КРАСНЫЙ ШАТЕР

– Это не страшно. Подумаешь, обрезание. И я слышал, что после этого моя способность наслаждаться женщиной будет больше, чем сейчас.

Так что готовься, дорогая. Я не оставлю тебя в покое ни днем, ни ночью.

Но я не улыбнулась его шутке. Меня сковал холод, который проник буквально до костей и не выпускал из своих цепких когтей.

Ре-нефер тоже пыталась успокоить меня. Она не выказывала недовольства сделкой, которую заключил ее муж.

– В Египте, – сказала моя свекровь, – мальчикам делают обрезание, лишь когда их голоса меняются. Затевают настоящий праздник: устраивают шуточную погоню за мальчиками, а потом гладят их по голове, кормят сластями и разными лакомствами, которые те попросят. И не сомневайся, никто от этого не умирает. Мы проследим, чтобы всё прошло как надо. Нехеси много раз удалял крайнюю плоть. Я могу помочь ослаблять боль, и ты тоже поможешь мне, маленькая повитуха. – Она на мгновение задумалась о предстоящей процедуре и слегка нахмурилась, но затем, улыбнувшись, прошептала: – Разве мужчина не станет привлекательнее без этой складки?

Однако я не находила ничего забавного в предстоящем Салиму испытании, а потому не ответила на улыбку свекрови.

Прошло три дня. Все это время я буквально цеплялась за мужа, и слезы то и дело текли по моему лицу, даже в моменты удовольствия. Он слизывал влагу с моих щек и проводил соленым языком вдоль моего тела.

– Я буду дразнить тебя, когда родится наш первый сын, – прошептал он, когда я положила голову ему на грудь, все еще вздрагивая от внутреннего холода.

Наступил назначенный час. Салим оставил меня на рассвете. Я лежала в постели, притворяясь, что сплю, исподтишка наблюдая, как он моется и одевается. Он наклонился, чтобы поцеловать меня, но я не повернула лицо, чтобы поймать его губы своими.

Я осталась в полном одиночестве, охваченная ненавистью. Я ненавидела своего отца, запросившего столь страшную цену. Я ненавидела мужа и его отца, которые согласились ее заплатить.

Я ненавидела свекровь за то, что она поощряла все это. Но больше всего я ненавидела себя – за то, что стала причиной происходящего.

Я лежала на кровати, прижавшись к одеялам, дрожа от гнева, страха и непонятного тягостного предчувствия, ожидая, когда мне вернут любимого.

Всё осуществлялось в преддверии царских покоев. Салим был первым, затем обрезанию подвергся его отец Хамор. Нехеси сказал, что ни царь, ни принц не закричали. А вот маленький сынишка Ашнан громко завопил, но страдал он недолго, так как его тут же поднесли к полной молока груди и он утешился. Придворные, слуги, горожане, которые не успели скрыться в сельской местности, были не столь удачливы. Они почувствовали острие ножа и пронзительную боль, многие кричали так, словно их убивали. Все утро возгласы несчастных пронзали воздух, но к полудню они стихли.

Тот день выдался немилосердно жарким. Ни ветерка, ни облачка, и даже внутри, за толстыми стенами дворца, воздух был влажным и тяжелым. Мужчины ослабели от боли и кровопотери, их одежды и постели пропитались потом и кровью.

Хамор, который не издал ни звука в момент обрезания, упал в обморок от боли сразу после процедуры и, когда очнулся, зажал нож зубами, чтобы не кричать. Мой Салим тоже страдал, но не так сильно. Он был моложе, да и мази помогали ему больше, однако и для него лучшим средством исцеления был сон. Муж постоянно дремал, и всякий раз, когда он просыпался, был вялым и слабым, каким-то потерянным. Я отирала лицо возлюбленного, пока он спал, нежно омывала его потную спину, стараясь не потревожить Салима и не причинить ему боль. Я изо всех сил пыталась сдерживать слезы, чтобы лицо мое выглядело свежим, когда он просыпается, но то и дело, несмотря на все усилия, принималась плакать. К вечеру я была измотана и уснула рядом с мужем, плотно укутавшись в одеяло в тщетной попытке защититься от леденящего тело и душу неясного ужаса, хотя Салим спал на жаре обнаженным.

Ночью я проснулась от того, что муж гладил мою щеку. Увидев, что мои глаза открыты, он улыбнулся и сказал:

– Скоро все это останется в прошлом, словно страшный сон, и наши объятия станут слаще прежнего.

Глаза Салима закрылись, и я в первый раз заметила, что он похрапывает. Засыпая, я думала, как буду дразнить его этим храпом, скажу, что он напомнил мне ворчание старой собаки, задремавшей на солнце. А может, мне всё это просто привиделось? Я так до сих пор и не знаю: действительно ли Салим ненадолго пробудился и произнес те слова, или же это был всего лишь сон.

А вот всё остальное, что я помню о той ночи, сном уже не было.

Сначала раздался голос женщины, точнее крик. «Должно было случиться нечто ужасное, чтобы бедняжка так закричала», – спросонья подумала я, пытаясь избавиться от этого вопля, слишком ужасного для реального мира, слишком безумного.

Дикий, чудовищный крик шел издалека, но был настойчивым и тревожным, так что я не могла отмахнуться, он пробудил меня от глубокого сна. А потом я очнулась и поняла, что кричу сама – страшно, захлебываясь.

Я была вся в крови. Мои руки и лицо были полностью покрыты густой теплой кровью, которая била из горла Салима и рекой стекала вниз по кровати на пол. Его кровь была повсюду. Она пропитала одеяло, в которое я закуталась, и обжигала мою грудь. Я буквально тонула в крови возлюбленного. Я кричала достаточно громко, чтобы поднять мертвых, но никто, похоже, не слышал этого. Стражники не ворвались в дверь. Служанки не прибежали на крик. Такое чувство, словно я была последним человеком в мире.

Я не слышала шагов и не поняла, что случилось, когда сильные руки схватили меня, вытащив из-под трупа супруга. Они выволокли меня из постели, протащили по крови в темноту ночи. Это был Симон – он поднял меня, а Левий заткнул мне рот. Братья скрутили меня, как предназначенного на заклание агнца, погрузили на осла и отвезли в шатер моего отца, прежде чем я смогла задуматься о том, куда же подевались все горожане.

Ножи моих братьев работали до рассвета, обнаружив мерзость сыновей Иакова. Они убили каждого, кого нашли живым.

Но я ничего не знала об этом. Я знала только, что хочу умереть. Ничто, кроме смерти, не могло избавить меня от ужаса. Ничто, кроме смерти, не могло принести мне покой после того, как я видела Салима: изрезанного ножом, кровоточащего, мертвого. Если бы кто-то не разорвал кляп, когда меня вырвало, мое желание могло бы исполниться. Весь путь назад по склону холма к шатрам Иакова я беззвучно кричала, взывая к небесам: «О, боги! О, небо! О, мама! Почему я всё еще жива?»