"Антология исторического романга-6. Компиляция. Книги 1-12

* * *

Лампрехт знал, что сведения — это жизнь. Именно их он продавал Мализу, хотя, признал торговец, лучше б приберег, чем ввязываться в эту коварную игру.

Теперь же он стоял в кольце хмурых людей, горюющих из-за смерти одного из своих и готовых прикончить его, дай только повод. Понимая, как ограничен в средствах, Лампрехт решил начать с предъявления своих верительных рацей.

— Kretto a in deo patrem monipotante kritour sele a dera, ki se voet te tout, a nou se voet; e a in domnis Gizoun Kriston, filiou deous in soul…

— Довольно. — Киркпатрик оборвал его пощечиной. — Здесь это не пройдет — ты сыплешь враками, как барышник.

— Что он говорит? — нетерпеливо поинтересовался Брюс.

— Это «Верую», — ответил Киркпатрик, и аббат Джером нахмурил лоб. Сие ни капельки не походило ни на одну из знакомых ему версий «Верую», в чем он и признался.

— Это по-гречески, — растолковал Киркпатрик. — Из Константинополя.

— Раны Христовы! — воскликнул Сим, копаясь в коробе на глазах у Лампрехта, терпевшего адские муки. — Али косточка с пальца ноги?

— Guarda per ti, — взмолился Лампрехт. — Будьте осторожны. Chouya, chouya — виноват, по-английски «бережно». Сие есть кость пальца ноги самого Моисея.

— Да нешто! — изумился Сим. — Моисея, так ли? Вот так чудо — коли счесть все сии пальцы Моисеевы, выходит, что сей блаженный муж был одарен четырьмя ногами.

— Questo star falso. Taybos no mafuzes ruynes.

Киркпатрик с ухмылкой обернулся к нахмурившемуся Брюсу.

— Говорит, это неправда. Все его товары подлинные.

— Спросите его, куда отправился Мализ, — потребовал Хэл, и Лампрехт страдальчески сморщился при взгляде на него. С остальными — даже с тем, кто оказался великим государем, — вести дело проще, ибо они его поносят. Как открыл для себя Лампрехт, если человек не утруждается плюнуть на него, то в конечном итоге причиняет такой урон, какого бальзамами и пристойным корнем арники не исцелишь.

Выпустив хрупкий белый осколок, забренчавший по плитам пола, Сим с ухмылкой растер его подошвой в порошок, — и хотя боль потери пронзила Лампрехта до самых пят, даже это не заставило его раскрыть рот. Владеющий языком мог бы, но великий государь дал ему окорот, так что перед ним Лампрехт настоящего страха не питал.

Однако сероглазый со взором василиска — совсем другой, и когда вопрос прозвучал, Лампрехт понял, что ответит на него смиренно и правдиво, в чаянии, что удастся переступить бритвенное острие момента, не пролив ни капли крови.

Выслушав, Киркпатрик нахмурился, но Хэл перехватил несколько слов, так что утаить не удастся.

— Он говорит, поначалу Мализ нанял его искать графиню. Таковая находится в монастыре поблизости отсюда, находящемся во власти Роберта де Маленфонта. В него отсылают ненужных женщин — непокорных дочерей, женушек, утративших былую привлекательность, вдов, ускользающих от неких мужчин, желающих поживиться их наследием. Сей Маленфонт содержит его в качестве seraglio, сказывает продавец индульгенций.

— Слыхал об этом Маленфонте, — раздумчиво произнес Брюс. — Он ничтожный владыка, не стоящий упоминания, но служит в месни Агтреда из Скарборо. Слыхал я, однажды он недурно показал себя на турнирах в Бамбурге.

— Что за серальня? — спросил Сим, и Киркпатрик вздернул губу в похабной ухмылке.

— Лупанарий.

— И он держит Изабеллу заложницей в подобном месте?! — вознегодовал Хэл.

— Сомневаюсь, чтобы ее обесчестили или причинили ей вред, — успокоил его Брюс, дивясь обороту событий: похоже, сей юный Сьентклер втрескался в его Изабеллу… больше не ЕГО Изабеллу, поспешно поправил он себя, словно даже мысль могла достичь слуха графа Бьюкенского.

— Она слишком ценна, — присовокупил Каррик и хлопнул Хэла по плечу. — В свое время мы вытащим и ее.

Киркпатрик вздохнул, видя, как все оборачивается: мало им напасть на приют Святого Варфоломея, так надо еще и нагрянуть в монастырь Святого Леонарда. Он высказал это вслух, заранее зная, что это ничего не изменит.

— Истинно, набеги на лазареты да обители для нашего брата все едино что эль да мясо, — жизнерадостно возгласил Сим, доставая длинный свиток пергамента. — А сие есть что?

Правда в том, что Лампрехт не знал сего — ибо украл его у Мализа из-за болтавшейся на нем печати храмовников: два рыцаря верхом на одном коне. Он счел ее самым ценным предметом, поскольку мог аккуратно снять ее и прикрепить к другому скрупулезно написанному документу, подтверждающему происхождение реликвий Елизаветы Тюрингской. Печать храмовников — ручательство правды, способное удвоить стоимость реликвий.

Теперь же, видя, как его разворачивают, он пожалел, что не успел изучить свиток повнимательней. Брюс отобрал его у Сима, державшего грамоту правильно лишь потому, что печати снизу.

— Это jetton, — сообщил Брюс, с прищуром вглядываясь в документ из-за скверного освещения. — На сто пятьдесят мерков.

Лампрехт мысленно застонал, узнав, чего только что лишился.

— Что за жеттон? — не унимался Сим.

— Денежная расписка, скрепленная печатью храмовников и… ну и ну, знаком графа Бьюкенского, — пояснил Брюс, улыбаясь все шире и шире. — Очевидно, граф внес деньги в Белантродич, и теперь любой обладатель сего документа имеет право явиться в любую прецепторию храмовников отсюда до самого Пекла и потребовать сто пятьдесят мерков серебром. Видите? Выданную тебе сумму отмечаешь в этих окошечках, как на шахматной доске; таким способом храмовники узнают суммы. На самом деле jetton — маленькие счеты, которые они перекладывают из окошка в окошко, чтобы отследить, куда, когда и что.

Все воззрились на пергамент, благоговейно забормотав.

— Ростовщичество, — проговорил сэр Генри Сьентклер, словно отплевываясь от навоза. Брюс угрюмо улыбнулся.

— Ростовщичество есть только у евреев, государь мой Рослинский. Храмовники сказывают, сие не одолжение денег, а собственные деньги человека, сберегаемые для него. Однако же свою выгоду они на передаче делают.

— А для чего этот jetton? — пожелал узнать Хэл, начавший прозревать возможности. — В сем случае?

Моргнув, Брюс взвесил пергамент на ладони, и улыбка его стала еще шире.

— Наверняка на выкуп графини. — Он иронично усмехнулся. — У меня четыре добрых боевых коня столько стоят. Дешево для графини Бьюкенской.

Губы Хэла изогнулись в улыбке, но граф разглядел промелькнувший в ней звериный оскал.

— Выкуплена для мужа сей цедулкой, — медленно, угрюмо усмехнулся Хэл. — Человеком, коего сей Маленфонт ни разу в глаза не видел…

— А как же Долговязый Тэм? — настойчиво встрял Куцехвостый, мигом всех отрезвив.

— О нем мы позаботимся, коли дозволите, — объявил аббат Джером. — И за спасение, и за то, что сей люд чувствует себя отчасти повинным в его смерти. Нападая, они не знали, кто есть кто, знаете ли.

— У него дома остались братья и сестра, — траурно возразил Хоб.

— Мы вряд ли довезем его останки, Куцехвостый, — ласково отозвался Сим. — Его родным будет довольно знать, что он погребен по-христиански в добром Божьем доме.

Куцехвостый поглядел на Сима, отвел глаза и вздрогнул при воспоминании об обитателях сего доброго Божьего дома.

— Лучше нестись, аки камень из пращи, — провозгласил Сим, — нежели стоять здесь, аки жернов.

— Я бы присоединился к вам в сражении, — скорбно объявил Генри Сьентклер, — но я отпущен под честное слово и не могу поднять оружие на англичан.

— Если все сделать правильно, — неспешно проговорил Брюс, не сводя глаз с Хэла, — никакого сражения не будет — зато, Богом клянусь, Коминам будет не по себе. Изабелла Макдафф получит свободу, и сэр Хэл может взять ее под свою опеку.

И рассмеялся, радуясь такому обороту.

— И все счастливы! — просиял он.

Внезапно раздавшийся колокольный трезвон заставил их оцепенеть и сморщиться.

— Во имя Господа… — начал Сим.

— Тревога! — вскинулся Киркпатрик, но Лампрехт, ко всеобщему изумлению, безрадостно рассмеявшись, издал еще одну шепелявую трель на своем странном языке. Хэл уловил только одно слово, повторенное несколько раз: guastamondo.

Киркпатрик — побледневший, с заблестевшей в мерцающем свете испариной на лбу — повернулся и перевел.

— Сей Лампрехт прибыл через Лондон из Фландрии, — проворчал он, — и поспешил на север, в Йорк, а затем сюда. Чтобы первым прибыть с товаром.

Он рванул медальон, висевший на шее продавца индульгенций, достаточно свирепо, чтобы Лампрехт покачнулся, а снурок порвался.

— Дабы продавать вразнос никчемное дерьмо вроде этого напуганным и отчаявшимся.

— Потише, человече, — встревожился Куцехвостый, — не то Бога оскорбишь.

— Сей пес — оскорбление Божие! — буркнул Киркпатрик, утирая потное лицо под неумолчный звон колоколов. — Говорит, прибыл вместе с неким Гвастомондо, опередив новости о том на неделю…

Киркпатрик хотел было продолжать, но Брюс перебил его, негромко проронив:

— Guastomondo. Отец поведал мне, что так его именовали за морем. Разрушитель Миров.

И стоило ему договорить, как колокола тоже смолкли. Брюс обвел взглядом окружающих; лик его был мрачнее чумы.

— Эдуард вернулся в Англию.

На минутку воцарилось полное молчание, а затем сэр Генри, откашлявшись, коснулся руки Хэла.

— Нам лучше пошевеливаться. Это может вселить в гарнизон дух, чего нам вовсе не надобно.

Хэл не ответил, уставившись на свисающий из кулака Киркпатрика медальон, а потом протянул руку, чтобы сграбастать его. И пригвоздил продавца индульгенций своим каменным взором.

— Вот, — сказал он, подняв болтающийся амулет, как убитую змею. — Поведай мне об этом.