"Антология исторического романга-6. Компиляция. Книги 1-12

Глава 11

Хердманстонская башня

Праздник Святой Теневы, Матери Кентигерновой, июль 1298 года

Она пробудилась под пение птиц в окружении легкого аромата свежей зелени камыша, вливающегося через высокое окно с распахнутыми из-за ночной духоты ставнями. Однако прошел дождь, жара спала, и насекомые с жужжанием мельтешили туда-сюда. Но грубая беспардонность древесного дыма попрала краткий миг небесного блаженства.

Ее нога была поверх его ноги, покрывало отброшено в сторону; он пробудился, когда она смотрела на пульсацию жилки у него на шее. Ложбинка шрама от оспы поманила ее взор вниз вдоль мускулистого плеча к другому шраму — более глубокому бледному рубцу. Рана от ристалищного копья — по счастью прошедшего вскользь; ударь оно в полную силу, оторвало бы руку целиком.

При мысли об этом кожа у Изабеллы похолодела, покрывшись мурашками. Даже за столь краткое время она изучила тело этого мужчины почти так же хорошо, как собственное, каждую родинку и каждый шрамик — а шрамов немало, заметила она, поддразнивая его за беспечность.

— Но ни единого на моем лике, ласточка, — ответил Хэл чуть ли не с прискорбием. — У каждого, кого считают великим рыцарем, лицо вроде смятой льняной простыни, насколько я ведаю.

Он зашевелился, проснувшись от ее игривых пальцев, и наконец закряхтел, когда она дошла до его ажитации.

— Мощи Христовы, женщина, нежли нет церковных законов, управляющих этим? — гортанно проворчал Хэл, когда она накрыла его собой. — Коли есть, мы обречены.

— Дни пиров, дни постов да регулы, — пробормотала Изабелла. — Тягость, отнятие от груди и сорок дней после родов.

Прекратив лобызать его, она подняла глаза.

— Я знаю их все, ибо сие дало мне возможность уклоняться от супружеских обязанностей не реже раза в неделю по каноническому праву и чаще того с помощью ухищрений.

— Уже обречены, — слабо простонал Хэл, — так что грех останавливаться теперь.

— Поганки, — пробормотала Изабелла, и Хэл, не без труда собравшись с мыслями, в конце концов нашел ответ.

— Мухоморы, — выдохнул он и тотчас же парировал, пока не вылетело из головы. — Сучка.

Изабелла тут же остановилась, игнорируя негодующие возгласы Хэла.

— При подобных обстоятельствах, — чопорно заявила она, — мог бы подыскать чего получше.

— Ты просто не знаешь, — уколол он, и Изабелла нахмурилась, рассеянно вернувшись к тому, чем занималась, хотя и без энтузиазма, ломая голову над загадкой.

— Течка, — в конце концов проговорила она, тут же завизжав, когда Хэл перевернулся, опрокинув ее на спину.

— Нет, — выдохнул он, меняя изгиб губ, пока она не начала тихонько охать. — Я победил. Вязка.

Случка для сохранения породы — к месту, подумала Изабелла, порывисто вдыхая, когда он принялся вспахивать длинную глубокую борозду, отчего ее сознание надолго потонуло в ослепительно-белом сиянии. В последовавшей за этим дремоте, чувствуя кожей приятно холодящий пот, она смутно слышала топот и откашливание внизу.

Господская спальня в Хердманстоне расположилась на вершине квадратной башни, и выше ее возносится только зубчатая галерея, подняться на которую можно лишь по приставной лестнице. Двери в покое государя нет, и подниматься к нему надо снизу по винтовой лестнице, выходящей к мощной резной балюстраде.

В нем есть собственное отхожее место, крепкая дубовая кровать с четырьмя столбами и тяжелыми выцветшими занавесами — синими, с золотыми совами, увидела Изабелла, — столом, стулом, лавкой и двумя большими сундуками; но что лучше всего для Изабеллы — одним окном в человеческий рост с врезанными сиденьями, позволявшими усесться с шитьем на ярком солнышке. Такого могла пожелать женщина, и Хэл подтвердил это.

— Моя мать, — поведал он. — Она умерла, когда я был юн, но даже тогда знал, что отец ни в чем не может ей отказать — даже в такой блажи, как это окно, проделавшее дырищу в доброй крепкой стене.

Дыра и в самом деле немалая, с бархатными занавесами, выцветшими от былого малинового до пыльно-розового цвета. И снабжено прочными ставнями для таких дней, когда в Лотиане хлещет дождь, то есть, почитай, на каждый день.

Ниже, в футе от верхней площадки, спал Псаренок, будто сторожевой пес, и если он и слыхал их отчаянное пыхтение и ее визги, это не имеет особого значения, ибо большей приватности Изабелла не знала за всю свою жизнь — и это больше, подумалось ей, чем она заслуживает.

Ниже расположились главная зала и главный вход, укрепленный стальными вратами и толстой дверью в двадцати футах вверх по толстой стене, до которых приходится добираться по мощенной булыжником дорожке, а затем через съемную деревянную платформу.

Еще глубже находятся подземные этажи — два глубоких яруса прохладных, темных подвалов, а вокруг широкого квадрата — крепостная стена высотой в четыре фута, окружающая, помимо прочего, конюшни, пивоварню, пекарню и кухни. Рядом пристроилась каменная часовня, одиночество которой делит только высокий крест поблизости.

Нарочитое покашливание стало громче.

— Да выходи уж, олух, — буркнул Хэл, уже натянувший рубаху и штаны, бросив предупреждающий взгляд на Изабеллу, надувшую губы и накрывшуюся покрывалом как раз в тот момент, когда здоровенная всклокоченная черная голова Сима поднялась над уровнем пола.

— Истинно, государь Хэл? Сказывали, хотите выступить поране, — проворковал он, дружелюбно кивая Изабелле. — Графинюшка. Разумею, отчего он мешкотный.

— Не могу же я отправить мужа на войну полувзведенным, как плохо натянутый лук, — ответила она беззаботно, насколько сумела, и была вознаграждена смехом Сима — утробным уханьем из глотки запрокинутой головы.

— Славно сказано, графинюшка, — изрек тот, снова скрываясь из виду.

Изабелла смотрела, как Хэл облачается в доспехи, от кольчуги до гербовой накидки, только что сшитой двумя главными женщинами хозяйства — Пивной Мэгги и Хлебной Бет, — и наконец оборачивается к ней, внезапно охваченный неловкостью и косноязычием.

— Тебе надобно позавтракать, — упрекнула она, и Хэл кивнул, как дитя.

— Коли придет беда… — начал он, и Изабелла прижала палец к его усатой губе.

— Здесь я в безопасности, — заявила она, — будь то от англичан или шотландцев моего муженька. Ты оставил мне Уилла Эллиота, доброго человека, не говоря уж о Псаренке.

При упоминании этого имени оба примолкли. Псаренок выглядел все так же, но и Хэл, и Изабелла знали, что убийство человека в лазарете что-то надломило в мальчике, и пришедший ему на смену мужчина пока с убийствами не обжился. Они слышали, как паренек вскрикивает во сне, будто встревоженный щенок; потому-то Хэл и решил оставить его в поместье.

К собственному изумлению, он обнаружил, что уже давненько не вспоминал о Джоне, а о жене и того дольше; это осознание обожгло его стыдом. И все же в последние дни у него на уме были заботы посерьезнее, в качестве оправдания твердил он себе. Теперь он государь Хердманстонский, призванный на войну Брюсом для службы в войске под командованием Уоллеса.

Длинноногий уже пришел, катясь на север, аки гроза, а Хэл, эгоистичный, словно неоперившийся юнец, задержался из-за Изабеллы, пропустив рандеву с рослинцами под началом сэра Генри, только-только отпущенный к любимой жене и чадам, чтобы снова выступить в поход в роли бунтовщика.

Теперь Генри был с Брюсом в Аннандейле, отрезанный от главных сил под началом Уоллеса — и Сьентклеры Хердманстонские выедут на север, дабы отыскать войско под Фолкерком, пока не нахлынула волна англичан, отрезав Хэла от остальных.

Первые всплески этой волны уже докатились сюда — англичане под командованием епископа Бека, посланные, как первый мстительный удар Длинноногого, бесчинствовали в Лотиане, вознамерившись взять удерживаемые мятежниками замки Дирлтон и Танталлон. Рослин для них пока слишком силен, а Хердманстон чересчур мал, чтобы утруждаться; Уилла, Псаренка и старого Вулла Бранника будет довольно, чтобы обеспечить безопасность башни.

Но страшил Хэла не Бек с буйствами лупов. Бьюкена сдерживает тот факт, что Хердманстон на одной с ним стороне, но это тонкая сворка. Если она лопнет и он ринется мстить, вялым обменом болтами, стрелами и угрозами дело не ограничится. Бьюкеном будет двигать глубокая ненависть ограбленного рогоносца, неустанная месть, в первую голову и заставившая его отправить Мализа за Изабеллой.

Хэл услышал голос Древлего Владыки, будто раздавшийся над самым ухом: «Он зайдет сбоку, аки кочет, дерущийся на куче навоза». Даже из мрака…

А его здесь не будет, чтобы защитить ее. Эта мысль углями полыхнула в его глазах, и, увидев это, Изабелла утолила боль спокойной улыбкой.

— И потом, — беззаботно добавила она, — кто же осмелится пойти на Мэгги и Бет в уповании остаться в живых?

Хэл улыбнулся, вспомнив, как она сама поладила с ними. Пивная Мэгги заправляет пивоварней. Руки у нее мускулистые, как окорока, от размешивания сусла, задница как круп дестриэ, а груди такие, как выразился Сим, что с них можно разглядеть Трапрейн-Лоу[622], коли доберешься до вершины. Как только сдует пену с усов, присовокупил он, она на редкость угреет в холодную ночь.

Хлебная Бет ведет пекарню, стряпая для всей цитадели. Краснощекая и грудастая, как голубь-дутыш, свои волосы она так давно скрывает под плотно намотанным головным платом, что никто не знает их цвета — даже Сим, однажды сознавшийся, что это единственная вещь, которую она никогда не снимает.

Они покружились, принюхиваясь, как сучки к диковинному животному, когда Изабелла только-только прибыла, потом, дав ей день-другой передышки, испытали ее на прочность. Начала Пивная Мэгги, когда Хэл и Изабелла отправились к каменному кресту, якобы чтобы воздать дань уважения Древлему Владыке, но притом, как она догадалась, каким-то сверхъестественным образом представить ее остальным лежащим под ним.

Изабелла стояла рядом с ним под сенью большой каменной колонны с гробовым колоколом[623] и его цепью — отсоединенной, как она узнала, после того, как в неистовую грозу однажды ночью тяжелый колокол начал трезвонить, подняв всех в трепете на ноги, — уповая получить какую-то весточку из могилы. Но не услышала ничего, кроме ветра и чириканья птиц, ни слова привета, ни порицания мертвых, даже недавно почившего самого Древлего Владыки, подмигивавшего и склабившегося ей в тот день во временной часовне на Абби Крейг.

Потом Пивная Мэгги притопала с бурым глазированным кувшином в одной руке и в ответ на вопросительно приподнятую бровь Изабеллы сдвинула свои две.

— Первую пробу нового варева, — гаркнула она, — снимает Древлий Владыка.

И впала в ошарашенное недоумение, когда Изабелла, взявшись за кувшин, бережно, но твердо отобрала его и вручила Хэлу.

— Первую пробу нового варева, — сказала она, когда Хэл, уловив намек, отпил и вернул сосуд ей, — снимает владыка Хердманстонский. После этого можешь поливать им все могилы, какие пожелаешь.

Улыбнувшись при этом воспоминании, Хэл разжал кулак и протянул амулет на кожаном ремешке; Изабелла вопросительно выгнула бровь дугой.