Выбор Геродота

1

Ночью неожиданно похолодало.

Январское солнце заливало опушку березняка ярким, но безжизненно стеклянным светом. От стволов тянулись длинные синие тени, сгущаясь до черноты в глубине рощи.

Мальчик шел по тронутой инеем траве размашистой уверенной походкой — словно взрослый. Девочка едва поспевала за ним, делая короткие торопливые шаги.

Она что-то шептала — не то уговаривала себя, не то ругала, не то обращалась к духам поляны с просьбой о помощи.

Но вдруг споткнулась о корягу, покачнулась и боком осела в траву. Рука провалилась сквозь мягкий податливый колтун осоки до самой земли, тогда она рассмеялась — хорошо, по-доброму, с облегчением.

У поваленного трухлявого ствола на кромке леса брат решил ее подождать. Поставив корзину перед собой, смахнул тыльной стороной кисти выступивший на лбу пот.

Утром он не хотел брать сестру на обход силков, но она повисла у него на шее и скороговоркой затараторила:

— Ну, пожалуйста, пожалуйста, Кимон… Зайки такие мягкие, пушистые… Глазки черненькие, усики торчат… Я мешать не буду. Ну, хочешь, я корзину понесу?

А он сразу же сдался, сменив напускную суровость на мягкий необидный укор, в котором чувствовалась забота старшего брата:

— В овраге бурелом, Эльпиника. Ты опять будешь жаловаться, что идти трудно.

— Не буду, не буду.

Она звонко чмокнула его в щеку…

Обернувшись, Кимон смотрел, как сестра неуверенно бредет по траве, цепляя растоптанными кожаными карбатинами стебли мятлика. Движения девочки были по-детски неуклюжими, из-под шерстяного пеплоса торчали тонкие бледные запястья.

На сторожевой башне дозорный приветственно поднял руку. И не потому, что мальчик и девочка были детьми начальника крепости Мильтиада Младшего из рода Филаидов — тирана Херсонеса Фракийского. Просто их любили все: Кимона за то, что не чурался простых солдат, Эльпинику за веселый нрав и отзывчивость.

Эльпиника улыбалась, ее синие глаза светились радостью, словно это и не глаза вовсе, а капли искрящейся на солнце росы.

Кимон цепким взглядом замечал зарубки на стволах, поэтому заячью тропу они нашли быстро. Цепь следов на стелющейся траве тянулась между стволов в сторону оврага, теряясь в непролазном буреломе.

Варваров он не боялся. Задолго до рождения Кимона его дед Мильтиад Старший при помощи союзников афинян — долонков — перегородил полуостров с юга на север высокой стеной. Злобные воинственные апсинты остались на другой стороне, за городами Кардия и Пактия.

Первый самолов он увидел сразу за завалом изломанного угловатого валежника. Русак серым комком замер под жердью, но стоило детям подойти ближе, как он встрепенулся на шум и забился в волосяной петле.

Кимон одной рукой прижал дрожащее тельце к земле, а другой распутал бечеву. Подняв зайца за задние ноги, азартно покачал добычу перед собой.

Взгляд Эльпиники вдруг потух. Она тихо подошла к брату, осторожно и трогательно погладила русака:

— Бедненький.

Потом посмотрела на брата:

— Не надо… Ему же больно так висеть.

Кимон хотел разозлиться, но не смог. Вот вечно с ней морока: жалеет всех подряд — хромых изголодавшихся собак, задушенных котами мышей, бьющихся на кукане ершей… И зачем только взял ее с собой!

Он решительно бросил русака в корзину. Заяц затих, смирившись с участью. Только уши с черными кончиками тревожно двигались взад-вперед.

— У меня еще три самолова поставлено, — деловито заявил Кимон. — Только придется к ручью спускаться.

Ему не терпелось побыстрее проверить все силки. То, что первый же самолов оказался с добычей, было хорошим знаком. Но ему хотелось насладиться охотой по-настоящему, без всех этих девчачьих соплей-слез.

— Ты точно пойдешь? — спросил он сестру, подпустив в голос строгости. — Спуск крутой, до дна оврага солнце не достает, там и снег может быть. А ты и на ровном-то месте упала.

Казалось, Эльпиника обрадовалась.

Замотала головой:

— Нет, иди один.

Присев на корточки рядом с корзиной, она стала трогательно гладить зайца по шерстке. Кимон озорно вскинул голову: пока все складывается по замыслу.

— Ну, тогда жди здесь. Если что напугает, кричи, я рядом буду — услышу.

Он двинулся вниз по склону. Ели наотмашь мазали хвоей по лицу, березы безмолвно топорщили крапленые ветви, воздух звенел от утренней прохлады, по оврагу метались шорохи, под поваленными через русло мшистыми стволами еле слышно журчала вода.

Вторая ловушка тоже не пустовала, но лиса добралась до нее раньше охотника: в петле висела только заячья голова. Под жердью темнело месиво из клочьев серой шерсти, опавших листьев, отгрызенных лап и измазанной бурой кровью травы.

Кимон с сожалением ковырнул останки русака ногой. Потом вытащил из петли его ушастую голову, отшвырнул в сторону и смотал бечеву. Придется поставить ловушку в другом месте — здесь нельзя, зайцы теперь будут делать крюк.

Третья ловушка оказалась пустой. Каким-то непостижимым путем заяц сумел прошмыгнуть между стволом березы и натыканными в землю сучьями мимо петли.

Четвертый самолов он заметил издали: в петле бился русак. Кимон с довольным видом ухватил добычу. Он хотел было стукнуть зайца головой о ствол, но в последний момент передумал, представив, как сестра расстроится, увидев мертвое тельце. Пришлось карабкаться по склону, помогая себе только одной рукой, потому что другой он крепко держал русака за уши.

Кимон был доволен: охота — занятие для настоящего мужчины. Не то что скучные прыжки или того хуже — упражнения для выработки хорошей осанки под присмотром учителя-педотриба — в детской палестре.

До восемнадцатилетия ему оставалось еще целых шесть лет. Кимону казалось, что это целая вечность. Иногда он мечтал, как подвяжет волосы белой сеткой и будет пружинисто разбегаться по эфебейону гимнасия для броска копья.

И не здесь, во фракийских Лимнах, а в афинском Ликсе, Киносарге или Академии. Отец обещал, что семья когда-нибудь вернется в Афины. А еще Мильтиад обещал, что проверку-докимасию гражданского положения перед посвящением в эфебы сын пройдет вместе со сверстниками в храме Аглавры, как и он сам когда-то.

Разгоряченный подъемом Кимон выбрался, наконец, из леса на опушку. Подставил раскрасневшееся лицо ветру и солнцу. Эльпиника ждала его на том же месте. Пустая корзина валялась у ее ног. На лице сестры застыло виноватое выражение.

Кимон опешил:

— Где заяц?

Эльпиника посмотрела ему в глаза. Нежно, трогательно, умоляюще.

— Миленький, не ругайся, я его отпустила.

— Зачем? — Кимон недоумевал.

В глазах сестры засеребрились слезы:

— Мне его жалко стало… Ты же его убьешь…

Кимон взорвался:

— Конечно, убью! Дурак, сразу надо было. Тебя не хотел расстраивать. А есть ты что будешь на обед — прошлогодний щавель?

Эльпиника молчала, глядя себе под ноги. Только шмыгала носом. И внезапно Кимон остыл, обмяк, успокоился.

Буркнул только:

— Ладно, пошли домой.

Бросив русака в корзину, наладил сверху прутяную крышку и водрузил ношу на плечо. Пошел так же размашисто. смахивая последние остатки раздражения.

Внезапно остановился, снял корзину и поставил в траву.

Повернулся к сестре:

— Отпустить?

Она быстро закивала.

Тогда Кимон вытащил русака за уши. Придерживая за белое брюшко, опустил на землю. Заяц на мгновение замер, принюхиваясь, уши нервно дернулись, и он вдруг стремглав помчался назад к лесу.

Эльпиника захлопала в ладоши.

— Последний раз, — буркнул Кимон, не то давая себе обещание на будущее, не то оправдывая свой поступок.

Они пошли обратно. Брат придерживал у бедра пустую корзину, а сестра держала его под руку, радостно заглядывая в лицо.

Но вдруг зацепилась носком карбатины за кочку. Оба упали. Они смеялись, барахтаясь в разнотравье, потом поднялись и двинулись по направлению к засеке. До крепости оставалось всего ничего.