мной превзошел всё, что связывало Салима с другими женщинами.

– Я забыл их всех, – сказал он. – Честное слово.

– Тогда я прощаю тебе их всех, – ответила я.

Мы снова и снова занимались любовью. А потом засыпали и опять будили друг друга. Мы целовали друг друга повсюду, и я узнала аромат пальцев своего возлюбленного, аромат его тела до и после нашего соединения, влагу его шеи.

Мы провели вместе целых три дня и три ночи, прежде чем я начала задаваться вопросом, почему меня не зовут, чтобы вымыть ноги Ашнан или помассировать ей спину. Салим тоже начисто позабыл о приглашении на ужин к отцу. Но Ре-нефер позаботилась о том, чтобы мы ничего не знали о мире, и мир должен был оставить нас в покое. Она отправляла нам самую лучшую еду и приказала слугам заполнять ванну свежей водой всякий раз, когда мы спали.

Я не беспокоилась о будущем. Салим сказал, что наши любовные игры заменяют церемонию совершения брака. Он поддразнивал меня, спрашивая, какой выкуп за невесту лучше дать моему отцу. Ведра, наполненные золотыми монетами? Верблюдов, нагруженных лазуритом и льном? Караван рабов? Стадо овец, настолько прекрасных, что их шерсть даже не нуждается в мытье?

– Ты заслуживаешь воистину царский выкуп, – говорил он, когда мы мечтали, планируя нашу совместную жизнь.

– Мы будем жить долго-долго, а после смерти для тебя возведут гробницу непревзойденной красоты, – пообещал Салим. – Мир никогда не забудет имя Дины, которая украла мое сердце.

Я сокрушалась, что не так богата словами. Не то чтобы я была застенчивой. И Салим знал о моем восторге, о моей благодарности, о моей страсти. Я дала ему всё, что имела. Я буквально растворилась в нем. Я лишь не могла найти подходящих слов, чтобы выразить всю глубину и полноту своего счастья.

А тем временем… Пока я лежала в объятиях Салима, Левий в ярости ворвался во дворец Хамора, требуя немедленного приема у царя. Мой брат потребовал, чтобы ему сообщили, когда меня отправят домой, и, возможно, если бы его встретили тогда приветливо, предложили вкусную еду и ночлег, моя жизнь пошла бы другим путем.

Позже я не раз думала, как все могло обернуться, если бы на месте Левия оказались Рувим или Иуда. Хамор не пожелал видеть дерзкого и непочтительного сына Иакова, начинавшего разговор со ссоры, нечестивца, посмевшего обвинить самого царя в дурном обращении с сестрой какого-то жалкого пастуха.

Приди вместо него учтивый Рувим, и Хамор, наверное, поприветствовал бы моего брата, пригласил бы его пообедать и провести ночь во дворце. Да и любой другой из братьев, даже юный Иосиф, наверняка встретил бы прекрасный прием. Если царице понравились жена и дочь Иакова, то Хамор с симпатией относился к нему самому. Царь знал, что мой отец усердно ухаживает за стадами, что он быстро стал самым богатым пастухом в долине. Шерсть от животных Иакова была самой мягкой, его жены были умелыми ткачихами, а сыновья уважали и во всем слушались отца. Иаков никогда не враждовал с соседями. Долина, с тех пор как наша семья там поселилась, процветала. Словом, Хамор хорошо относился к Иакову и не возражал против брака своего сына с его дочерью. Он остался доволен, когда Ре-нефер сообщила, что Салим проявляет ко мне интерес. Как только царь услышал, что Салим возлежит со мной, он начал готовить для Иакова достойный выкуп за невесту.

На четвертый день нашего счастья Салим принял ванну, надел чистые одежды и сказал, что собирается поговорить с отцом.

– Для Хамора настало время назначить цену невесты. – Он выглядел таким красивым в тунике и сандалиях, что мои глаза снова наполнились слезами. – Нет больше поводов для слез, даже для слез счастья, – сказал он и прикоснулся ко мне, еще мокрой после омовения, поцеловал в нос и губы, отвел меня к кровати и добавил: – Подожди меня, любимая. Не одевайся. Просто лежи здесь, и я буду думать об этом. Я скоро вернусь.

Я покрыла лицо Салима поцелуями и попросила его поспешить. Я спала, когда он вернулся и лег рядом со мной.

На следующее утро, совсем рано, Хамор отправился в лагерь Иакова, за ним следовала груженая повозка. Он не привез с собой шатер или слуг, ибо не намеревался оставаться на ночлег. Он не собирался торговаться. Разумеется, царь даже и представить себе не мог, что кто-то станет возражать против его щедрости.

В городе уже поползли слухи о Салиме и дочери Иакова, но до шатров Иакова они пока еще не дошли. Когда отец услышал, что принц взял меня в жены, он ничего не сказал и ни слова не ответил на предложение Хамора. Он окаменел, глядя на человека, о котором его сыновья Левий и Симон всегда отзывались с такой злостью, – человека его лет, богато одетого, толстого, искусно складывающего слова. Царь указал на повозку, нагруженную дарами, на овец и коз, которых пригнали его слуги. Он назвал Иакова родственником и выразил надежду, что вскоре у них будет общий внук.

Иаков опустил глаза и прикрыл рот рукой, чтобы Хамор не заметил его огорчения и удивления. Он кивнул, когда царь похвалил красоту его дочери. Иаков еще не думал о том, чтобы выдать меня замуж, хотя Лия уже и заговаривала с ним на эту тему. Конечно, я выросла и стала взрослой, но Иакову было нелегко признать это, и сейчас он пребывал в растерянности. Мысли его метались, и он надеялся отсрочить решение.

– Я должен обсудить это с моими сыновьями, – сказал он царю, измыслив подходящий предлог.

Хамор был оскорблен.

– Твоя дочь не девственница, Иаков, – сказал царь. – Но я предлагаю тебе за невесту выкуп, достойный девственной принцессы Египта; это больше, чем в свое время мой отец дал за мою жену. Не то чтобы твоя дочь стоила меньше. Скажи, что ты хочешь получить за Дину, и я нс стану торговаться, ибо мой сын полюбил ее.

И я слышал, что она и сама желала Салима. – Хамор слегка улыбнулся, совсем чуть-чуть, но Иакову показалось, что это уже слишком. Ему не понравилось, как царь говорит о его дочери, хотя сам он, пожалуй, затруднился бы сказать, красива я или нет. Все. что отец мог вспомнить, это вечно растрепанные волосы и дикий нрав, который я проявляла в играх с Иосифом.

– Я подожду решения сыновей, – сказал Иаков и отвернулся от царя, как будто он был господином Сихема, а не простым пастухом, после чего передал гостя на попечение жен. которые поспешили приветствовать Хамора и поднести ему угощение.

Хамор не видел причин оставаться и вернулся обратно во дворец, забрав дары с собой. Когда он уехал, Иаков позвал Лию и отругал ее такими словами, которые никогда прежде не звучали в его разговорах со старшей женой.

– Твоя дочь не девственница! – крикнул он. – Ты посмела скрывать это от меня! Ты опозорила меня! А теперь еще и это!

Мама была не менее Иакова удивлена новостями из дворца.

– Принц Сихема востребовал ее. Его отец приходил, чтобы заплатить полную цену невесты, как за девственницу. Я полагаю, что Дина была таковой до тех пор, пока она не побывала в этой навозной куче, называемой городом, – с горечью выговаривал жене Иаков. – Похоже, теперь она принадлежит Сихему и мне бесполезна.

Лия была в ярости.

– Иди и поговори с другой своей женой, моей сестрой, – бросила она в ответ. – Это Рахиль отвела Дину туда. Рахиль – вот, кто смотрит в сторону города, а нс на меня и не на своего мужа. Спроси ее. – Слова моей матери были исполнены желчи.

Хотела бы я знать, думала ли она в тог момент о моем счастье, важно ли ей было знать, но доброй воле я согласилась на союз с принцем или же сопротивлялась, плакала и кричала? Болело ли у нее за меня сердце?

Или же Лию просто огорчило, что теперь дочь для нее потеряна, она будет отныне жить с чужими женщинами, следовать их традициям и забудет свою мать?

Отец позвал Рахиль. Та пришла к нему и с улыбкой воскликнула:

– О, муж мой! Я слышала добрую весть.

Но Иаков не улыбнулся ей в ответ.

– Мне не нравятся ни сам город, ни его царь, – заявил он. – Но еще меньше мне по вкусу ненадежная дочь и лживая жена.

– Не говори того, о чем пожалеешь, – сказала Рахиль. – Лия настраивает тебя против меня и против твоей единственной дочери, которую твоя мать в Мамре полюбила и очень хвалила. Почему ты возражаешь против этого брака? Царь говорит, что они любят друг друга, не так ли? Неужели ты запамятовал, как в тебе самом горел огонь любви, муж мой? Неужели ты настолько постарел, что позабыл о силе желания?

Лицо Иакова не выдавало его чувств. Он долго смотрел на Рахиль, и та не отводила взгляда.

– Дай им свое благословение, муж мой, – продолжала Рахиль. – Прими богатые дары, серебро и лен, позволь Хамору приветствовать тебя как царского родственника. К чему ждать, что скажут сыновья? Ты здесь господин.