Гордость Карфагена

— Думаешь, подтвердят? — спросил Магон. — Это бы меня удивило. Я имею в виду, что тогда им придется подтверждать очень многое.

— Они не смогут сказать, что я лишил их выбора. Рассматривай ситуацию следующим образом. Неужели, когда на твоем пути вдруг появится большое дерево, ты бросишься на него с кулаками и вызовешь на бой? Неужели, когда ночью за твоей спиной раздастся рычанье льва, ты повернешься и сразишься с ним, чтобы он больше не пугал тебя? Нет! Ты обойдешь большое дерево. Ты ускоришь шаг, убежишь ото льва и найдешь себе защищенный кров. Я привел к Сагунтуму силу, которую этот город не сможет одолеть. Его жителям следовало подстроиться к обстоятельствам. Если бы они были мудры и признали наше превосходство, мы бы сейчас не воевали. Отвергнув мои условия, они пробудили во мне гнев, а не дружбу. Они сами определили свою судьбу. Это не мое своенравие. Мир груб. Чтобы жить в нем, людям нужно принимать его законы. Лично я так и делаю.

Ганнибал умолк и, склонив голову набок, прислушался к крикам снаружи палатки. Затем он продолжил свою мысль:

— Некоторые могут спросить: ветер движет Ганнибалом или он идет по ветру? На это я отвечу так: поведение жителей Сагунтума меня вполне устраивает. Я знал, как они будут реагировать и как поведет себя Рим. Конечно, мне хотелось бы быстрой победы, но я рад, что осада стала вызовом для моих людей.

Магон кивнул, хотя внутренне сопротивлялся логике брата. В его голове закружились неоформленные мысли. Факты подсказывали ему истины, которые не соответствовали утверждениям генералов. Он не мог отрицать, что жители Сагунтума храбро сражались за свои жизни, защищая женщин и детей от продажи в рабство. Вечерами, когда они выкрикивали проклятия со стен, он слышал в их голосах отчаяние и храбрость. Это вызывало в нем поэтическое настроение. Ему приходили на ум строки «Илиады», напоминавшие о судьбе Приама и Трои. Его всегда разочаровывали финалы великих историй. Героические подвиги заканчивались насилием, грабежами и полным уничтожением народов. Но Магон никогда не делился такими мыслями с другими людьми. Он хранил их в себе.

— В любом случае совет ознакомится с моим мнением и будет опираться на него, — продолжил Ганнибал. — Я не был дома много лет, но знаю свой народ. С божьей милостью мое письмо опередит посланцев Рима и найдет понимание в сердцах соотечественников. Такова моя воля. Теперь посмотрим, как она осуществится.

Когда он поставил на пергамент печать, Магон скрутил свиток в трубку, перевязал его шнуром и передал гонцу, который ожидал у входа в палатку. Ганнибал намеревался отпустить младшего брата, но после некоторых колебаний попросил его немного задержаться. Он провел ладонью по кончику носа и сжал пальцами нижнюю часть лица, словно хотел сдержать жар своего дыхания.

— Магон, напиши еще одно письмо. О нем никто не должен знать, как и о любой другой моей корреспонденции. Понимаешь, брат, эта женщина — моя слабость. В подобном деле я могу довериться только тебе.

Он подождал, пока Магон приготовит пергамент, и с некоторым смущением в голосе произнес:

— Моя дорогая Имилце...