"Антология исторического романга-6. Компиляция. Книги 1-12

— Слыхивал я, он въехал на Байарде в Берик, — проворчал Сим, подъехавший как раз вовремя, чтобы услышать последнюю реплику и накинуться на нее, как баран на новые ворота. — Перескочил крепостной вал из бревен и земли и повел своих людей чинить бойню, так сказывают… Мы почти въехали в переулок Святой Марии — мы что, переедем через мост и присоединимся к повстанцам на Абби Крейг?

— Присоединимся к повстанцам, — рассмеялась Изабелла.

Хэл отряхнулся от задумчивости, возвращаясь к текущему моменту. «Легко вам смеяться, государыня, — с горечью подумал он, — коли вы никогда, ни разу не восставали так или эдак. И все же мне вверено довести вас живой и невредимой, и быть посему…»

Уоллес задремал, и Хэл ощутил острую симпатию к спящему великану с упавшими на лицо волосами и грязным кулаком на расстоянии перста от рукояти полуторного меча. Даже удержать всех этих людей вместе — задача не из легких, а уж тем паче обратить их из драчунов в солдат, пытаясь перехитрить неприятеля, пытаясь спланировать победное сражение против лучшей кавалерии на свете.

Присоединиться к повстанцам… Господи Боже, только не это снова, подумал Хэл. Привезти графиню сюда было самым безопасным для нее, потому что ее муж — Комин и тем самым состоит в более тесном родстве с мятежниками, нежели с английским Эдуардом. А раз с этим покончено…

Он ступил в ночной воздух, слыша странные, дикие звуки цистры и виелы, гикающие и зыкающие в пляске, будто завтра очередной дюжинный день и будет довольно времени справиться с больной головой. Мир стремительно мчался к рассвету, и Хэла охватило паническое желание убраться отсюда до света…

— Будем уповать, они недурно спляшут и заутра, — произнес голос, и Хэл, вздрогнув, обернулся к выступившему из мрака Мори.

«Молодой, с толстой шеей и грудью, как бочка, с возрастом он разжиреет, как его папаша, — подумал Хэл. — Пока же крепок и внушителен в своей изящной суконной рубахе и сюркоте с синим щитом с тремя звездами, ярко сияющими на нем даже во мраке». За ним выступал заморский рыцарь, говоривший по-французски, но бывший фламандцем с каким-то тарабарским именем, которое Хэл тужился припомнить.

— Спит, — сказал он, дернув головой в сторону шатра.

Кивнув, Мори развел руками.

— Неважно, круг выстроился, и нам остается лишь взять своих партнеров и пуститься в пляс, — отозвался он, переходя на французский ради спутника, затем помолчал с набежавшей на губы улыбкой — отчасти нежной, отчасти исполненной горького сожаления. — Я пришел порадеть, чтобы Уоллес соблюл все фигуры танца. У него есть обычай плясать под собственный мотив.

— Присоединитесь ли вы к нам завтра, государь Генри? — спросил иноземный рыцарь, и Хэл моргнул, а потом сообразил, что рыцарь — Бервальд, вдруг вспомнил он, Бервальд де Моравия, фламандский родственник Мори, — приглашает его войти в сотню или близко того всадников — всех, кем располагала шотландская армия, и притом среди них почти ни одного тяжеловооруженного конного рыцаря или сержанта.

Он затряс головой столь истово, что она чуть не оторвалась. Балиус принадлежит Бьюкену, и рисковать им в подобном сражении нельзя, залепетал Хэл, а Грифф чересчур легок, и проку от него будет маловато. Выслушав сие, Эндрю Мори кивнул.

— Так есть, добро, то будет болезненный ураз дня, — мрачно изрек он, а затем кивнул Бервальду, обращаясь к Хэлу. — Победа, — добавил он по-французски, — будет зависеть от пеших, а не конных, как бы сей мой кровник ни желал обратного.

Бервальд промолчал, но его хмурый вид говорил, как не по нраву ему полагаться на голозадых пехотинцев, дико отплясывающих ночь напролет, перед тем как выступить против английской конницы. Тысяча копий, как слыхал Хэл. Он поежился. Тысячи копий вполне довольно — Господи, да половина этого числа просто закопает их, пронеслось у него в голове.

Он подумал об Изабелле и о том, что случится с лагерем, женами и чадами в нем, если бой будет проигран, да притом воцарится паника… Его тянуло к ней, как железо к магнитному камню.

Она была у серых монахов — тиронезийцев из Селкерка, сработавших доброе укрытие из ветвей деревьев и шатровой парусины и отдавших его сразу и под часовню, и под лазарет для недужных — а скоро и умирающих. Хэл застал ее спорящей с хмурым монахом в сутане с капюшоном о том, как лучше лечить больной живот.

— Разжуй лавровые листья, проглоти сок и положи жвачку на пуп, — устало проговорила она. — Он жует и проглатывает листья, не вы. На вашем месте я бы держалась поближе к отхожим местам.

Монах с бледным ликом под капюшоном кивнул и, пошатываясь, побрел прочь; Изабелла обернулась к Хэлу, поднимая глаза и брови навстречу тьме. Дернула головой, и он последовал за ней в занавешенную пологом комнату. Оказавшись внутри, графиня стащила головной убор и поскребла россыпь своих неубранных рыжевато-каштановых волос, упавших на плечи, будто пес, вычесывающий блох, с явным удовольствием.

— Раны Господни, как же хорошо! — воскликнула она. — Сейчас мне бы только вымыться.

Ощутив взгляд Хэла, Изабелла встретилась с ним глазами, держа в руке головной плат, будто обвисшую белую змеиную кожу. Смущенно зардевшись от его откровенного, изумленного взора, она с вызовом поинтересовалась:

— Ну?

— Мои… прошу прощения… вы застали меня врасплох, — пролепетал Хэл, поворачиваясь спиной. Она фыркнула и тут же рассмеялась.

— Нынче вы мало чего обо мне не знаете, Хэл. И вавилонская блудница — самое малое из того. Несчастная жена, подлинно. Несчастная и отвергнутая возлюбленная. И показать свои неприбранные волосы мужчине, не являющемуся моим мужем или родственником, — сущий пустяк. — Графиня опустилась на длинную лавку. — Не хуже, чем упорство негодующих монахов, не дающих тебе на самом деле положить жвачку из листьев на пупок хворого.

— Волос я не ожидал, — признался Хэл.

— Признаю, они нуждаются в причесывании и мытье, — ответила Изабелла, — но уж наверняка они не столь же губительны для очей, как василиск?

— Нет… нет, — начал Хэл и тут заметил ее кривую усмешку. — Нет. Я не ожидал такого обилия — я однажды видел их распущенными и в…

Он осекся, сообразив, в какую трясину вляпался, увидев ее широко распахнувшиеся глаза.

— Когда это было?

Хэл ощутил, как покрылся мурашками и залился румянцем.

— В Дугласе, — признался он. — Я видел вас и Брюса… щит юного Джейми и рукавицу…

Настала ее очередь покраснеть.

— Вы подглядывали за мной, — укорила графиня, и Хэл принялся отрицать, запинаясь; потом понял, что она над ним смеется, и замолк, уныло почесывая собственную голову.

— Истинно, — сказала Изабелла, увидев это, — нам обоим придется обриться, как клирикам, дабы избавиться от всего, что там развелось.

— Аки ваш лазарет, — ответил Хэл с невозмутимым видом, — они дают приют всем несчастным душам, какие могут туда втиснуться.

Теперь настал ее черед улыбнуться, и это зрелище согрело его.

Снаружи кто-то взвыл, и Изабелла вскинула голову.

— Мэгги из Килуиннинга, — сказал она, сдвинув брови. — Ее муж был в месни Мори. Когда ее принесли, она бредила об огненных тиграх, терзающих ее плоть. Принесли еще четверых беременных, у всех выкидыши. Три из них, наверное, умрут.

Плечи ее понурились, и Хэл обнаружил свою ладонь у нее на голове, прежде чем сообразил, что сделал это. Выпрямившись, Изабелла воззрилась на него — то ли в готовности к бегству, то ли в изумлении. Он отдернул руку, и тогда Изабелла шевельнулась.

— Я бы ее вымыла на вашем месте, — улыбнулась она.

— Есть такие, кто сказал бы, что это одержимость демонами, — осторожно заметил Хэл. — Наказание за грех мятежа. Быть может, знамение, что Бог нас покинул.

— Херня, — свирепо отрезала Изабелла, и Хэл вздрогнул. Взгляды их встретились, и оба улыбнулись.

— Итак, — наконец проронил он. — Недуг. Быть может, душевный? Безумие обреченных?

Изабелла кивнула, признавая проницательность замечания, с одобрением глядя в эти холодные серые глаза. А потом тряхнула головой.

— Есть травы, вызывающие то же, хоть и не столь истово.

— Значит, яд? — предположил Хэл, и они переглянулись. Графиня поняла, что он думает о своих собаках и Мализе; на миг ее прошила дрожь, но она тут же стряхнула ее.

— Нет, — ответила Изабелла, — ничего столь убийственного — Огонь Святого Антония.

Хэл уже слыхал о нем, но не ведал, что это такое.

— Проклятие святого, — пояснила она. — Избавиться от которого непросто. Спросите графа Каррикского… — Вздохнув, потерла усталые глаза. — Когда-нибудь мы узнаем, как святой это делает и почему всегда страдают малые и сирые. У меня нет доказательств, но я подозреваю, что дело в хлебе. Или травах, которые они кладут в похлебку. Бедным недоступна роскошь выбрасывать даже то, что выглядит напрочь скверно.

— Вы изрядная дока во врачевании, — заметил Хэл, и она поглядела на него искоса.

— Для графини, хотите сказать? Или для женщины?

— И то, и другое.

— Ну, — вздохнула Изабелла, — я еще помню, что некогда была дочерью Макдаффа. Мой отец был убит собственной родней. Истинный государь Файфский — малый отрок и узник в Англии. Я не питала великих упований даже на доброе замужество и, подлинно, уж не по собственному выбору.

— В отличие от матери Брюса, — деликатно предположил Хэл и увидел, как дрогнули ее губы при упоминании достопамятного рассказа о том, как графиня Каррикская похитила молодого человека — отца Брюса, — пройдя всю дорогу из Святой Земли, дабы поведать, что ее первый муж Адам де Килконкат скончался.

— Истинно, быть может, мне следовало пойти по ее пятам и держать ее сына взаперти, доколе он не согласился бы увезти меня, — вздохнула Изабелла. — Впрочем, он не собственный отец и считает сие похищение лишней приметой того, сколь бесхребетен его отец, коли позволил женщине так захомутать себя.

— А стоило бы оно того, подобное похищение? — осторожно поинтересовался Хэл.

— Нет, подлинно нет, — ответила Изабелла с поразившей его откровенностью. Увидев выражение его лица, она сумела угрюмо усмехнуться. — Некогда я думала, что это любовь, но всегда считала, что граф Каррикский — лучшее убежище от графа Бьюкенского, какое я могу найти, — промолвила графиня, и при упоминании Бьюкена лицо ее омрачилось. — Оный ведет себя так, словно я — курица для петуха на куче навоза; и в день, когда он поймет, что не смогу снести ему яйцо, он захочет собственным почином обречь меня на монастырь, думается мне. Как вы сами видите, государь Хэл, для церковной жизни я не гожусь.

— Вы не можете иметь чад? — выпалил он, и его искренняя забота пролилась бальзамом, так что Изабелла ответила без гнева.

— Похоже, нет. Я еще молода, но женщины в мои годы уже имеют целый выводок.

Ответ был проникнут такой полынной горечью, что Хэл буквально ощутил ее на вкус и постарался подсластить пилюлю.

— Или умирают при родах, — указал он и тут же увидел уныние, опалившее ее серые, как пепел, глаза.

— Уж лучше так, — негромко обронила она, и Хэл увидел, как дрогнули ее губы.

— Значит, потому-то вы и изучали врачевание? — поспешно спросил он, направляя разговор в безопасную колею.