Колесница Джагарнаута

ГЛАВА ВТОРАЯ

Ты меня обжигаешь глазами.
…………………
Но очей молчаливым пожаром
Ты недаром меня обдаешь. А. Блок

Против обыкновения начальник экспедиции долго не мог заснуть. Чувство непонятной тревоги не проходило. Да и постель, очень жесткая и неудобная, порождала неспокойные мысли.

Почему в таком богатом ауле не нашлось несколько лишних одеял и кошм, не говоря уже о коврах? Ведь арчины всюду так гостеприимно принимают «анжиниров». А тут поскупились. Конечно, Алексей Иванович промолчал. Он привык спать прямо на земле. А вот Аббас Кули возмутился, что им отвели сырое, темное помещение в глубине какого-то мрачного двора подальше от ворот: «У них, начальник, очень хорошая михманхана есть. Не любят люди того, кто гостями пренебрегает».

Он имел в виду старейшину селения — толстоликого с серебряной бахромой бородки, оттенявшей пышущие румянцем щеки. Старейшина сидел надменно весь вечер, не притронулся к ужину и не сказал двух слов. Он гордо задрал голову в высоченной белой папахе и очень недружелюбно разглядывал путешественников, уплетавших за обе щеки все, что было на дастархане. Весь вид старейшины говорил: «Я тут хозяин. Захочу — накормлю, захочу — уморю голодом».

Сейчас лежа и мучительно призывая желанный сон, начальник экспедиции пытался понять странную отчужденность мурчинских «яшулли». Их поведение не вязалось с настроением всех, буквально всех дехкан, для которых появление «анжиниров», искавших воду, являлось предвестником новых счастливых времен, обещавших изобилие воды, высокие урожаи, зажиточную жизнь.

Он перебирал в памяти кровавые эпизоды борьбы за водные источники.

Сегодня вечером певец развлекал гостей. Но и дастаны у него были в тон всему мурчинскому гостеприимству — мрачные. Он пел:

На перекрестке семи дорог стоял город.
У Келатских гор, сытых источниками.
Имя того города — цветника рая — Аннау.
Жила я, шоира Саиб, в семье доброго Пира Саида Джелама
Под сенью виноградника и благоуханной айвы.
Разлучили меня с горами Келата,
Где, убаюканные счастливой жизнью,
не платили мы никому дани.
Накинулись на нас сорок тысяч всадников.
Вырвали меня из семьи Саида Джелама!
Пали под саблями пятьсот батыров-аннаусцев.
Двенадцать месяцев бились аннаусцы,
Не сдались многотысячным врагам.
Мыслимо ль, чтоб погиб навсегда
прославленный в истории Аннау?
Льет слезы поэтесса Саиб!
Льют слезы жены и сыновья аула Аннау.

Дастан так и назывался — «Слезы». Имя шоиры — поэтессы Саиб — певец произносил почтительно и даже напомнил, что она жила долго, много сочинила песен и умерла совсем недавно в Безмеине.

Поэма «Слезы», заунывный, рождающий в груди тревогу напев, многозначительные улыбки возбужденного Аббаса Кули, мрачные лица хозяев, мертвая тишина, стоящая в ауле…

Долго не мог заснуть начальник еще и потому, что Аббас Кули то и дело вскакивал и уходил куда-то, а возвратившись, ворчал что-то себе под нос. Алексей Иванович хотел ему сказать, чтобы он наконец угомонился, но не успел… заснул.

Проснулся он, как ему показалось, почти тотчас же. Аббас Кули скороговоркой бормотал ему в ухо:

— Проклятые! Я знал, догадался. Притащили из Персии… Какое ужасное дело… Девушки. Совсем молоденькие. О, пусть свалятся проклятые калтаманы в геенну… Что же происходит!

За обилием слов Алексей Иванович ничего не мог сообразить. Он нарочно зевнул:

— Зачем вы меня разбудили, Аббас Кули? Что? У вас экстренное дело?

— Экстрен! Экстрен, поистине экстрен!

Оказывается, Аббаса Кули просто распирали драматические новости. В советском ауле Мурче настоящее злодейское гнездо калтаманов работорговцев. Калтаманы вечером привезли через Бами — Бендесен тайком завернутых в кошму двух девушек из персидского Хорасана. В ауле Мурче лишь привал, перевалочный пункт работорговцев. Девушек увезут на рассвете в пустыню Каракум. Девушки запрятаны совсем близко — на женской половине у толстоликого старейшины. Серебряная борода его — лишь прикрытие коварства и зловредности. Старейшина с серебряной бородой настоящий бардефуруш. Он со своими мурчинцами сто лет калтаманит в Хорасане и торгует прекрасными пери. Проклятые калтаманы!

Аббас Кули умоляет начальника остановить руку злодеев. Надо спасти несчастных, злодейской рукой оторванных от груди матери и брошенных в тьму и мрак невольничества. Начальник — советский человек.

Советы запрещают рабство.

— Умоляю, пошли! Посмотри, начальник, сам. Если ты, начальник, не злодей — помоги!

— Подожди, Аббас Кули! Не торопись определять меня в злодеи! Объясни толком.

Он все еще не понимал, что случилось, но был уже одет и искал в кармане спички, чтобы зажечь свечку. Аббас Кули схватил его за руку:

— Не зажигайте! Они догадаются. Потихоньку надо. Идемте. Я вас проведу.

— Тс-с! Прежде чем идти, надо знать — куда. И зачем? Объясните толком.

Все так же вполголоса, захлебываясь от обилия слов и ярости, Аббас Кули наконец объяснил, что случилось.

Еще перед ужином Аббасу Кули показалось странным поведение старейшины. В закоулках селения прятались тени вооруженных людей. Всю экспедицию мурчинцы практически держали под домашним арестом. Аббаса Кули остановили на соседней улочке и грубо потребовали, чтобы он шел к себе во двор. Голос звучал жестко и угрожающе. «А я ведь только хотел зачерпнуть в кувшин для вас, начальник, холодной ключевой воды». Самое удивительное и таинственное произошло во время ужина. Аббас Кули, как всегда, не мог усидеть за дастарханом и сам выбегал к двери, когда на пороге появлялась женская фигура с блюдом в руках. То ли ему хотелось поближе рассмотреть женское личико, то ли сказывалось воспитанное с детства рыцарственное отношение к матери и к женщине вообще, но он не мог усидеть на месте и смотреть, как женщины обслуживают гостей, сидящих за дастарханом.

Принимая из маленьких, богато убранных кольцами и браслетами ручек тяжелый глиняный ляган с грудой вареного мяса, он вдруг услышал шепот: «Двух девушек держат взаперти в этом доме. Рабыни. Их надо спасти!»

Прошелестел шепот, а Аббас Кули все стоял с ляганом, отчаянно вытягивая шею и топорща усы в надежде услышать еще что-нибудь.

— Я пополам узбек, пополам перс! Возмутилась моя персидская половина. Как! Двух персидских, хорошеньких, белотелых девушек-персиянок ввергли в неволю. И я сказал себе: «Аббас, у тебя есть револьвер, выданный тебе твоим начальником. В револьвере семь пуль. Иди освобождай пленниц. Спасай рабынь! Стреляй в проклятых калтаманов! Ты стреляешь, как Нимврод. Ты попадаешь за сто шагов в ножку муравья и в подвешенное на нитку горчичное зернышко. Иди!»

Тут уж начальник встревожился всерьез:

— Вы с ума сошли! Револьвер вам я выдал не затем, чтобы вы поднимали в мирном ауле стрельбу.

— Надо стрелять. Они жадные, эти калтаманы. Так просто они не отдадут нам девушек.

— Подождите! Еще раз говорю: надо разобраться.

Узнав о пленницах, Аббас Кули ни минуты не медлил. Вот тут-то опыт контрабандиста пригодился ему вполне. Где крадучись, где ползком по плоским крышам смыкавшихся домов и конюшен, пользуясь темнотой — в ауле Мурче не было ни единого уличного фонаря, — он умудрился обследовать весь аул. Он разузнал все и смог даже найти ту небольшую кладовку, куда бардефуруши запрятали своих пленниц.

Начальник экспедиции больше не колебался. Времени на раздумья не оставалось.

— Милиционер в ауле есть?

— Милиционер? Есть такой. Аусен Джолдаш. Но он уехал на свадьбу в аул Бами.

— А кому принадлежит кладовка, где девушки?

— Толстоликому.

— А, председателю сельсовета? Плохо.

— До ближнего аула двадцать километров. А до утра осталось три часа. Кони стоят во дворе. Бардефуруши спят на айване у толстоликого. У бардефурушей полно оружия.

— Неужто посмеют стрелять?

— Товар дорогой. Девушек, проклятые, хотят продать в Ташауз. Там дорого дадут за такой товар.

— Черт! Никак бы не поверил, что такое возможно сейчас.

— Золото возьмут за бедняжек и уедут в Персию. За Шагаретт много возьмут. Там в Ташаузских песках никто не узнает. Там скачи от колодца до колодца на резвом скакуне — не доскачешь.

— Шагаретт? Кто это?

— Несчастную девушку зовут Шагаретт. Другую…

— Красивое имя, поэтическое… Вы и это узнали.

— Шагаретт — джемшидка. Из рода вождей. Красива! Прекрасна! Гурия рая!

— Вы видели?

— Одним глазом. Мне женщины показали.

— Ну и ловкач вы! Шагаретт? Да, такое имя пристало только красавице из месневи.

Мог ли тогда Алексей Иванович знать, что девушка с поэтическим именем Шагаретт займет в его жизни такое место? Но имя это его странно взволновало. Позже он вспомнит, что читал о прославленной египтянке Шагаретт-эт-Дор — Жемчужное Ожерелье — в одном историческом труде о крестовых походах. Имя ее — молоденькой кавказской рабыни, ставшей женой султана Египта, — окружено было романтическим ореолом. Из рук умиравшего властителя она взяла «меч доблести» и, защищая права своего малолетнего сына, во главе войска разбила и пленила нечестивых франков, вторгшихся в земли Мисра, на века отучила проклятых крестоносцев посягать на земли арабов. И тем более достойно хвалы имя воительницы, что она прославила себя в исламской стране, где женщинам отведен в удел гарем и рождение детей, а не воинское поприще.

Но все это романтика, а сейчас приходилось думать о прозе жизни.

А проза эта выглядела неприглядно: украденные калтаманами юные персиянки, сами калтаманы, вооруженные до зубов, калтаманам покровительствует единственный представитель местной власти — арчин. Милиции нет, пограничники далеко, калтаманы вот-вот заберут свой драгоценный груз и увезут в пустыню, а пустыня раскинулась на тысячу километров. Увезут девушек, и ищи ветра в поле. В экспедиции лишь у двоих огнестрельное оружие, да и какое они имеют право применить его? Заварится каша, а что будет с работниками экспедиции? Люди более чем мирные: студенты, студентки.

Размышления невеселые. Работники экспедиции спали мирным сном. Начальник экспедиции отвечал за их сон и покой. Аббас Кули тяжело топтался в темноте комнаты, вздыхал и даже стонал от нетерпения.

— Аббас Кули!

— Я слушаю вас, начальник!

— Имей в виду, что это дело подсудное. Если вы ошиблись. Если девушки не рабыни. Если девушки скажут, что их не крали. Если их запугают и прикажут так говорить? Если бардефуруши не бардефуруши, а родственники девушек, отцы или дяди?

— Клянусь, они разбойники, хуже разбойников. Они убийцы, калтаманы.

В наступившей тишине охал Аббас Кули, ожидая решения. В прошлом контрабандист, разбойник, малограмотный человек, он не мог перенести, чтобы обидели женщин. Аббас Кули горел желанием освободить, спасти юные существа. Вырвать их из лап негодяев. Слышно было, как он скрипел зубами и топтался на месте, готовый ринуться в драку.

Сомнений уже не осталось и у Алексея Ивановича. Он поверил Аббасу Кули. Освободить рабынь! И все! Эх, случись это в прошлые годы, тогда бы просто: «По коням! Клинки к бою!» Сейчас он штатский человек. У него нет полномочий освобождать прекрасных невольниц из рук работорговцев… Рабовладельцы! В наше время! Дикость!