Таинственная невеста

Глава 8

В дом госпожи Козиной Мурин воротился затемно. Прислуга — такая же старая, как ее хозяйки, — отворила ему со свечой в руках, приняла кивер и тулуп. Шепотом сообщила, что барыни его не дождались, изволили лечь.

— Так рано? Здоровы ли они?

— Что ж рано, сударь? Темень на дворе. С птицами легли, с птицами и встанут.

— А, — перспектива встать с птицами не воодушевила. Мурин вынул ноги из валенок.

После обеда у Соколовых был чай, на чай пришли, все «совершенно случайно» и «мимо проходя», еще какие-то старухи и немолодые толстые господа, пришли дамы с барышнями. Коловратовы тоже пришли, их папильотки превратились в каскады кудрей, которые не снились парижским Incroyables et Merveilleuses. Было несколько молодых людей: гражданских крыс в сюртуках. После чаю сдвинули к стене стол и стулья, устроили танцы. Девицы Соколовы по очереди менялись за роялем. Крысы в сюртуках оказались славными малыми, показали гостю пару новых фигур, а он обучил их своим. Коловратовы отплясывали самозабвенно: аж паркет трещал. Словно доказывая власть духа над материей, раненая нога весь вечер почти не напоминала о себе. Мурин танцевал по очереди со всеми барышнями и один раз даже выскочил из валенка, но подскакал к нему на здоровой ноге через всю комнату и вдел обратно.

Теперь впечатления долгого дня навалились на него разом. Коловратовы с толстым bébé Николашей, девицы Соколовы, господин отставной коллежский асессор Соколов, госпожа Кокорина с ее клетчатым платьем и прочие, прочие, прочие носились в его мозгу бешеным хороводом под звуки расстроенного пианино. Он был совершенно вымотан светской жизнью.

— Голоден ты, сударь? Барыни распорядились поставить для тебя в буфете простоквашу с хлебом. Велишь подать?

Мурин заметил, что сама она уже была в ночном чепце, а кофта была накинута поверх ночного платья. Ему совестно стало, что из-за него она не ложилась, дожидаясь возвращения. Он заверил старушку, что сам о себе позаботится.

— Ахти ужасы какие говоришь, — оскорбилась старая горничная за честь дома. — У нас такого волтерьянства не заведено.

«Гляжу, французские веяния дошли и до нее!» — позабавился Мурин.

— А у кого-то заведено?

— Да есть некоторые молодые господа. Не буду указывать пальцем.

— Я, что ли? — засмеялся Мурин. — Хорошо. Подай. А сама ступай и ложись. Таково мое тебе повеление. Теперь твоя душенька довольна?

Старая горничная поджала губы, покачала головой. Но проглотила зевок. Спать ей точно хотелось.

Мурин поел простокваши с черным хлебом. Сна у него не было ни в одном глазу. В Петербурге веселая жизнь в это время только начиналась. А во время кампании сон расстроился окончательно. Они то не спали по несколько ночей кряду. То дремали прямо на марше, то и дело кто-то соскальзывал и валился из седла. То урывали час-другой на земле — не важно, день был, утро или сумерки. А уж если удалось лечь в избе, то спали так, что нельзя было добудиться: как мертвые.

Мурин взял свечу, прошел в гостиную. В полумраке комната казалась таинственной и грустной. Сушеный гербарий на стенах напоминал отпечатки чьих-то лапок. Мурин увидел колоду карт. Взял, сел за стол.

Снял и открыл карту. Восьмерка червей. Открыл и положил рядом следующую. Дама пик. Сердце его сделало перебой. «Хватит с меня пиковых дам». Открыл третью. Та же самая дама.

Не может быть! Он передвинул свечу, присмотрелся. Вторая дама оказалась трефовой. Карты были напечатаны дешево. Изображение было одно и то же, различался только значок масти в углу.

Скрип заставил его поднять голову. Свет свечи дрогнул, затрепетал. Вошла госпожа Козина.

— Сидите, сидите, сударь, — зашептала. На ней был теплый капот и ночной чепец.

— Простите, я своим приходом вас разбудил.

— Нет-нет, сударь. Сестрица моя не знает, она всегда крепко спит — и слава богу, но я часто бодрствую по ночам. Сон не идет. Видно, мое бренное тело понимает, что земной срок его сокращается, и не желает тратить время на пустое. Что за пасьянс вы кладете?

— Не пасьянс, а так. Раскрыл карты наугад.

— Восьмерка червей и две дамы. Хм.

Она села напротив.

— Обещает сердечные хлопоты, — заметила. — Как ваши визиты?

Мурин собрал и стал тасовать карты.

— Говоря откровенно, я немного сердит на вашу сестрицу и на вас.

— За что?

— Признайтесь, сударыня, что поручения вы мне дали мнимые — и с одной определенной целью.

Она не стала отпираться:

— За что ж сердиться? Молодой человек из хорошей семьи и обладающий средствами должен подыскать себе жену.

— Однако вы, сударыня, сами этому жизненному правилу не последовали. Супругом не обзавелись.

Он смягчил дерзость вопроса интонацией — ласково-почтительной. Госпожа Козина покачала головой.

— Вот, — укоризненно заметил Мурин.

Она протянула руку и забрала у него колоду.

— Видите ли, для молодых людей и для девиц жизнь устроена по-разному. Мужчинам брак обычно идет на пользу. Тогда как для женщины он не кажется мне таким уж удачным вариантом… Хотите в дурачка?

— Сдавайте.

Она стала шлепать картами.

— Что ж для женщины такого худого в том, чтобы быть женой и матерью? — спросил Мурин.

— Ничего. Если только ей самой интересно это поле деятельности. Про себя я не могу так сказать… Козырь — бубны, — объявила она и развернула свои карты веером. — Ходите.

Мурин положил карту:

— А что вам интересно?

Госпожа Козина побила ее и откинула.

— Растения. Только живя с родителями, я обладала необходимым досугом и свободой.

— Разве муж и дети мешали бы вам заниматься садом и огородом?

Она посмотрела на него уничижительно и отчеканила:

— Я не занимаюсь садом и огородом. Я занимаюсь ботаническими изысканиями.

— Ботаническими?

— А что, по-вашему, дама не может заниматься чем-либо серьезным?

Мурин задумался. Сам он никогда не задавался этим вопросом. Держался того же мнения, что и все. Женщин, которые умничали, называли синими чулками, над ними полагалось смеяться. Но такой ответ расстроил бы добрую старушку. Впрочем, и его заминка ее огорчила.

— А еще говорят, нынешняя молодежь заражена бунтарским духом французов…

— Нет-нет, я вами восхищен, сударыня, — поспешил он заверить.

Госпожа Козина разочарованно вздохнула:

— Да уж… Так и сияете. Вижу, я поступила правильно.

— Что не вышли замуж?

— Что подписалась мужским именем. Я и так уже достаточно рисковала собой в этом деле.

Поворот темы заставил Мурина поднять глаза от карт:

— Вы меня заинтриговали. Вы рисковали? Что за дело? Требую всей истории от начала до конца. Кому вы писали под мужским именем?

— Ах, сударь. Сейчас вам станет скучно. Всего лишь в Шведскую королевскую академию.

Мурин поднял брови.

— Вы побили пики трефами, — показала она.

— Ах… — Он исправил свою ошибку.

Игра возобновилась.

— Видите ли, я обнаружила в Энской губернии новый вид растений и смею думать, что описала его первой.

Она так и раздулась от гордости.

— А-ха, — с уважением ответил Мурин. — А почему надо было написать — непременно в шведскую? Петербург разве не ближе? Там тоже вроде бы есть академия или что-то в таком духе.

Она бросила на него уничижительный взгляд.

— Конечно, сударь мой, письмо следовало бы направить светилу мировой ботаники, прямо господину Декандолю, он составляет новую систему видов… В Монпелье, — многозначительно запнулась она и с досадой воскликнула: — Какой кавардак в ботанике из-за Бонапарта! Страшно думать, что прямо сейчас, где-нибудь в Германии или в Голландии, кто-то описывает этот вид. И меня уже опередил! Ведь природе все равно, война или не война, граница или не граница.

— Почему ж вам тогда не все равно?

— Потому что я желаю дать этому растению свое имя.

— Вы же сказали, вы свое письмо уже подписали мужским именем.

Она ухмыльнулась:

— Никого не удивит, что некий господин желает дать растению имя дамы. Cosina. Недурно?

Она произнесла это на итальянский манер, с ударением на «и».

— Благозвучно.

— Только подумайте, господин Мурин. Мое имя останется в веках. За это стоило рисковать жизнью.

— Почему ж сразу жизнью?

— Меня ведь чуть не приняли за шпионку!

Мурин так и замер с рукой, протянутой к колоде:

— За шпионку? Кто? Коловратов?

— Ха! Так он и вас посвятил в свои теории? А сам ни одного француза в жизни своей не видал, только что на модной картинке в журнале… Вообразите мои чувства. Я уже обкопала и вынула экземпляр, когда на меня вдруг выпрыгнули всадники. Ах, да они бы прикончили меня или я сама со страху померла, если б только мы все не объяснились по-французски.

— А потом?

— Мы раскланялись. Они поехали своей дорогой, а я отправилась своей. К чему тогда вообще воевать? Ведь можно объясниться словами.

— Беспрестанно задаюсь тем же вопросом, сударыня.

— И каков ваш ответ?

— У меня его нет.

Они доиграли партию, и госпожа Козина выразила надежду, что ей удастся быстро заснуть. Мурин пожелал ей спокойной ночи.

Он думал о том, какую странную жизнь вели в месяцы войны здешние жители, когда пламя свечи опять замоталось. На этот раз явилась госпожа Макарова.

— Не спишь, — обрадовалась она. — Вот славно. Варвара Тихоновна не знает, она у меня спать горазда, а я, знаешь, часто полуночничаю.

Мурин не стал выдавать госпожу Козину.

— Как тебе Юхновы? — глазки ее блестели от любопытства.

— До них я, сударыня, так и не дошел.

— Как так?

— А вы не догадываетесь?

— На что ты намекаешь?

— На ваш комплот. Вы отправили меня к отставному коллежскому асессору Соколову, а еще раньше выслали к нему мальчика — предупредить о моем приходе.

Госпожа Макарова и не думала отпираться.

— Конечно. Как же иначе? Девочкам, как бы ни были они молоды и хороши собой, всегда следует заблаговременно проверить туалет, туфельки, завить волосы.

Мурин на это только глаза округлить сумел. «У меня нет слов».

Госпожа Макарова не смутилась:

— Они милые, все три. И что плохого в том, чтобы молодежь весело провела время?

Мурин покачал головой.

— К тому же я играла честно и сперва отправила тебя к Коловратовым, чтобы ты поглядел на семейную жизнь без прикрас. И только потом окунулся в соблазны юности и красоты.

Мурин и на это не нашел слов, а только надул щеки.

— Которая из барышень Соколовых тебе приглянулась?

— Я об этом не думал.

— Ага, — подмигнула Макарова. — Так я тебе и поверила. Скрытничаешь. Что-то вы все скрытными сделались. Мой Васюта вот… Я тебе говорила, он в уланах служит. Сейчас, — пообещала она и принялась, вращая локтями, рыться в своем ридикюле. — Мой Васюта — самый нежный сын. Ваш пол известно какой: едва вырастаете, так уж почитаете зазорным матери писать. А уж тем более на военной службе. Товарищей стесняетесь. Подумают еще, что маменькин сынок! Вон Юхнова, бедная, от своего Егора ни записочки не получила. А мой Васюта, наоборот, при каждом удобном случае передает мне хоть коротенькое, да письмецо… Они все всегда со мной. Как заскучаю по Васюте, так и перечитываю… Ах, да вот оно.