Колесница Джагарнаута
- Автор: Михаил Шевердин
- Жанр: Исторические приключения
- Дата выхода: 1977
Читать книгу "Колесница Джагарнаута"
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Я — вол на мельнице, кружащийся вокруг жернова беды, израненный плетью времени, все кружу и кружу. Низами
За деньги готов отдать плоть, и кровь, и самого себя. Ахикар
Бросало из стороны в сторону. Фары вырывали из темноты бесчисленные колеи в пыли дорог. Наскакивали с обеих сторон скалы и суковатые деревья, похожие на великанов. А машина надрывалась в реве мотора.
Откинувшись назад, Алексей Иванович перегнулся через спинку сиденья, рукой нащупал воротник чухи задремавшего Аббаса — а он был способен спать в любых обстоятельствах и в любом положении — и резко, даже грубо притянул к себе.
— Что слышно? — спросил Мансуров, стараясь перекричать рев мотора машины, выбиравшейся из какой-то особенно глубокой колеи. — Что вы слышали… черт бы побрал эту скверную колдобину! Что слышно о ней… О дочери вождя?
— О святой пророчице? О Шагаретт?
— Да, о ней.
— Плохо, когда кобылка брыкается.
— Что-что? — Ему показалось, что из-за шума мотора он ослышался.
— По правде говоря, медная голова мужчины лучше золотой головы женщины…
— Что? Говорите громче!
— Святая пророчица? Ох-ох! Во всех кочевьях смятение и недоумение. Говорят, великий мюршид… да не прыгай ты, тарах-турух… язык прикусил… В степи бьют в литавры и барабаны… Одни позорят пророчицу… так требует мюршид… ох, опять ухаб… другие прославляют.
— За что?
— Мюршид кричит: святая больше не святая. Она опозорила себя… жила со своим кяфиром мужем… Опоганила свое священное естество… Народ кричит: долой мюршида-клеветника! Великий мюршид, великий клеветник, паскудник, оговаривает святую…
Машина ревела и рвалась во тьму сквозь облака золотой пыли. На зубах скрипел песок. Алиев отчаянно выворачивал руль. Аббаса с трудом можно было понять. Пуштун, спесивый кетхуда, по-видимому, заснул.
— Что вы говорите? — пытался разобраться в хаосе звуков Мансуров, сдерживая биение сердца. А Аббас выкрикивал что-то неразборчивое, злое:
— Призывал… мюршид, именем пророка… побить ее камнями… Когда она вернулась из Баге Багу… Провела дни в Баге Багу… за это закопать по пояс в яму… устроить бурю камней… побить камнями… Подлый мюршид, гнусный мюршид… Отпустите руку… задушите. Ему не удалось! Не бойтесь!
— Что не удалось? — кричал Мансуров. — Да говорите громче!
— Я кричу. Я не говорю — я кричу. Я говорю — не удалось! Ай, моя голова. Ох, я ударился головой о железку! Остановите машину, остановите! Тарах-турух, меня убьет…
— Да говорите же!
— Мюршиду не удалось! Не получилась буря камней. Джемшиды пошли в пещеру! Прогнали шейха. Отвезли пророчицу в Бадхыз. Поставили ей юрту-шатер. Ходят поклоняются вашей пророчице… Сумасшедшей бабе!
Пропустив мимо ушей «сумасшедшую бабу» — он мог в реве, шуме и тряске не расслышать таких обидных слов, — Алексей Иванович удивился. Значит, и это не тайна в степи, значит, Аббас Кули знал и молчал. Алексей Иванович не мог унять боли в сердце, которую он ощутил, когда Аббас Кули кричал ему в ухо о «буре камней». Он видел, и не однажды, тела казненных этим излюбленным на Востоке способом. И он, ничему, казалось, не способный ужасаться, ужаснулся.
С ужасом он вдруг увидел на песке ее прекрасное, в крови и ранах, тело, иссеченное камнями, щебенкой.
— Да погрузится во мрак жизнь человека, который берет такую жену! Жену — святую пророчицу!
Чьи это слова? Кто прокричал их сейчас ему, оглушенному ревом мотора и новостью! Да это философствует Аббас Кули! И на него нельзя сердиться. Ведь именно это Аббас Кули говорил ему, Алексею Ивановичу, в Баят Ходжи, когда он, счастливый, ошеломленный, уезжал с Шагаретт через Мисрианскую пустыню в Казанджик.
Тогда надо было уехать немедленно, чтобы потушить ярость племен пограничных областей. Тогда можно было истолковать заявление Аббаса Кули как предостережение от опасностей. А теперь выходило, что Аббас Кули напророчил беду. Простая ты душа, Аббас Кули!
— Что после греха совершать молитвенные ракъаты! — говорил сейчас Аббас Кули. — Горбан Алексей, вы сейчас едете к джемшидам за ней, а?
И так как Мансуров не нашелся, что ответить, Аббас Кули ответил сам:
— Нельзя ехать туда. Мы были охотниками, расставляющими сети. Мы были охотниками, убивающими летающих и ползающих. Теперь мы сами летающие и ползающие.
— Алиев! — окликнул комбриг шофера.
— Слушаюсь, товарищ командир!
— Остановите машину.
Сделалось сразу поразительно тихо. Звезды сияли совсем низко — протяни руку и возьмешь в ладонь. В темноте со всех сторон дышали теплом не остывшие с вечера каменные громады.
— Поразомнемся, — сказал Мансуров. — Где мы?
— Танги Мор — Ущелье Танги Мор, — сочно проворчал пуштун со своего сиденья.
— Дорога пойдет на перевал, а там и джемшиды. У них хорошие сливки. Хорошо бы утром попить сливок с пшеничным хрустящим чуреком.
— Аббас Кули!..
Тон, которым Мансуров обратился к нему, явно не понравился контрабандисту, но он с готовностью отозвался:
— Ваши подошвы на моих глазах.
— Сейчас мы будем проезжать через селение. Я прикажу остановить машину. Я попрошу вас выйти из машины… мне очень жаль говорить так, но вы останетесь в селении.
— Зачем?
— А затем, что я разрешил вам ехать совсем не для того, чтобы вы портили мне настроение вашей трусостью.
— Трусостью?
— Вы боитесь ехать к джемшидам и всячески уговариваете меня вернуться. Мне надоело. Вы останетесь.
— Дурной день минует, дурного человека не минуешь. Джемшиды дурные. Человек замешен на красном тесте. Туда входит четыре вещества: дам — кровь, балгам — мокрота, сафра — желтая желчь, судо — черная желчь. Вождь джемшидов замешен на одной судо. А мюршид… Он просто кусачая собака, — ввернул свое слово пуштун-кетхуда. Он преисполнен был важности и разговаривал только пословицами и присказками. — Джейран жиреет на зеленом лугу, мюршид жиреет на полном мертвецов кладбище.
— Вы оба можете не ехать. Алиев остановится при въезде в первое же селение.
— С вашего разрешения, горбан, я поеду. — Даже в темноте было видно, как низко поклонился пуштун-кетхуда. — У меня приказ ехать.
— Подошвы на моих глазах, я пойду пешком за вашей машиной. Мне плюнут в глаза, если я оставлю побратима. Умоляю, не сердитесь, горбан. Прошу вас, Алексей Иванович, — сказал Аббас Кули.
Молча Мансуров вернулся в машину.
Они ехали по каменистой дороге. Луна, желтая, недовольная, выбралась из-за ломаной кромки обрыва. В ущелье дул холодный, совсем зимний ветер. Ночь пахла полынью и снегом.
Забыв про свою пуштунскую спесь, оставив в стороне высокомерие чиновника, пуштун-кетхуда пел, словно он ехал на своем боевом коне по своим пуштунским горам:
Не скачи на коне страсти к смерти,
Не спеши в пасть дракона-крокодила.
Не ступай ногой в ущелье скорби.
Не налагай на себя оков безумия,
о Меджнун!
Катился «фордик» по сравнительно ровной караванной тропе. Но все же попадались колдобины, ухабы, камни. Голос тогда срывался, и звуки в горле певца словно бы подскакивали, фальшивили — а-а, еее, н-у-ун — и эхом отдавались в холодных стенах ущелья.
О, Ме-едж-ну-у-ун-ун-ун!
Песчинка не поднимется к солнцу!
Мошка не долетит до небес,
о Меджнун!