Таинственная невеста

Глава 7

— Это происшествие, сударь мой, всех нас потрясло.

Господин Соколов оказался худощавым стариком в сюртуке. Рецепт настойки от госпожи Макаровой он тут же сунул в книгу и отложил ее на шаткий ломберный столик, вплотную приставленный к дивану. Сукно на столике несколько поистерлось. Обстановку в доме давно не меняли и не чинили, но все блистало чистотой. Маленькие глазки изучали Мурина с приветливым интересом. Рецепт настойки, по-видимому, заменил Мурину самую лучшую рекомендацию.

— Конечно, смерть старого человека — событие ожидаемое и естественное. И все-таки смерть есть смерть. Что уж, я сам, признаюсь вам, ложась почивать, читаю молитву о том, чтоб одр сей не стал мне гробом. Но помереть вот так… у всех на глазах…

Соколов покачал плешивой головой. Кожа его казалась восковой.

— Прямо у вас на глазах? — изобразил изумление Мурин.

— Вот как вас вижу. Мы все тогда сидели в столовой у госпожи Кокориной. А госпожа Юхнова изволила со своими домашними расположиться в гостиной. Но двери были раскрыты, и я со своего места видел все семейство, как будто картину в раме. Госпожа Юхнова в кресле. Старший сын ее, Аркадий Борисович, изволил стоять. Дочь, Татьяна Борисовна, сидела на диване, свою чашку она поставила на широкий подлокотник. А Поленька и Елена Карловна расположились по обе стороны от госпожи Юхновой. Поленька на скамеечке, а Елена Карловна на диване.

— Поленька? Тоже дочь?

— О нет, сударь. Это воспитанница старой барыни, с детства при ней росла. Бедная сирота. Они все были при покойнице что-то вроде двора, — усмехнулся старик. Покачал головой. — Несчастное семейство.

— Что ж несчастного? Они, как я слыхал, весьма богаты.

— Ах, сударь, за деньги счастья не купишь. Верно говорит поговорка.

На этом интересном для Мурина месте вошла с подносом ключница.

— А вот и кофий! Благодарю, Матрена Петровна, — отозвался Соколов.

Глаза ее приветливо встретились с глазами Мурина, когда она поставила перед ним чашку и блюдце. Она была рада гостю, видно было, что Матрена Петровна не столько собственность отставного асессора, сколько член семейства. Она поочередно наклонила над чашками примятый, но вычищенный кофейник. Полилась коричневая дымящаяся струя. Она пахла жженой морковью. Мурин подавил разочарование. Кофе оказался как у всех. Не сводя с Мурина благостного взгляда, Соколов взял свою чашку, следом за ним взял свою и Мурин. Потом поставил.

— Вот, кстати, — приподнял свою Соколов. — Тогда тоже внесли — но не кофейник, а самовар, и поставили на стол, так что он закрыл от меня Юхновых. А только вдруг мы все услыхали, что там, в гостиной, чашка об пол ударилась. Тут я из-за самовара высунулся поглядеть. И все обернулись. Что такое? А старуха Юхнова как-то странно глядит. Глаза огромные, черные, как у цыганки. Я еще подумал: «Надо же». Почему-то я, господин Мурин, всегда думал, что глаза у ней голубые. И начала она говорить какие-то странные слова. Птица поет пальцами. Что-то в таком духе.

А Елена Карловна давай кричать: «Угорела! Она угорела! Откройте окна!»

Все зашумели, повскакали. Совершенный ералаш. Юхнова повалилась. Члены ее затряслись. Поленька принялась расстегивать ей воротничок. Да все уж было кончено. И доктор Фок посреди всего этого стоял — дубина дубиной. Хорош доктор, а? — забрюзжал он. — Вот так случись с тобой что, и отправишься на тот свет — доктор пальцем не пошевелит. Я вам так скажу, молодой человек, есть настойки, которые изготовляли еще наши бабушки, — он указал на книгу, куда заложил бумажку. — Ими и следует пользоваться. А все эти доктора — шарлатаны. Они годятся только тем, у кого здоровье крепкое и денег девать некуда. А ежели вы денежкам любите счет, то пользуйте себя только домашними настойками! Да-с.

Мурин кротко улыбнулся:

— Благодарю. Непременно последую вашему совету.

Соколов бросил на него подозрительный взгляд.

— Нынче молодежь не та, не та. Своим умом жить желает, — размеренно заговорил он, оседлывая привычного конька. — Опыт старшего поколения отвергает. Нет того почтения к мнению старших.

— Отчего ж, — попытался Мурин его оттуда стащить. Поздно.

Отставной асессор крепко вскочил в седло и припустил:

— Все это к нам от французов пошло, сударь мой. Вот отчего. Сперва вольтерьянство. Потом революция. Потом государю законному голову отсекли. Потом уж у них и церковь позабыта, и развестись с супругом — пожалуйста. Я, конечно, госпоже Юхновой этого прямо не сказал, когда ее дочь Татьяна Борисовна бросила мужа и к ней обратно прикатила. Не стал еще больше терзать сердце бедной матери. Но подумал. Вот оно, голубушка, молодое поколение, подумал я: вырастила на свою голову. Сперва эта дочь, романов французских начитавшись, из дома сбегает, чтобы против воли матери обвенчаться, а потом мужа бросает и к родительнице возвращается… Помрешь тут.

— Вы полагаете, госпожа Юхнова померла от волнений за судьбу дочери?

— Ну нет. От одного этого она бы не померла. Все ж не робкого десятка она была, старая Юхнова-то. Сердце — камень, как про таких говорят. А еще, знаете, говорят: капля камень точит. То одно, то другое, и все одно к одному. Сначала Татьяна Борисовна к ней явилась — с мужем в разводе. Мать ее приняла. Потом Аркадий Борисович к маменьке явился. Разорен, мол. Она его тоже приняла. Потом Бонапартий напал. Потом Егор Борисович выкинул фортель. Женился он, оказывается. А матери — ни слова. Только и узнали о том, когда невестка сама у свекрови на пороге объявилась. А если б не пожар в Москве ее крова лишил и выгнал искать крышу над головой, то и вовсе не узнали б, так получается? Хорош Егор Борисович… На сестрицу свою старшую, видать, насмотрелся — и туда же. Ах нет, и не говорите: несчастное, несчастное семейство… Тут и твердой природы будешь, а помрешь.

— Появление невестки стало последней каплей?

— Елены Карловны? Да господь с вами, сударь! — всплеснул руками, вскинулся старик. Глазки его заблестели. — Елена Карловна стала единственным утешением последних дней госпожи Юхновой и даже продлила их. Что может быть радостнее для старого человека, чем видеть рядом с собой столь милое, преданное и ласковое молодое существо.

— Вас, стало быть, не удивило предпочтение, которое оказала старая барыня невестке перед родными детьми?

— Нимало. Да будет вам известно, Елена Карловна — одна приличная, серьезная, добрая и нравственная особа среди них всех.

Такого Мурин о ней еще не слышал.

— Вы высокого мнения о ней. Верно ли я вас понимаю, что вы хорошо знали ее и ее семейство? Откуда она?

— Мне не нужно знать человека много лет, чтобы составить о нем точное мнение. Жизненный опыт, молодой человек. В мои года вы в этом убедитесь.

— Может быть, — пробормотал Мурин.

Картина, которую он себе воображал, усложнялась с каждым положенным на холст мазком.

— Не может, а точно, — энергично подкрепил Соколов. Нос его от горячего напитка раскраснелся. Дядюшка принужден был вынуть из кармана платок и снять с носа каплю.

— Большое ли у вас жалованье? — осведомился он, заталкивая платок обратно.

— Что, простите? — опешил Мурин.

— Ваше жалованье. Сколько вы получаете в год?

От неожиданности Мурин ответил правду. Старик кивнул:

— Расходы, я так полагаю, тоже велики? В лейб-гусарах-то.

Мурин принялся объяснять: квартира в Петербурге, за дрова отдельно, две лошади, парадная и рабочая, потом мундир…

— Вы, я так полагаю, думаете после войны выйти в отставку? Или желаете служить?

Мурин опешил. Вот так допрос! На его счастье, откуда-то сверху, с антресолей, раздался лепет девичьих ног. Взгляд коллежского асессора на миг задержался на потолке, лицо посветлело, и это мягкое, приятное выражение оставалось на нем, когда он снова обратился к собеседнику:

— Дети… Дети как растения, сударь. Что посеешь, то пожнешь. Я, смею думать, таких ошибок, как госпожа Юхнова, не совершил.

Он хлопнул рукой по подлокотнику:

— Фух, заговорил я вас своими стариковскими разговорами. Скуку нагнал.

Мурин решил, что это был сигнал отбоя: визит окончен. Пора откланиваться.

— Благодарю вас. Мне было очень любопытно услыхать ваши суждения.

— Очень любезно с вашей стороны так говорить…

Но ошибся. Соколов остался сидеть как сидел. С улыбкой погрозил пальцем:

— …только жизнь есть жизнь. Молодым веселей с молодыми. А старость радуется — на вас, молодежь, глядя… Наташенька! Наденька! Катюша!

Мурин так и замер, приподняв над креслом зад.

Залопотали шаги, зашуршали платья. Мурин поспешно встал. Три барышни показались в проеме двери и уставились на гостя черными глазами. В них было веселое любопытство. Щечки разрумянились. Губки едва сдерживали смех. Все три девицы придали себе смирный благонравный вид и вошли.

— Доброе утро, дядюшка.

— К нам гость пожаловал. Господин Мурин.

Мурин раскланялся. Увидал носы своих валенок. «Черт», — спохватился и смутился. Одно дело отправиться в таком виде с поручениями. Но показаться в валенках в обществе барышень, о!..

Барышни приняли его смятение на свой счет и тоже порозовели. Сами они были при полном параде. Волосы завиты и искусно уложены на прелестных головках. Шали в тон платьям. Башмачки натерты мелом.

— Мои племянницы, сударь, — сиял гордой улыбкой Соколов. — Катенька, Наденька и Наташенька.

Все три сделали книксен.

— Все три — больших талантов.

Мурин понял, что так просто его отсюда не выпустят. И его опасения скоро подтвердились.

…Наденька стояла, облокотившись на инструмент, за которым сидела Наташенька. Она обрушилась на клавиши всеми десятью пальцами. Фортепиано издало вопль, в небольшой гостиной звук отскочил от стен — как и у госпожи Козиной, они были украшены сушеными растениями в рамках. Мурин вздрогнул и пошире открыл глаза. Дремота, навеянная длинною пьесою, слетела с него. Наденька сложила руки на груди, лицо ее стало каким-то овечьим, она начала пищать какую-то арию. Мурин уловил слово «чертог» и понял, что пелось — согласно новой патриотической моде — по-русски. «Еще бы! Вот Бонапарт-то обгадится». Он покосился на старика в кресле справа. Музыкантша отчаянно била мимо нот, певица съезжала по нотам, как с горки. Но отставной коллежский асессор Соколов умиленно ушел в слух, точно это были райские звуки. Мурин покосился налево. Третья барышня — Катенька — сидела на самом краешке дивана, в грациозной позе, исподтишка разглядывала гостя и делала вид, что внемлет сестрам. Наташенька опять бросила пальцы на клавиши. На сей раз Мурин был готов и не дрогнул ни единым мускулом. Увидев, что господин асессор поднял ладони, Мурин тоже начал аплодировать. Ему было слегка стыдно, что музыка измучила его, и он постарался загладить отсутствие интереса энергическими выражениями восторга. Его гулкое «бам-бам» выделялось среди лепета девичьих ладоней и сухонького пошлепывания старика. Раскрасневшаяся музыкантша крутанулась на своем стуле, вскочила, обе сестры поклонились публике. Всего племянниц было три, и на дуэте концерт, слава богу, окончился.

К этому моменту Мурин уже рассказал о себе, своем семействе и в каком полку служит. От вопросов о войне барышни и дядюшка тактично воздержались. Рассказали о себе. Он узнал, какие у каждой таланты. Ботаникой увлекалась Наденька. Катенька предпочитала рисовать цветы акварелью. А Наташенька — их вышивать. Все это было вынесено и продемонстрировано гостю. Всему Мурин выразил приличествующий восторг. Коллежский асессор не умолкал: «Ах, они такие славные детки. Ни одной не могу выделить. Отрада моей старости. Благословил меня Господь, что и говорить. Славные, славные дети». Девицы рдели и старались сменить тему.