04.1912

* * *

Когда черноволосый детина, еле трезвый мистер Палмер, Джо и Лиззи, за которыми тащилась отнюдь не радостная Бетти, добрались до зала, веселье было уже в самом разгаре. В помещении тускло горел желтоватый свет, и под потолком смешивался гул радостных голосов. Люди болтали, смеялись, возмущались, пели — не получалось разобрать ни слова. Где-то говорили на итальянском, где-то — на французском, но английская речь встречалась намного чаще, только речь эта была перековерканная, непривычная для уха дочери уважаемого врача, пусть даже она и провела эти несколько дней плаванья в компании не самого воспитанного и культурного обитателя кают для третьего класса.

Лиззи, очутившись в зале, растерялась. Здесь было слишком шумно, слишком много людей, слишком много движения. Лиззи застыла на пороге и едва было не подвернулась под локоть чрезмерно представительной мадам, что спешила к длинному столу в центре зала, придерживая одной рукой юбку. Дама едва увернулась, выругалась и исчезла в серой толпе. Толпа волновалась, как море в часы прилива, и равномерно, размеренно гудела.

Лиззи испуганно огляделась: Джо, Бетти, мистер Палмер и даже крепкий чернявый детина пропали. На неё накатывали рокочущие, беспокойные, загадочные людские волны.

— Джо! — воскликнула Лиззи и поперхнулась жаром. В залу набилось столько людей, что здесь нечем было дышать: казалось, лёгкие изнутри выжигают кочергой. — Джо! Где ты?

Под локтями двух радостных девушек в цветастых платьях поднырнула быстрая тень. Лиззи тотчас схватили за руку и лихо закрутили. Джо улыбнулся ей с высоты своего роста и лукаво поинтересовался:

— Испугалась? Потерялась?

Лиззи рванулась прочь и тут же скрестила руки на груди. Она неуверенно ёжилась, стараясь отгородиться то от одного, то от другого пассажира, что неожиданно выныривали из волнующейся людской массы и проскальзывали непозволительно близко. Где-то в центре помещения слышались неуклюжее поскрипывание фиддлов и радостные возгласы энергичных волынок. Зал распевался, наполняясь музыкой и танцами.

— Я не потерялась и не испугалась! — отрезала Лиззи и побрела наугад — к центру, где особенно громко шумела нескладная музыка, ещё не связанная в цельную мелодию.

Джо неотвязно шёл за нею, посверкивая глазами со всезнающим нахальством цыганского мальчишки.

— Возможно, — согласился он, — очень хотелось бы в это верить, Лиззи, потому что у тебя были испуганные глаза. Но я даже рад, что увидел на твоём лице хоть какие-то чувства.

Лиззи не знала, как объяснить, что именно она сейчас испытывает. Вне сомнений, Джо Дойл много увидел и узнал на своём коротком веку, но едва ли ему доводилось сталкиваться с таким обманом, с такими неожиданными и непоправимыми изменениями, которые совсем не хотелось впускать в стремительно распадающуюся по кускам жизнь. Джо Дойл не мог понять, что даже сейчас сердце Лиззи, хотя она и улыбалась, и удивлённо взмётывала брови, и даже тихо посмеивалась в кулак, не прекращала сжимать страшная, склизкая и холодная властная лапа. Куда Лиззи ни рванулась бы, как она ни пыталась бы извиваться и биться, лапа не становилась легче, она была везде и нигде одновременно, её пугающая тень ни на секунду не отступала и не прекращала преследование.

— Если они собираются устроить общую пляску, сейчас самое время, — бодро сказал Джо у неё за спиной, — ты посмотри, кого тут только ни встретишь!

Лиззи потерянно осмотрелась. Действительно, кругом неё толпилось неисчислимое количество людей. Тут мелькали и бывшие английские мастеровые в потрёпанных куртках, с просевшими карманами, и итальянские эмигранты, которых легко было угадать по бурной жестикуляции и громкому голосу, и темпераментные ирландцы, лихо отплясывавшие у столов… Стены подпирали почтенные дамы в длинных неудобных платьях и старухи с согбенными спинами-вопросительными знаками; крепкие молодчики вроде их провожатого расчищали место для танцев, а дети носились туда-сюда и везде вносили сумятицу.

— Это не ваши унылые барские собрания, — хвастливо заметил Джо, — видишь, все делают что хотят, и всем весело, потому что не надо задавать глупые вопросы, на которые полагается получать глупые ответы, как это у вас принято.

Лиззи его не услышала. Она внимательно смотрела на группку музыкантов: те скучились у одного из столов и готовили инструменты. Несколько юношей с редкой щетиной на щеках раскладывали тонкие изящные вислы, хитроватого вида старичок с прищуренным левым глазом любовно поглаживал потёртую, блестящую на боках волынку, а чуть поодаль разместились крепкие парни, вооружённые мощными бойранами — деревянными рамами, обтянутыми самой настоящей кожей. Были тут и банджо, и фиддл, лёгкая и звучная ирландская скрипка, и все эти инструменты звучали и пробовали голоса в шумной неразберихе, прилаживались друг к другу. Дети и ретивые молодые люди начинали невнятно отплясывать, стоило грянуть первым звукам пробной мелодии, и не останавливались даже тогда, когда эта мелодия замолкала. За спинами музыкантов сидели, привалившись плечо к плечу, старик и маленькая, седая, трясущаяся старушонка в тёплой шали, они умильно качали головами и похлопывали себя по коленям, точно отсчитывая такт.

— Это… что это? — прошептала Лиззи.

В стремительном потоке человеческого счастья, улыбок и безумства она чувствовала себя приблудным листком, чужой, тенью. Каждый из пассажиров, казалось, понимал, что происходит, и полной грудью ловил счастье, но Лиззи стояла потерянная, хлопала глазами и пыталась понять, о чём гудит многоголосая толпа.

— Что это? — повторила она и дёрнула Джо за рукав.

Джо осенил её радостной улыбкой и склонился, подставляя ухо. Из-за восторженной какофонии, которая царила в зале, почти ничего не было слышно.

— Сейчас плясать будут! — крикнул Джо. Его голос еле пробивался сквозь ворчание толпы. — Вот погоди немного, совсем немного, и всё начнётся!

Лиззи не отпускала его руки. Мёртвой хваткой она держалась за Джо, как за надёжнейший якорь — как за то, что удержало бы её, не позволив сорваться в водоворот безумия.

— Но как? Кто? С кем?

Джо поглядел на неё слегка озадаченно, словно бы в его глазах подобный вопрос казался в высшей степени неуместным.

— А какая разница? — спросил он.

— Но… я не понимаю… совсем не понимаю, что происходит! — Лиззи отчаянно вцепилась ему в плечи, подпрыгнула и прокричала в самое ухо.

Джо поставил её на место, и его лицо снова тронула та самая беспечная цыганистая улыбка. Если бы Джо не рассказывал ей о своих родителях, Лиззи с готовностью посчитала бы, что в его жилах нет ни капли ни английской, ни ирландской крови.

— Лиззи, — сказал Джо, — тут не надо думать и понимать! Просто нужно двигаться!

Лиззи не почувствовала после его слов никакого облегчения. Она держалась за Джо так же крепко, как и тогда, когда он привёл её сюда, и испуганно осматривалась в поисках своего провожатого. Ни его, ни краснощёкого мистера Палмера, ни Бетти она не заметила. Всех троих съела взволнованная, румяная, непрестанно бормочущая и движущаяся толпа.

Музыканты, наконец, приладились друг к другу, и зал огласила первая протяжная фраза мелодии. Быстрыми переливами в разговор вступило банджо. Глаза Джо разгорелись жарким воодушевлением, и он схватил руку Лиззи так крепко, что у неё похолодели пальцы.

— Давай! — крикнул Джо и повлёк её за собой сквозь стайки взволнованно шумящих пассажиров.

Девушки, мимо которых они пробивались, уже почувствовали телом мелодию; они начали подтанцовывать — пока неуверенно и мягко, но в каждом их шаге и каждом движении их рук чувствовались гибкость, лёгкость, очарование. Они походили на резвящихся граций. Лиззи неаккуратно пригнулась, пробегая у девушек под воздетыми руками, и случайно пихнула одну так, что та покачнулась и едва не сбилась с фигуры танца.

— Куда ты меня ведёшь?! — прокричала Лиззи. Кругом было так шумно, что ей приходилось вопить, едва ли не срывая голос.

Там, куда стремился Джо, безумно грохотали инструменты и умолкало всё остальное. Голоса танцоров казались не громче шороха молодой древесной листвы, а бойраны, напротив, грохотали, как валуны во время обвала. Весёлыми трелями к их равномерному бормотанию присоединились бойкие фиддлы: они брали верхнюю ноту, нижнюю, ещё одну верхнюю, выше, выше и снова спускались, и возвращались, как будто бы бегали по бесконечной лестнице по кругу. Волынки усердно вносили свою лепту в мелодию, изредка поддакивало, словно подчёркивая значимость фразы, звонкое банджо.

Люди, столпившиеся вблизи музыкантов, совсем обезумели. Со сверкающими от счастья глазами, с разрумянившимися лицами, свободные и обо всем позабывшие, они чётко отстукивали каблуками бодрый ритм. Парни то и дело подхватывали под локти девушек и описывали с ними круги, подскакивая, как козы с подбитыми ногами. Совершив пару кругов, в наиболее высоком прыжке они подхватывали партнёршу под другой локоть или вовсе оставляли её и присоединялись к другой девушке, и танец продолжался. Постепенно эти круги выстраивались в ровные линии: по три пары в каждой, — к одной линии прибавлялась другая, третья — и вот уже вышло так, что на свободном пятачке подле музыкантов приплясывала целая коробка радостных молодых людей и их ловких гибких подружек. Пол подпрыгивал и трясся одновременно с их скачками; казалось, каждая доска пропитана глухой отдачей бесконечного перестука каблуков. Чуть поодаль бешеным хороводом носились дети: как обезумевшие слонята, они топали, подскакивали, отпускали руки друг друга, а затем хоровод воссоединялся и двигался уже в обратную сторону. Дама в безвкусном древнем платье бегала возле хоровода и всякий раз, как он распадался, бросала в центр круга горсть иссохших цветочных лепестков. Это приводило детей в такой восторг, что они с радостным писком кидались за лепестками, хватали их в полёте и снова становились на места, готовые танцевать хоть до следующей ночи, если только эта дама не уйдёт, а её запасы не иссякнут.

— Хочешь? — спросил Джо и кивнул в сторону коробки, в которой весело кружились парни и девушки. Между плотно сомкнутыми рядами воздух прокалился и прошивал лёгкие, как умелая игла, жар был таким, что иссушал даже капли пота, выступавшие на лицах танцоров.

Лиззи испуганно мотнула головой и отступила.

— Я не умею! — крикнула она. — И я неуклюжая! Я ужасно неуклюжая!

— Я тоже не особенно умею танцевать, — сказал Джо и пожал плечами, — но это здорово расслабляет. Вот отключишь мозги, и начинаешь отплясывать, как козёл перед милой козочкой. Когда мне бывало тяжко, я приходил в трактирчики и плясал там. Боль снимает надёжно.

Лиззи предпочла сделать вид, что не слышит: этому способствовал невообразимый шум и грохот. Казалось, что легион назойливых крошечных существ забрался к ней в уши и весело отбивает чечётку, передразнивая радостных великанов. Уши у Лиззи уже не болели — только слабо покалывало в мочках. Прочая же часть уха совершенно потеряла чувствительность. В голове у неё повис приятный сладковатый дурман.