Сумерки империи

— Если такое творится повсюду, то как же быть нам самим?

— Давай, будем думать не о том, что делают другие, а о том, что мы сами можем сделать. Я уверен, что от этого будет гораздо больше проку. Кстати, после того злосчастного боя у Артене положение заметно улучшилось. Раньше о Луарской армии лишь трубили газеты, но сейчас она реально существует. Между Божанси и Вандомом у нас сосредоточены сто тридцать тысяч солдат и двести пятьдесят пушек. Конечно, такими силами пруссаков сходу не разобьешь. Но это только начало. К тому же нынешний главнокомандующий, похоже, пытается навести порядок и укрепить дисциплину. Во всяком случае, в полках уже почувствовали его твердую руку. Говорят, он понял, в чем состоит тактика пруссаков и решил вести боевые действия лишь тогда, когда имеет большой численный перевес. В общем, нам есть, на что надеяться. Пока мы формируем армию на Луаре, Париж также готовится выставить значительные силы. Кстати, недавно мне дали прочитать выдержки из воспоминаний Мармона[110]. Мне показалось, что они вполне созвучны нынешней ситуации. Мармон допускал, что военная кампания может сложиться неблагоприятно, и французская армия потерпит поражение. Но от разбитой армии, утверждал он, обязательно останутся от восьмидесяти до ста тысяч солдат, и если разместить их в надежных фортах, то полностью уничтожить такие остатки армии будет невозможно. Придется лишь выждать, пока Париж проведет дополнительную мобилизацию и изыщет материальные ресурсы, и тогда через месяц можно будет выставить хорошо оснащенную 300-тысячную армию, боевой дух которой будет весьма высок. То, что Мармону казалось вполне возможным, Тропно[111], несомненно, сможет осуществить на практике, и если мы соберем дополнительно те самые триста тысяч солдат, тогда в общей сложности сможем выставить против пруссаков 600-тысячную армию, и это не считая армии, оставшейся в Меце. Как видишь, не стоит видеть будущее лишь в черном свете. Каждый из нас должен встать в строй, и тогда Франция будет спасена.

Прежде чем отправиться в префектуру, где нам предстояло утвердить мое новое назначение, Омикур решил зайти к своему другу, проживавшему в гостинице "Юнивер".

— Вот увидишь, — сказал он мне, — этот парень — живой пример того, как человек, преодолевший шок начального периода, становится образцом отваги и готовности к сопротивлению. Он оставил свой дом, жену и детей и явился сюда в распоряжение правительства. Не будучи его сторонником, он, тем не менее, признает его, как правительство национальной обороны. Во времена империи этот человек был на плохом счету из-за своих оппозиционных взглядов и в наши дни благодаря прежней оппозиционности мог бы занять неплохое положение. Но он даже не помышляет об этом, не требует ни должностей, ни денежных компенсаций и хочет лишь одного: служить своей стране.

— Как зовут этого благородного человека?

— Господин Шоле. А вот и он.

Омикур представил меня своему другу.

— Ах, господа, как я вам завидую, — сказал господин Шоле. — Я хотел бы воевать так же, как и вы. Но ведь невозможно сразу стать солдатом, да я уже не в том возрасте и силы у меня не те, что были раньше. Я буду для вас лишь помехой, а таких и без меня предостаточно.

— Вам не стоит и думать об этом, — заявил Омикур.

— Действительно, в роли конного разведчика я выглядел бы странно, но на других участках работы я смогу приносить пользу. Пришло время, когда каждый должен послужить своей стране, и я уверен, что людей, не жалеющих себя для блага родины, будет немало. Ведь мы бьемся не только за нашу родину и честь Франции, но также за торжество права и справедливости. Если остальные нации не сумеют понять, что мы воюем за право народа быть хозяином своей судьбы, в то время как пруссаки стремятся лишить нас этого права и заменить его властью силы, то тем хуже для самих этих наций. Неважно, победит Франция или проиграет, она в любом случае будет сражаться за правое дело. Необходимо избавиться от иллюзий и признать, что сейчас на поле боя мы слабее наших противников, но пока остается даже слабая надежда, мы обязаны продолжить борьбу. Мец и Париж держатся по-прежнему, и возможности всей Франции еще далеко не исчерпаны.

Для меня эти слова были как бальзам на сердце. Я выслушал их и с чувством признательности пожал руку господина Шоле. Как же далеки были его чувства от взглядов моего лионского кузена! Я даже подумал, что в нашей жизни здравый смысл — это еще далеко не все.

Дорога от гостиницы до префектуры не заняла много времени.

Войдя в мощенный камнем двор здания префектуры, мы увидели какого-то генерала, который с недовольным видом прохаживался из стороны в сторону. Омикуру он был знаком, и мой друг направился к генералу, чтобы поприветствовать его.

— И вы здесь, господин генерал!

— Да, я проделал двадцать лье, чтобы получить пятиминутную аудиенцию у военного министра, но, похоже, я явился не вовремя. Извольте видеть: я все жду и жду.

— Так же, как и я, — вмешался в разговор стоявший рядом хирург полевого госпиталя. — Правда, я не залетаю так же высоко, как вы, господин генерал. Я жду всего лишь одного из секретарей министра, которому меня рекомендовали господа Кремье[112] и Гле-Бизуэн.

— А разве эти двое еще что-то значат?

— Конечно, господин генерал, по их протекции можно добраться до самого секретаря министра. Сами видите, кое на что они еще годятся.

— Сначала дождитесь, чтобы вас приняли, а потом решайте, годятся они на что-то или нет.

К нам подошел офицер в фуражке, расшитой золотым галуном, и пожал Омикуру руку. Фуражка офицера выглядела весьма солидно, но сам он меньше всего походил на военного.

— Да, я проделал двадцать лье, чтобы получить пятиминутную аудиенцию у военного министра, но, похоже, я явился не вовремя

— Как дела, — спросил Омикур, — вы наконец сформировали ваш отряд?

— Пока еще нет. Но у меня назначено совещание с господином Гамбетта. Я должен предоставить ему сведения относительно Орлеанского леса, без которых они не могут утвердить план военных мероприятий. Всего доброго, дорогой мой.

И он неторопливой походкой утомленного человека отправился восвояси.

— Это и вправду офицер?

— Нет.

— Значит, инженер?

— Это Понсон дю Террайль[113].

Я не успел прийти в себя от изумления, а Омикура уже взял в оборот еще один его знакомый. Этот господин был в штатском костюме без каких-либо военных атрибутов. На нем не было ни военной фуражки, ни расшитой гусарской венгерки, ни штанов с лампасами.

— Надо же, — обратился к нему Омикур, — двор префектуры стал похож на место для свиданий из старинных комедий. Кого здесь только не встретишь. А я только что разговаривал с вашим собратом по перу.

— Это вы о ком?

— Здесь был Понсон дю Террайль.

— Спасибо вам за такое сравнение.

— Говорят, он уже ничего не пишет и даже стал большим начальником.

— А мне сказали, что он организует отряд вольных стрелков.

— Так и есть, и это говорит о том, что он смелый человек. Кроме того, к его мнению здесь прислушиваются. Сейчас он на совещании у министра. Там готовится решение о нашем наступлении на Орлеанский лес.

— Тогда мне здесь нечего делать.

— Но почему?

— Потому что генерал Бум, который привлек меня к военной службе, никогда не станет сражаться бок о бок с Рокамболем. Это уже не война, а какая-то сплошная литература.

— Ты знаком с этим господином? — спросил Омикур после того, как тот покинул двор префектуры.

— Нет.

Вольные стрелки — франтирёры

— Это один из авторов либретто к "Герцогине Героль-штейнской"[114]. Тебя удивили его слова, а между тем в них заключена жестокая правда. Вокруг и впрямь наворочено слишком много вымысла, как в низкопробной литературе. Кое-кто решил, что на войне можно обойтись без военных. Теперь их презирают, им не доверяют и хотят заменить так называемым "гражданским элементом". Что бы мы, военные, ни сказали и ни сделали, все объявляется глупостью, а то, что исходит от людей, ничего не смыслящих в военных делах, имеет шанс на официальное признание. Я не пытаюсь утверждать, что мы не наделали ошибок, но разве те, кем нас хотят заменить, не совершат еще более серьезные ошибки? Сейчас каждый, кто пролез в министры, считает, что профессионализм ни черта не стоит.