КРАСНЫЙ ШАТЕР

Но когда первая настоящая боль охватила живот и лишила меня дыхания, я вспомнила рожениц, которые падали в обморок, и рожениц, которые кричали, плакали и умоляли позволить им умереть. Я вспомнила женщину, которая скончалась с широко открытыми от ужаса глазами, и женщину, которая погибла от кровотечения: ее глаза закатились и она ушла медленно, в полном изнеможении.

Из моего рта вырвалось рыдание, когда отошли воды, омыв мне ноги.

– Мама! – закричала я, остро чувствуя, насколько мне сейчас не хватает четырех любимых лиц, четырех пар нежных рук. Как же далеко они были! Я осталась одна. Как я жаждала услышать их голоса, утешающие меня на родном языке.

Почему никто не сказал мне, что тело мое станет полем битвы, что я почувствую себя жертвой? Почему я не знала, что рождение – это вершина, на которой женщины, чтобы стать матерями, открывают в себе невиданную отвагу? Хотя, конечно, вряд ли существовал способ сказать это или услышать. До тех пор пока ты сама не встанешь на кирпичи и не увидишь смерть, коварно затаившуюся в углу в ожидании возможной добычи, ты не узнаешь силу других женщин, пусть даже и незнакомых, говорящих на неизвестном тебе языке, называющих имена неведомых богинь.

Ре-нефер стояла позади, приняв мой вес на колени, и нахваливала мое мужество. Эрия, хозяйка дома, держала меня за правую руку и бормотала молитвы Тауэрт, Исиде и Бесу, уродливому богу-карлику, который очень любит детей. Повариха, стоявшая слева, в надежде облегчить боль махала у меня над головой изогнутой палкой, на которой были вырезаны сцены деторождения. Впереди на полу сидела повитуха по имени Мерит, готовая принять ребенка. Я видела эту женщину впервые, но руки ее были уверенными и нежными, как у Инны. Она дула мне в лицо, так что я могла не задерживать дыхание, когда накатывал очередной приступ боли, – это было даже забавно.

Четыре женщины болтали у меня над головой, когда схватки стихали, и начинали дружно ворковать и успокаивать меня, когда боль возвращалась. Они давали мне отхлебнуть фруктового сока и вытирали лицо и тело ароматными полотенцами.

Мерит массировала мне ноги. Глаза Ре-нефер блестели от слез.

Я плакала и кричала. Я уже отказалась от всякой надежды и только молилась. Меня вырвало, ноги сводило судорогой. Несмотря на то, что женщины утешали меня и хмурились во время схваток, ни одна из них на самом деле не тревожилась за меня. Я отчаянно боролась, зная, что совсем одна, и это придало мне уверенности.

Затем ребенок стал продвигаться вперед, и я тужилась и толкала его, потому что больше ничем помочь не могла.

Постепенно я выбилась из сил, и мне стало казаться, что я вот-вот лишусь чувств.

Я старалась из последних сил, но ребенок по-прежнему не выходил из моего чрева. Время тянулось бесконечно.

Все мои потуги были напрасными.

Мерит подняла лицо к Ре-нефер, и я увидела, что женщины обменялись многозначительными взглядами, как это бывало между Рахилью и Инной в те моменты, когда обычные роды превращались в борьбу между жизнью и смертью, и я почувствовала, как тень в углу потянулась ко мне и моему сыну.

– Нет! – закричала я сначала на своем родном языке. – Нет! – повторила я на языке женщин, окружавших меня.

– Мама, – сказала я Ре-нефер, – принеси мне зеркало, чтобы я могла убедиться сама.

Мне принесли зеркало и лампу, и я увидела, что кожа промежности натянута слишком туго.

– Доберись до него, – велела я Мерит, вспоминая, как поступала в таких случаях Инна. – Боюсь, что он отвернулся. Доберись до него и поверни ему головку и плечико.

Повитуха попыталась сделать то, о чем я просила, но руки ее оказались слишком большими, а моя кожа – слишком тугой. И сын мой был очень крупным младенцем.

– Принеси нож! – почти выкрикнула я. – Ему нужны ворота пошире.

Ре-нефер перевела мои слова, и Эрия в ответ что-то обеспокоенно ей прошептала.

– В доме нет лекаря, который умеет обращаться с ножом, дочь моя, – объяснила Ре-нефер. – Мы пошлем за ним, но…

Всё, чего мне хотелось, – это освободиться от тяжести, прекратить наконец муки, уснуть или даже умереть: сколько можно тщетно тужиться, пытаясь вытолкнуть ребенка. … Однако когда тень в углу одобрительно кивнула, я встряхнулась и проявила строптивость.

– Ты это сделаешь, – решительно сказала я Мерит. – Возьми нож и открой ему дорогу. Ну же, действуй!

Но повитуха лишь растерянно смотрела на меня.

– Нож! Мама! – закричала я, отчаявшись. – Рахиль, где ты? Инна, что мне делать?

По приказу Ре-нефер принесли нож. Мерит боялась поступить, как ей было велено. Но, когда я вновь закричала, повитуха все-таки приложила острие к моей коже и сделала надрез. Боль была ослепляющей, как будто солнце ударило мне в глаза. А уже в следующее мгновение ребенок вышел наружу, но радоваться было рано: пуповина обвилась вокруг шеи младенца, а губы его посинели.

Мерит спешила. Она перерезала пуповину и взяла тростинку, вытягивая смерть изо рта, вдувая жизнь в крошечные ноздри. Я кричала, рыдала и дрожала одновременно. Эрия держала меня, и все мы следили за действиями повитухи.

Тень смерти с собачьей головой придвинулась было поближе, но тут ребенок кашлянул и издал сердитый крик, разом изгнав все сомнения. Тени рассеивались. Смерть не задерживается там, где она побеждена. Четыре женщины болтали наперебой и радостно смеялись. Я откинулась назад и отключилась.

Проснулась я уже в темноте. Лишь одна лампа мерцала рядом со мной. Пол был вымыт, и даже мои волосы пахли чистотой. Девушка, наблюдавшая за мной, увидела, что я открыла глаза, и побежала за Мерит, которая принесла льняной сверток.

– Твой сын, – сказала она.

– Мой сын, – эхом отозвалась я, принимая его на руки.

Как нельзя заранее подготовиться к тому, что будешь испытывать во время родов, точно так же невозможно описать чувства, которые охватывают мать при первой встрече с ребенком. Я изучала личико малыша, его пальчики, рассматривала ушки и складочки на крошечных ножках, гладила его мягкую кожу. Я затаила дыхание, когда сынишка вздохнул, засмеялась, когда он зевнул, удивляясь, как крепко он схватил меня за большой палец. Я не могла понять, что со мной происходит.

Мне кажется, что для такого момента должна существовать особая женская песня или молитва. И, если до сих пор никто ее не создал, то это лишь потому, что нет слов, достаточно сильных, дабы выразить подобные чувства. Как и каждая мать, начиная с самой первой, нашей праматери, я была сражена наповал, ошеломлена, взволнована и растеряна. Вот теперь я окончательно рассталась с девичеством. Я вдруг увидела себя младенцем на руках у матери, увидела свою собственную смерть. Я заплакала, уж не знаю, от радости или от печали.

Мои матери и все их матери были рядом со мной, когда я держала на руках своего первенца.

– Бар-Салим, – прошептала я. Он взял мою грудь и начал сосать, не просыпаясь. – Вот хитрюга, – сказала я, умилившись. – Решил получить два удовольствия сразу.

Мы уснули под бдительным оком египетской повитухи, которую – я уже знала – буду любить всегда, даже если больше никогда не увижу. Во сне мне явилась Рахиль, которая протянула мне пару золотых кирпичей, а Инна одарила меня серебряной тростинкой. Я с гордостью приняла их подарки, а Мерит стояла рядом со мной.

Когда я проснулась, мой сын исчез. Испугавшись, я попыталась встать, но острая боль заставила меня опуститься на постель. Я закричала, и Мерит поспешила ко мне с ветошью и мазями для раны.

– Где мой сын? – спросила я на египетском языке.

Она мягко улыбнулась и ответила:

– Ребенок со своей матерью.

Я подумала, что неправильно поняла ее. Видимо, я использовала неверные слова. Я снова повторила вопрос, очень медленно, но повитуха взглянула на меня с жалостью и отрицательно покачала головой:

– Ребенок со своей матерью, госпожа.

Еще не понимая, что это значит, я закричала:

– Ре-нефер, Ре-нефер! Они забрали моего мальчика! Мама, помоги мне!

Свекровь пришла с младенцем на руках, он был спеленут в прекрасную белую ткань с золотой каймой.

– Дитя мое, – сказала Ре-нефер, стоя надо мной, – ты все сделала хорошо. Ты была великолепна, и все женщины Фив узнают о твоем мужестве. Что касается меня, то я навсегда тебе благодарна. Сын, которого ты принесла на мои колени, станет принцем Египта. Он будет воспитываться как племянник великого писца Нахт-ре и внук Пасера, книжника двух царств, хранителя царских книг. – Заметив мое смятение и глубочайшее изумление, она попыталась успокоить меня: – Я его мать в Египте. Ты будешь няней мальчика, и он обязательно узнает, что ты дала ему жизнь. Забота о нем будет твоим благословением, но он назовет нас обеих, когда предстанет перед Ма. Я позабочусь о том, чтобы мальчик получил образование и занял в обществе достойное положение, и за это ты должна сказать мне спасибо. Ибо это мой сын Ре-мосе, дитя Ра, ты родила его для меня и моей семьи. Он построит мне гробницу и напишет на ней твое имя. Он будет принцем Египта.

С этими словами свекровь протянула мне ребенка, который захныкал, и развернулась, чтобы уйти.

– Бар-Салим, – прошептала я на ухо младенцу.

Ре-нефер услышала и остановилась. Не оборачиваясь и не глядя на меня, она сказала:

– Если ты снова назовешь мальчика этим именем, я выгоню тебя на улицу. Если ты не будешь слушаться меня в этом и во всем, что касается нашего сына, то потеряешь его. Так что заруби себе это на носу.

Моя единственная жизнь – здесь, у реки, – продолжала она, и ее голос звучал глухо. – Мне выпала несчастливая судьба.

Но зло, которое украло мою душу ка и бросило ее среди зверей Западной пустыни, наконец утратило силу, и мои страдания закончились. Я вернулась к своей семье, к своему народу, к служению Ра. Я встретилась со жрецами, которым служил мой брат, и им кажется, что твоя ка, твоя душа, тоже должна быть здесь, иначе ты нс смогла бы одолеть болезнь, вынести тяжелое путешествие и благополучно разрешиться от бремени.

Ре-нефер с бесконечной нежностью посмотрела на ребенка, припавшего к моей груди, и сказала:

– Он будет защищен от злых ветров, злых людей и злых слов. Он будет принцем Глинта. И зачем, шепотом, который не скрывал ее решимости, добавила: – Ты сделаешь всё, как я говорю.

Сначала слова Ре-нефер не имели для меня большого значения. Я старалась не называть сына Бар-Салимом, когда кто-то еще находился в комнате, но в остальном я была его единственной матерью. Ре-мосе оставался со мной днем и ночью, чтобы я могла кормить его всякий раз, когда он плакал. Малыш спал рядом со мной, и я держала его на руках, играла с ним, чувствовала его настроение, запоминала каждую его черчу.

Три месяца мы жили в комнате Ре-нефер. Мой сын рос не по дням, а по часам, становясь упитанным карапузом; он казался мне самым прекрасным ребенком на свече. Благодаря заботе Мерит я полностью исцелилась, а в жаркое время дня Ре-нефер следила за тем, чтобы я могла совершать омовение и спать.

Дни пролетали незаметно, похожие один на другой. Сын был центром моей вселенной. Я служила источником сто счастья, и в течение некоторого времени я была абсолютно счастлива. Когда малышу исполнилось три месяца, вся семья собралась в большом зале, где Нахт-ре работал вместе с помощниками. Женщины сели вдоль стен, а мужчины окружили ребенка и вложили в ею крохотные ручки инструменты писца. Пальцы мальчика сжали новые кисточки и схватили круглую тарелку, на которой смешивали чернила. Он махнул кусочком папируса, словно веером, что привело в восторг Нахт-ре, который объявил, что Ре-мосе просто рожден для профессии писца. Мой сын был принят в мир египетских мужчин.