"Орлы Наполеона"

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

С высоты третьего яруса Эйфелевой башни Париж был невероятно красив и напоминал пирог, разрезанный на аккуратные ломти.

Одни ломоть, ближайший, — это Марсово поле. Другой — Триумфальная арка, от которой лучами разбегались прямые широкие улицы. Третий — дворец Трокадеро в окружении великолепных садов и фонтанов. Четвёртый, самый длинный, — Сена, пересечённая мостами, чью серо-зелёную гладь неторопливо бороздили речные пароходики и катера.

И мансарды, мансарды, мансарды жилых кварталов. Целое море мансард…

Голова у Сергея малость кружилась, и вовсе не из-за того, что между ним и землёй было триста метров. Ему говорили, что Париж великолепен, однако он и не представлял, — насколько. Спасибо столичному префекту Наполеона Третьего барону Осману, перестроившему средневековый Париж с его грязью и вонью в красивый чистый город с тщательно продуманной планировкой улиц и бульваров!

В новый облик удивительно хорошо вписались здания-памятники и прочие достопримечательности, чей возраст исчислялся столетиями. При виде огромного и вместе с тем ажурно-лёгкого собора Парижской Богоматери, грандиозного Лувра, величественносакрального Пантеона душа художника замирала от неизъяснимого восторга. И так уже третий день подряд, — как в сказке…

Марешаль легко тронул за локоть.

— Обратите внимание, мсье Белозёров… Видите вон тот холм? Это самая высокая точка Парижа. Там находится район Монмартр. Это у нас центр столичной богемы.

— В каком смысле?

— Там во множестве живут нищие живописцы, бедные литераторы и бродячие артисты. На холме лет пятнадцать назад затеяли строительство храма, но пока дело застряло. Холм весь изрыт каменоломнями, его надо хорошо укрепить…

По-русски мсье Марешаль говорил вполне сносно, как и полагается референту российского Департамента министерства иностранных дел. (Кстати, французскому языку Сергея он сделал комплимент, из чего следует, что покойная матушка была хорошей учительницей.) Невысокий, деликатного сложения, тщательно одетый молодой француз встретил Белозёрова со товарищи на вокзале в Париже и сопроводил в роскошную гостиницу "Лувр", расположенную рядом с музеем.

Назавтра все вместе поехали в Академию изящных искусств — старинный трёхэтажный дворец на рю Бонапарт, 14, куда уже доставили картины Белозёрова. Директор академии мсье Боннар церемонно приветствовал российского коллегу и повёл на второй этаж, в зал, предназначенный для выставки. Помещение было обширное, украшенное мраморными статуями античных богов. (Фалалеев, потирая руки, заметил, что соседство очень даже почтенное.) Открыть выставку намечали через три дня. Импресарио взял на себя присмотр за размещением полотен, в помощь ему остался немногословный Долгов, а Марешаль, пока суд да дело, повёз Сергея в упоительное путешествие по столице.

За эти три дня Сергей понял, что в Париже можно провести весь отпущенный богом срок — и не соскучиться. На улицах и бульварах, в бесчисленных кафе, магазинах и театрах кипела пёстрая, энергичная, шумная жизнь. Чувствовалось, что французы, независимо от сословия, умеют и любят развлекаться. Смех во весь голос и громкий разговор прохожих были делом обычным. (Какой контраст со степенным Санкт-Петербургом!) Марешаль, сидевший рядом в открытой коляске, живо комментировал уличные сценки, театральные афиши и дамские моды.

— Приезжать к нам лучше летом или ранней осенью, — авторитетно заявил он.

— Это почему же?

— Из-за жары дамы надевают лёгкие открытые туалеты. С декольте! — И добавил, игриво понизив голос: — Я вас уверяю, есть на что посмотреть!

Белозёров искренне согласился, что дамское декольте — дело хорошее. Как бывший гусар он был в этом просто уверен.

О серьёзном, впрочем, тоже говорили. За обедом в кафе на Елисейских Полях Марешаль подтвердил, что завтрашнее открытие выставки почтит присутствием министр культуры Франсуа Легат, — как и обещал. Приглашены репортёры из крупнейших парижских газет, придут коллеги-художники и зрители. В общем, всё будет на высшем уровне.

Что касается путешествия в провинцию на этюды, о котором просил мсье Белозёров, то никаких проблем. После открытия выставки можно ехать в долину реки Луары, где расположены десятки средневековых замков. Он, Марешаль, специально осмотрел часть из них и со всей ответственностью рекомендует замок Ла-Рош неподалёку от Орлеана.

— А чем интересен?

— Вот представьте: водохранилище Вильре на Луаре. Посреди чистой воды — маленький скалистый остров, а на нём стоит феодальный замок. Очень старый, его построили почти семь веков назад, и полуразрушенный. Камни от времени потемнели. Там, говорят, и привидения водятся. Рядом симпатичная деревушка Сен-При-Ла-Рош, всего-то сотня дворов. А вокруг лес, луга… В общем, прелестная, живописная глупи, только рисуй. Уверен, что вам понравится.

— Судя по вашим словам, это то, что надо, согласился Белозёров, представивший очаровательную картину. — Привидения, говорите?

Марешаль поставил бокал с вином на стол и развёл руками.

— Так утверждают местные жители… Можно было бы, конечно, рисовать знаменитые замки, — ну, там Шамбор, Шенонсо, Амбуаз. Но они все какие-то… — он замялся в поисках нужного слова, — официозные, заезженные. Да и перестраивали их не раз. От старины мало что осталось, и, конечно, много туристов, отвлекать будут.

— Это точно…

— А в Ла-Роше ощущаешь некую первозданность, аромат времени. Его знают мало, и приезжих почти нет. Работать можно без помех, уж за это ручаюсь!

Сергей благодарно отсалютовал бокалом.

— Спасибо, мсье Марешаль! Задал я вам хлопот со своими просьбами. И замок обеспечь, и местность красивую, и чтобы деревушка непременно маленькая да живописная… Привередливый нынче художник пошёл!

— Пустое, — возразил Марешаль, качая черноволосой головой с безукоризненным пробором. — Не забудьте, что все эти недели я буду вас сопровождать. Так что, считайте, красивую местность я выбирал и для себя тоже. Я, кстати, на всякий случай предварительно заказал комнаты для всех нас в местной гостинице. Называется "Галльский петух". — Чокнулся с Белозёровым. — За вашу успешную работу и наше общее приятное времяпровождение!

В другом конце небольшого зала сидели трое мужчин средних лет. Были они похожи однотонными тёмными костюмами, аккуратно подстриженными бородками, непроницаемым выражением лиц. Мужчины сосредоточенно кромсали поданные на больших тарелках бифштексы, что, впрочем, не мешало им искоса поглядывать в сторону Сергея с Марешалем.

— Вон тот, светловолосый, — наконец сказал один.

— Ну, вот и познакомились, — негромко откликнулся второй. — Типичная славянская рожа. Не ошибёшься.

В разговор вступил третий.

— А может, не будем ждать? — предложил он. — Давайте прямо здесь… Чего тянуть?

— Нет, — отрезал первый. — Не будем спешить. Решили завтра — значит, завтра.

Многочисленные анонсы в парижских газетах, расклеенные по всей столице афиши и свободный вход сделали своё дело — толпа на открытие выставки собралась изрядная. В первых рядах устроились репортёры с блокнотами, фотокамерами на треногах и вспышками. Сергей со вздохом подумал, что придётся нынче давать интервью, чего он делать решительно не любил. И скорее всего, не одно. Однако noblesse oblige[6]…

— Вы, главное, не волнуйтесь, Сергей Васильевич, — заботливо приговаривал Фалалеев. — Первая выставка, что ли?

Сергей усмехнулся. Поправил белый галстук-бабочку, одёрнул рукава новой визитки, специально сшитой к поездке.

— Да я вроде и не волнуюсь, не барышня.

— И правильно. Всё, как обычно. Только люди вокруг говорят по-французски и до дома три тысячи вёрст киселя хлебать…

В зале стоял сдержанный гул. Ожидая открытия, люди переговаривались и с нетерпением разглядывали работы издалека (одна дама предусмотрительно захватила даже театральный бинокль). Между картинами на стенах и публикой поместили барьер — стойки с натянутой между ними ленточкой, торжественно разрезать которую предстояло министру и Белозёрову. Мраморных богов из помещения на время убрали.

Намётанным взглядом художника Сергей выхватывал из толпы отдельные лица. Вот солидный человек об руку с дамой, — хорошо одетые буржуа. Вряд ли ценители искусства, скорее, пришли поглазеть на русского живописца. Вот из-за спины репортёра с фотокамерой выглядывает молодой человек в потрёпанном костюме, но с цветком в петлице; лицом бледен, глаза горят интересом. (Возможно, и сам художник, — из тех, кто обитают на Монмартре.) Вот целая группа, трое крепких мужчин в невыразительных тёмно-серых пиджаках. Стоят плечом к плечу, терпеливо ожидая открытия выставки…

Распахнулась боковая дверь, и в зал вальяжной походкой вошёл осанистый человек с внушительным животом, упакованным в просторный чёрный фрак. Судя по тому, что следом почтительно семенил директор академии мсье Боннар, это и был долгожданный министр Легат. Сергей решительно пошёл навстречу. За ним следовали переводчики — Долгов и Марешаль.

Министр протянул Белозёрову руку и с чувством произнёс несколько фраз.

— Господин министр рад познакомиться с выдающимся русским художником господином Белозёровым и надеется, что его выставка в стенах прославленной академии пройдёт с успехом, — перевёл Марешаль.

— Я благодарю господина министра за добрые слова и в свою очередь надеюсь, что выставка моих работ послужит сближению наших народов, — отчеканил Сергей.

На этот раз перевёл Долгов — быстро и чётко.

Кивнув, министр подошёл к загодя установленному пюпитру (по бокам стали Боннар и Белозёров), положил на него небольшой лист бумаги и заговорил. Стоявший позади Сергея Марешаль тихо пояснял:

— Приветствует собравшихся любителей живописи… говорит о вас, дескать, крупный русский мастер, президент академии художеств… выставка символизирует стремление наших народов к дружбе и сближению… время диктует необходимость забыть о трудных страницах в истории взаимоотношений России и Франции… В общем, протокольная речь.

Закончив под шелест аплодисментов, министр отошёл к Боннару и жестом пригласил Белозёрова занять место за пюпитром. Сбоку стал Долгов.

— Я от души приветствую всех, кто сегодня участвует в открытии выставки современной русской живописи, — начал он переводить речь Сергея. — Отрадно, что она пройдёт именно здесь, в сердце Парижа, на улице Бонапарта, в знаменитой Академии изящных искусств…

И тут произошло неожиданное.

Из толпы раздался громкий возглас, перебивший Белозёрова. Резкий голос выкрикнул какие-то фразы, прозвучавшие зло и нетерпеливо. В зале ахнули, зашептались. Сергей в недоумении оглянулся на Долгова. Некоторые слова он разобрал, но в целом…

— Что случилось? — спросил негромко. — О чём крик?

Долгов помедлил.

— Говорит, что русскому нечего делать в сердце Парижа. Тем более на улице Бонапарта, — ответил сквозь зубы, чуть побледнев.

Кричавший выскочил из толпы и взмахом руки оборвал торжественную ленту. Это был один из серопиджачной троицы, замеченной Сергеем перед началом церемонии. Теперь он стоял лицом к лицу с художником. С ненавистью глядя на Белозёрова, процедил какие-то слова и замахнулся с явным желанием влепить пощёчину.