Выбор Геродота

3

492 г. до н. э.

Спарта

Царь Спарты Клеомен Первый жадно пил из ритона.

Кадык некрасиво дергался под короткой бородой, волосы слиплись и потемнели, но он продолжал делать большие глотки, наслаждаясь сладостью хиосского вина.

Эпирские молоссы деловито вгрызались в овечьи кости возле покрытого шкурой медведя высокого троноса. Морды собак выражали спокойствие, при этом глаза поблескивали из-под бровей адским пламенем.

Рядом с Клеоменом находились ближайшие родственники: обе жены, незамужняя дочь Горго, а также единокровные братья Леонид и Клеомброт. Леонид бросал на свою племянницу пылкие взгляды, но царь этого как будто не замечал.

Место еще одного брата — Дориея — уже больше пятнадцати лет пустовало. Останки семейного бунтаря покоились на Сицилии, в разрушенной карфагенянами Гераклее. Клеомен все это время делал вид, что скучает по изгою, поэтому никому не разрешал занимать его кресло.

Чуть дальше от него сидели наместники из покоренных провинций, а также почетные гости. На противоположной стороне длинного стола расположилась знать: соправитель Демарат, пятеро законоблюстителей-эфоров, пятеро заслуженных всадников-агатургов.

Перед началом трапезы прозвучала ежемесячная клятва эфоров в верности царю от имени спартанского общества, за которой последовало заверение Клеомена править справедливо и по-отечески, на благо всего народа. Официальная часть завершилась возлиянием легендарному законодателю Ликургу.

После традиционной бобовой похлебки с ячменными лепешками подали рагу из баранины. Обглоданные мослы застучали по дну широкогорлого кувшина.

То один, то другой из сотрапезников поднимал вверх ритон. привлекая внимание виночерпия. Домашний раб-ойкет носился вокруг стола с кратером, в котором плескалось разбавленное водой вино.

Почетный гость из Аттики выделялся высоким ростом и кудрями до плеч. Кимону только что исполнилось восемнадцать, поэтому в Афинах он на законном основании мог участвовать в кутеже наравне со зрелыми мужчинами.

Кимон считал себя афинянином, хотя семья перебралась в Афины только год назад. Тогда на Херсонесе Фракийском стало горячо Вслед за апсинтами, которые смяли пикеты эллинов у заградительной стены, после чего вырезали полисы Кардию и Пактию, на полуостров высалились персы.

Мильтиад бежал, погрузив домочадцев и скарб на пять триаконтер. Но у острова Имброс беглецы напоролись на финикийскую флотилию. Четыре корабля благополучно укрылись в бухтах Имброса, а пятый, которым командовал Метиох, попал в плен.

В Спарте Кимона все еще считали юношей, однако эфоры по просьбе Клеомена сделали для афинянина исключение, позволив ему сесть за пиршественный стол вместе с остальными гостями.

Спартиаты, пока были трезвыми, подозрительно косились на его тонкий льняной хитон и золотую заколку в волосах в виде цикады. На их лицах читалось: эти ионийцы такие изнеженные. Но когда они поняли, что афинянин пьет с ними наравне и не стесняется хохотать над грубыми шутками, успокоились.

Кимона прислал в Спарту отец, который познакомился с Клеоменом в Дельфах на ежегодном празднике в честь Аполлона Боэдромия. Привыкший к роскоши Мильтиад тогда еще удивился скромности вооружения пелопоннесского царя, а когда торжественное шествие закончилось, выразил ему свое одобрение.

Клеомен сдержанно поблагодарил. Именно тогда между обоими аристократами из сословия эвпатридов возникла симпатия, со временем переросшая в крепкую мужскую дружбу. Спартиат и афинянин стали друг для друга гостеприимцами-проксенами.

После того как придворный чтец-рапсод прочитал отрывок из "Илиады", Клеомен выпроводил дочь. Теперь ей за столом делать нечего, потому что пока еще степенный симпосий должен перейти в следующую стадию — откровенный разгул с мужскими развлечениями.

Вскоре в зал вбежали флейтистки, прикрытые лишь кусками полупрозрачного косского шелка. За ними вошли тонкие безбородые кифаристы в похожих на короткие юбки набедренных повязках-зомах. Каждый нёс на плечевом ремне кифару.

Потеряв важность, эфоры начали откровенно дурачиться. Один вздумал играть в коттаб, целясь в пах полуголому кифаристу. Остальные присоединились, брызгая вином куда попало. Облитый юноша делал вид, что ему все равно. При этом стрелял глазами по сторонам, выбирая себе партнера.

Флейтистки притворно повизгивали, причем каждая старалась подставиться, привлекая к себе внимание симпосиастов. Престарелые геронты — кто седой как лунь, а кто лысый — сохраняли невозмутимость, налегая на вино.

Демарат хмурился и осушал ритон за ритоном, не то обижаясь за что-то на брата, не то просто заглушая выпивкой плохое расположение духа. Кимон давно заметил, что соправители на публике сохраняют притворное согласие, а наедине спорят, бывает, даже кричат друг на друга.

"И какой во всем этом смысл?" — гадал он.

Пока геронты не объяснили: когда один из царей возглавляет войско в походе, второй руководит государством. Такое правило было установлено в Спарте после неудачного похода на Афины.

А дело, со слов старейшин, было так.

Демократ Исагор призвал спартиатов в союзники против аристократа Клисфена. Афиняне тогда встали стеной на защиту Народного собрания. Спартиатам пришлось засесть на Акрополе. Эх, не делать бы им этого, потому что Клеомен с Демаратом вдрызг разругались во время осады.

Вроде бы Демарат еще раньше предостерегал соправителя от захвата Акрополя, чтобы не допустить свято-отношениях между женой Исагора и Клеоменом и будто бы это она нашептала любовнику напасть на священное место.

В результате спартиаты с позором вернулись домой, оставив афинян резать друг друга у себя за спиной. Но дальше дело обернулось еще хуже. Затаив злобу, Клеомен натравил на Аттику беотийцев и халкидян. Оказавшиеся между несколькими огнями афиняне от отчаяния выступили против Спарты.

Армии сошлись под Элевсином. И тут случилось чудо: сначала с поля боя ушли союзники спартиатов — коринфяне, затем строй покинул сам Демарат. Битва не состоялась, а непобедимая Спарта покрыла себя позором.

Недоброжелатели потом шептались, будто Клеомена постигла кара за вырубленную в Элевсине священную рощу. Так бесславно закончился четвертый поход Спарты на Аттическую землю. После этого случая эфоры издали указ о разделе верховной власти…

Вскоре гости Клеомена развалились среди подушек прямо на коврах. Не обращая внимания друг на друга, они предавались служению Эроту: целовали взасос юношей, лапали девушек.

Наездники и наездницы выгибали спину в сладкой истоме. Кто здесь раб, а кто хозяин, было уже не различить. Слуги осторожно пробирались между телами, вовремя подставляя таз, если кого тошнило.

Кимон плохо соображал. Он полностью отдался захватившему его возбуждению, в то время как флейтистки и кифаристы менялись местами, давая возможность гостям вносить разнообразие в оргию. Он пришел в себя после того, как Леонид со смехом вытащил его за руку из клубка сплетающихся тел.

— Брат хочет с тобой поговорить.

Клеомен и старейшины расположились в другом конце зала, чтобы не мешать молодежи развлекаться. Оказавшись среди одетых мужчин, афинянин смущенно прикрылся чьим-то брошенным хитоном. Геронтов нагота гостя не смущала — они продолжали как ни в чем не бывало обсуждать государственные дела.

— Я вижу, симпосий тебе по душе, — с ухмылкой обратился Клеомен к гостю.

Кимон закатил глаза, показывая свой восторг.

Тогда царь продолжил:

— Мы практикуем и другие развлечения. Например, сжигаем растения, которые при горении дают терпкий душистый дым. Вдыхая этот дым, можно разговаривать с богами. Но боги любят уединение, поэтому наказывают навязчивого собеседника головной болью. Так что это удовольствие скорее на любителя… Лично мне нравится охота. — При этих словах его лицо приняло хищное выражение. — Не простая охота — на человека.

Афинянин не знал, что сказать. После всеобщей любовной свалки он уже ничему не удивлялся. Но все-таки… Убийство — это не шутка. В Афинах за пролитую в мирное время кровь пришлось бы ответить, будь ты хоть простой магистрат, хоть эвпатрид.

Со времен Драконта убийство считалось серьезным преступлением. Отец многое знал о нравах Лакедемона и Мессении. но про такое ему не рассказывал.

Клеомен заметил замешательство гостя.

— Рабов по происхождению мы называем илотами, они живут отдельно от спартиатов, — сказал он. — Про то, что рабы бунтуют, тебе не надо рассказывать — ты и сам не знаешь. Но в Афинах бунтаря просто вздернут на виселице или утопят для примера другим. В Спарте мы не можем позволить себе такой роскоши, хотя и пустить дело на самотек тоже не хотим. Илоты за аренду земли расплачиваются половиной урожая, поэтому каждый пахарь на счету. Прикормленный староста всегда донесет, кто в деревне обозлен, кто подговаривает других на месть, а кто хочет сбежать. Чтобы на огороде вызрели овощи, грядки надо прополоть. Так и с непокорными илотами — рви их с корнем, словно это сорняки, пока они не испортили урожай. Поэтому время от времени мы устраиваем криптии. Ты знаешь, что так мы называем карательные вылазки против илотов. Тут двойная выгода. Во-первых, полезно вырезать бунтарей. Во-вторых, во время облавы достигшие совершеннолетия ирены учатся убивать. Сам понимаешь: чурбан хорош для отработки приема, но он не закричит от боли.

— Что, если илот даст сдачи? — спросил Кимон.

Царь поднял брови:

— Всякое бывает, тут уж ирен сам виноват. В бою кто сильнее, тот и прав.

Клеомен знаком подозвал слугу, чтобы тот наполнил ритон.

Выпив, смачно рыгнул, потом продолжил:

— Следующей ночью товарищество Леонида проведет облаву. Если хочешь, можешь принять в ней участие. Тебе еще нет двадцати, но думаю, что эфоры закроют глаза на это небольшое нарушение.

Он хохотнул, бросив взгляд в полумрак пиршественного зала:

— Им сейчас хорошо… Геронты точно будут не против, потому что сами любят вспоминать молодость. А в старину нравы были покруче… Имей в виду, я буду настаивать на твоем участии, потому что Мильтиад проспи меня об этом. Он разве тебя не предупредил?

В глазах царя проскользнула хитринка. Кимон нахмурился, вспомнив, как отец при прощании велел ему во всем слушаться Клеомена, даже если просьба покажется странной.

— Все, что он потребует, пойдет тебе только на пользу, — заявил Мильтиад. — Мы с ним так договорились.

Теперь все стало на свои места. Что ж, убивать ему еще не приходилось. Сердце в груди будто на мгновение замерло от охватившего Кимона азарта. Каково это — отнять чужую жизнь?

— Я согласен, — сглотнув ком в горле, заявил он.

— Молодец, — похвалил гостя Клеомен. — Ты пойми — именно так и закаляется характер. Ирен не имеет права распускать сопли. Тебе дали приказ — иди и выполни!

Кимон кивнул.

Царь хлопнул его по плечу:

— Из тебя получился бы отличный спартиат!

"Насчет спартиата не знаю, но лаконофил[6], кажется, получился", — с уважением подумал афинянин.